— Ну, здравствуй, мил-человек, — я подошёл к Борову, останавливаясь от него в паре шагов. На лице у того расплывался внушительного вида синяк, из разбитой губы сочилась кровь. Теперь он мало походил на человека, способного просрать пять лямов в казино. — Давай знакомиться. Кто я такой знаешь?
— Знаю, — сказал он и сплюнул, густая вязкая слюна скатилась по подбородку, да так и застряла на небритом лице.
— Вот и хорошо, — кивнул я, — а теперь расскажи, какого хрена ты в чужой номер залез?
Он на меня не смотрел, глазенки так и бегали по сторонам, точно придумывал, что ответить. Я сощурился недовольно:
— Соврешь, будет больно. Очень больно.
Боров заерзал, дёргая рукой, прикованной наручниками к трубе:
— Да чего врать-то? Денег я вернуть хотел. Не мои это бабки. Чужие просадил.
— Как звать-то тебя, везунчик? — спросил мягко, доставая сигареты и зажигалку. Прикурил, выпуская дым в потолок.
— Алексей, — нехотя сказал он.
— Алеша, значит. Так вот, Алеша, чужие деньги проиграть — это плохо, но к чужой женщине залезть — ещё хуже. Ты ведь не поговорить к ней пришел. И деньги она просто так тебе не отдала бы. Так?
— Так, — согласился он, лицо Борова стало красным, он весь вспотел.
— Нельзя так с женщинами, нельзя, — покачал я головой, а потом кивнул ребятам, — научите его вежливости, чтобы в следующий раз думал, прежде чем делать. И не отпускайте пока. Пусть у нас посидит.
Охранники кивнули. Дело они свое знали, в этом я не сомневался.
Вышел на улицу, докуренную сигарету в урну бросил.
Вроде разговор с Боровом был коротким и понятным, а все равно не складывалось все. Что-то было не то, а что именно — нужно узнать, пока не поздно.
Сел в машину, кивнул водителю:
— Давай-ка до Славы прокатимся.
Глава 13
Мирослава
Я не находила себе места. Тревога просто выедала меня изнутри. Не раз хотелось все бросить, купить билет на ближайший самолёт, вернуться, упасть в ноги Виктору и умолять. Ради всего того, что нас связывало. Не любовь, нет. Долгие годы совместной работы, даже почти дружбы, которая из вражды началась. Он же обещал меня отпустить, обещал. Я все отдам, что есть, пусть только вернёт мне моего сына, больше ничего мне не нужно…
— Всё пошло неправильно, — прошептала я. — Давид слишком умен, у меня нет и шанса…
Опускала ладонь на плоский живот, вспоминала, каким он был раздутым, как шевелился внутри ребёнок. Кажется, так давно уже было, шесть лет прошло, все помню, как сейчас. Вырванная мной у судьбы беременность, ворованная…
В номере тихо. Телефон я раньше всегда на беззвучный ставила. Теперь нет. Боюсь пропустить тот самый важный звонок. И все равно, когда телефон звонит, я оказываюсь не готова. Бросаюсь к нему, руки дрожат, едва не роняю. Виктор.
— Алло!
Голос срывается в едва слышный шёпот. Это видео звонок. Смотрю на Виктора, он изменился за последние годы, что мы не виделись. Не в лучшую сторону. Раздобрел, лысина светится и капелька пота. Значит, волнуется, отмечаю я.
— Какого хуя? — спрашивает он, пытаясь быть спокойным. — Какого хуя, милая, происходит?
— Я же все объяснила, — терпеливо объясняю я. — Я не имею отношения к неудавшемуся покушению. Я буду говорить вам все, что знаю…
Я должна быть послушной и терпеливой. У них мой сын, весь смысл моей неудачной жизни. Ради него я сделаю все.
— Леха у них! — кричит Виктор. — Ты нас всех сдала!
— Ты знаешь, что это не так, Вить…
Употребляю уменьшительно-ласкательную форму имени, как тогда, когда мы были ещё по одну сторону баррикад, чтобы попытаться разбудить в нем былые дружеские чувства. Но нет.
— Щенка тащи, — бросает кому-то он.
И я не сразу понимаю, что щенок — мой сын. А когда доходит, меня парализует от неизбежности происходящего. Чувствую, как ладони становятся скользкими, по спине стекает, щекоча кожу, капля пота. Всё будет хорошо, говорю себе, и сама себе не верю.
