Я тогда ночью, страдая от слабости и недосыпа, страха, подняла на уши всю реанимацию и заставила себя обследовать. И оказалось, что Серёжка уже задыхался во мне, и спасло его только экстренное кесарево сечение.
Но Давид об этом ничего никогда не узнает — так правильнее и безопаснее. Но… глупая моя любовь тогда во что-то верила. Сейчас до боли обидно стало, что столько лет потеряно, не вернуть, и других взамен не дадут. На глаза навернулись слезы.
— Глупыш, — ласково улыбнулась я. — Это просто очень неприятная болезнь. Я бы ни за что не стала об этом говорить. Доброкачественное образование, которое пришлось вырезать.
— Но на твоих глазах слезы.
Смотрит на меня, ответа ждёт, и я не ненавижу себя за то, что снова буду ему лгать. Да, так нужно, Серёжка в их руках, но он меня не простит, никогда не простит…
— Просто мысль о том, что у меня мог бы быть ребёнок, причинила мне боль. Из-за этой операции я не смогу иметь детей.
— Прости, Славка, — Давид обнял меня, прошептал куда-то в шею мне, вызвав мурашки. — Прости…
Я думала на этом все, но я недооценила Давида, хотя и готова была ко всему.
— А тот мальчик, — требовательно спросил он, словно и не просил прощения мягко только что. — Которого ты растишь, какое он имеет к тебе отношение?
— Уже все узнал, — горько улыбнулась я. — Словно могло быть иначе… Давид, ты же знаешь, что моя мама умерла, когда мне двенадцать было. Родных, которые захотели бы меня к себе взять, не нашлось. Попала в детдом. Втройне горько было от того, что я знала, каково это любимой быть, иметь маму, быть для неё целым миром, а потом все потерять. Но это не важно. Важно то, что когда со мной связались, и сказали, что я единственная родственница крошечного мальчика, оставшегося без мамы, мальчика, о существовании которого я даже не знала, я не смогла отказать. Я не хотела, чтобы он в детдом попал и не знал, что такое родительская любовь.
Молчим. В моем рассказе много только что придуманной лжи. Он может её проверить, но документы чисты, быстро не выйдет. А там… там я закончу свое дело.
Но я не лгала по поводу своего детства. Когда мама ушла, думала, умру вслед за ней. Таким одиноким и холодным казался мир. Лежала по ночам в комнате детдома, вокруг столько незнакомых звуков — чужое дыхание, звуки обхода охраны по коридору, смех дежурной нянечки, она в комнате воспитателей чай пьёт и сериал смотрит… Все чужое и никому не нужна. Мне двенадцать было, я многое тогда понимала уже. И думала горько — никогда не рожу ребёнка. Он такой слабый, как он будет, если меня не станет?
Но…я не смогла отказаться от Серёжки. Он моё благословение. Он моя жизнь. Он — это все. И я сделаю все, что только могу, чтобы он был счастлив. Я уже делаю — лгу единственному мужчине, которого смогла полюбить без остатка.
— Ты даёшь ему эту любовь?
— Да… Его невозможно не полюбить.
Хоть тут я не лгала.
— Повезло пацану, — констатировал Давид.
Затем с постели поднялся, начал подбирать разбросанные по полу вещи. Смотрю на него, нагого, любимого самого, понимаю, что уйдёт. Хочу, чтобы вернулся. И ради Серёжки. И ради себя, чтобы ещё хоть немножко полежать рядом, вдыхая запах любимого мужчины.
— Я провожу, — сказала я.
Поднялась, пошла за ним к дверям, как была — голая. Стою, жду, когда поправит одежду, затем посмотрит в зеркало на сбитую повязку, из под которой стежки шва проглядывают и синева гематомы.
— Красавец, да? — спросил он. А затем, без перехода сказал вдруг, — Славка, душа моя, ты только помни пожалуйста, что мне не врать лучше.
И ушёл, оставив меня в пустом номере, воздух в котором ещё пах сексом, с целым сонмом моих мыслей, сомнений и страхов.
Глава 12
Слова Мирославы не шли из головы.
Про то, что детей у нее не будет, думал. В этом мы с ней похожи оказались.
Только мне, мужику, перенести их отсутствие проще, чем ей. Не так больно. В моем мире жизнь не крутилась вокруг младенцев, о наследниках своих капиталов я не думал. Кричащие отпрыски вызывали больше недоумение, чем желание ими обзавестись.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Только Славка — это не я.
Может, потому она так с племянником и возится? Племянник…
Всю обратную дорогу до дома я крутил наш с ней сегодняшний диалог то так, то эдак, и понимал: цепляет меня что-то, а что — понять не могу.
Какая-то фраза, какой-то факт, который уловить не мог никак, но из-за этого Славкины слова вызывали сомнения. Как и все ее появление в целом.
Дома прошёлся по квартире, вслушиваясь в ее тишину, а потом сел на кресло, вытягивая ноги. После секса была приятная усталость. От меня пахло Славкой. Лёгкий, ненавязчивый запах, с перчинкой.
— Вовчик, — позвонил своему начальнику охраны, — а поставь-ка ты за нашей девочкой пригляд. Кто приходит, кто уходит, кто звонит.
— Будет сделано, — коротко отрапортовал он.
Вовчик после недавнего покушения на меня выслуживался.
Ещё бы — пока они хлебала раззявили, меня Славка за ноги за гаражи тащила, это она мне жизнь спасала. Другой вопрос, что мои бойцы врагов положили и первые на место прибежали.
По хорошему, за такое надо было всю охрану менять нахрен, искать других людей. Второго шанса меня защитить у них могло и не быть.
Но я не стал. Хер знает, почему, доверился Вовчику, может. Знал, что он за меня любого порвет. Да и искать новых сейчас было опасно. Людям со стороны я верил ещё меньше.
Головная боль, что на время стихала, снова дала о себе знать. Запульсировало в районе гематомы, заныли швы. Я достал таблетку обезболивающих, выписанных врачом, запил минералкой в три больших глотка, а потом бухнулся в кровать. Так и остался лежать, не раздеваясь, а потом забылся до утра тяжёлым, беспокойным сном.
На следующий день зарядил дождь, мелкий, серый. Остатки грязного снега превращались в лужи, я смотрел на город из окна своего автомобиля по дороге в офис. Охрана ехала вплотную, рядом с другим водителем сидел Никита.
На работе скопилось немало дел, утро прошло в телефонных переговорах. На днях должен был состояться транзит оружия через наш город, и я отвечал за безопасность мероприятия. Теперь мои каналы покрывали все ближайшие регионы, на это потребовалось несколько лет, но результат того стоил.
Деньги. Просто огромные суммы, которых можно было добиться разве что наркотой, но ею я не занимался.
Впрочем, ни само оружие, ни войны я не любил. Для меня это был всего лишь бизнес, без нравственных или аморальных целей и прочей политической хуеты.
Я видел только цифры: доходы, расходы, маржа.
Все остальное — от лукавого.
В обед я спустился в ресторан, но поесть так и не успел: объявился Вовчик, правда, по телефону.
— Ты помнишь, что в Греции гонцу с плохими новостями отрубали голову? — сказал в шутку, но голос мой был серьезный.
— Так мы и не в Греции, Давид Русланович, — так же серьезно ответил он, после чего сразу к делу перешёл, — помните того типа, у которого Мирослава бабки выиграла? Он к ней в номер пришёл.
— Так-так-так, — я по столу пальцами забарабанил. Борова я сразу вспомнил, его жирное лоснящееся лицо.
Какого лешего он к ней притащился? В голове сразу несколько вариантов возможных, но, сука, не один сне не нравится, не один. — А она что?
— Ее пока на месте нет, обедать ушла.
— Внутрь зашёл?
— Да. Может, выцепим?
— Давай, — легко согласился я, — только шум не поднимайте. Побеседуем, зачем он к женщинам в номер без приглашений захаживает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вовчик перезвонил через полчаса, называя адрес, куда подъехать. Славка об исчезновении негаданного визитера не узнала, а может, виду не подала. Все это ещё вызывало много вопросов, вот в этом Боров мне и должен был помочь.
После Вовкиных предварительных ласк выглядел он паршиво. Ребята парня привезли в один из старых складов, что принадлежал мне, но был записан на других людей.