— Мама! — кричит Серёжка.
Жадно осматриваю его. Ни синяков, ни ссадин не вижу, щеки кажется, ввалились, глаза блестят лихорадочно, может плакал снова?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Мой мальчик, — пытаюсь улыбнуться я. — Мы скоро снова вместе будем, только будь сильным ради мамы пожалуйста…
— Мама, забери меня, забери я всегда буду слушаться и игрушки свои убирать…
Он не плачет. Словно устал уже. В детских глазах страх. Его попытки предложить что-то взамен своего счастья убивают меня.
— Мама заберёт тебя, если будет умницей, — зло сказал Виктор. — А пока она, блять, плохо себя ведёт! Не думай, Мирочка, что я из-за тебя твоего сына пожалею. Слишком большое ставки в этой игре, моя жизнь на кону. Мне моя жизнь дороже жизни твоего выблядка.
Поднимает Серёжку за шкирку. Виктор раздобрел, но все ещё очень силен, и мой сын в его руках такой маленький. Как спичка — чуть надави, и переломается навсегда пополам.
Барахтается, пытаясь высвободиться, даже, дотянувшись, пнул моего мучителя. Мне закричать хочется, и сил нет. Хочу остановить все это, но путь только один.
А потом лицо Серёжки бледнеет. Кулаки сжимает. Вижу, как напрягается его грудь, в попытке вдохнуть. Приступ начинается у него, а дышать не могу я, пусть и нахожусь в нескольких сотнях километрах.
— Лекарство, — сипло шепчу я. — Пожалуйста, Виктор, дай ему лекарство.
Виктор отпускает моего сына на пол, я больше не вижу ребёнка, угол стола мешает. Наклоняется ближе и шепчет в самый глазок камеры.
— Если провалишь дело, твоему ребёнку хана.
— Мама, — хрипит Серёжка. — Мама…
— Лекарство! — уже кричу я. — Инъекцию, это быстрее будет! Сейчас, прямо сейчас!
Звонок обрывается. Перезваниваю, меня лихорадит так, что попасть не могу в телефон, пальцы трясутся, не слушаются совсем.
Трубку не берут.
Виктор не может ответить, он делает моему сыну укол, убеждаю себя я. Безуспешно. Хочу выть от осознания какой глубины яму я сама же себе вырыла — краёв не видно.
А вместо этого пальцы свои кусаю, до боли, боль — отрезвляет.
Номер у меня люкс, большой, со смежной гостиной. Я сижу в комнате на полу, сердце стучит так сильно, что не сразу различаю звук чужих шагов. В комнате полумрак, окна зашторены, но я все равно узнаю силуэт, появившийся в дверях. Из сотен тысяч узнаю.
— Мама? — спрашивает Давид. — Он зовёт тебя мамой?
— Я растила его с самого младенчества, — делаю попытку отолгаться я.
Какую часть разговора он слышал? Что именно? Если и слова Виктора, то всему настал пиздец, иного слова не подобрать.
— Я слышал твой голос, — он все ещё показательно спокоен. — Наверное, так львица будет бросаться на защиту своего детёныша. В твоих глазах слезы.
— Соскучилась просто, — слабо улыбаюсь я.
Он подходит ближе. Наклоняется. И первый раз в жизни бьёт меня — пощечина хлестко обжигает кожу.
— Не. Лги. Мне, — чётко и раздельно говорит он. — Не лги, Славка, иначе я убью тебя прямо сейчас.
Я плачу. Не от боли. От страха, что сейчас все провалится. Я не могу ему лгать, но обязана это делать. Не хочу быть здесь, хочу быть с сыном, но…
— Да, это мой сын, — говорю утирая слезы. — Моя работа слишком…опасная. Я хотела обезопасить его максимально, поэтому оформила документы таким образом.
На мгновение закрывает глаза, и я не могу понять, о чем он думает сейчас, а это жизненно важно. Его лицо — как из камня. Суровое. Непроницаемое. Жесткое.
— Где он сейчас?
— В реабилитационном лагере. У него астма…
Наклоняется, заставляет смотреть в глаза. Он зол. Таким злым я его никогда не видела ещё.
— Почему ты здесь тогда? Почему не с ним? Что за глупый риск в казино?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мне просто нужны деньги, — устало говорю я.
— Значит, — говорит он, глядя мне прямо в глаза, в душу глядя, — ты родила его буквально через восемь-девять месяцев после нашего расставания. И кто же его отец?
