Вон
Быстрее, чем если бы она была объята пламенем, я опускаю руки и отступаю. Этого не может быть. Поэтому она сдерживалась? У неё уже есть мужчина?
— Ты что, издеваешься надо мной?
— Нет. Прости. Я просто…
— Боже, Рейн. Какого чёрта?
Может, я и не самый высоконравственный человек на свете, но я никогда бы не прикоснулся к чужой женщине.
— Он, эм. Он не… он…
— Мне плевать, — я начинаю отходить от неё. — Тебе нужно взять себя в руки, детка, потому что следующий парень, с которым ты решишь вытворить подобное, может оказаться не таким правильным, как я.
Она вытирает слезы с лица.
— Я ничего не вытворяла, я не хотела…
— Зачем? Скажи мне, что ты не хотела делать, — я останавливаюсь в нескольких футах от неё, достаю сигарету из пачки в заднем кармане и закуриваю. — Скажи мне.
— Мне жаль.
— Да. Мне тоже.
Я прожил всю свою сознательную жизнь, будучи уверенным, что получу что-то, прежде чем пойду за этим. В глубине души я пессимист, потому что есть шанс, что что-то может пойти совсем не так, хотя это всегда так и происходило. Поэтому, когда наконец решаю, что хочу чего-то, я убеждаюсь, что не уйду разочарованным. И я хочу её. Думал, она просто играет в недотрогу, полагал, что она просто напугана; притяжение между нами настолько сильное, что поначалу даже пугало меня. Вот почему я был готов добиваться. Но это… это пи*дец какой-то.
— Вон…
— Мне похер, Рейн, — моё самолюбие пострадало, и меня бесит, что Рейн удалось причинить мне боль. Никто никогда не делал этого раньше, кроме моей матери, и после горького урока, который она мне преподала, я сделал всё, чтобы это не повторилось. — Увидимся позже.
Она не возражает и больше ничего не говорит, а я не оглядываюсь, когда иду в салон. Бросаю свою сигарету на землю и топчу её, прежде чем отправиться внутрь, чтобы поработать над моим следующим клиентом.
Мне удаётся пережить сеанс и избежать утомительной болтовни, ссылаясь на то, что я должен сконцентрироваться на сложных деталях портрета, который набиваю на его груди. Я отменяю остальных своих клиентов на ночь, потому что больше не могу сосредоточиться. Выходя на улицу, бросаю взгляд на бар и размышляю о том, чтобы утопить свои печали в бутылке, но решаю не делать этого и направляюсь к своему грузовику. Алкоголь никогда не был моим пороком.
Поездка домой, как правило, одна из моих любимых вещей, но когда я опускаю окно, ветер, обычно заставляющий меня чувствовать себя свободным, похож на одну большую пощечину. Я возвращаюсь на своё парковочное место, а когда добираюсь до своей квартиры, бросаю ключи на стойку и беру пиво из холодильника.
Я сажусь на стул у окна, включаю верхний свет, открываю альбом на пустой странице и начинаю рисовать стрелицию. Как только цвета сливаются со страницей, всё остальное исчезает. Напряжение дня сходит на нет, и я забываю девушку, которая поставила на меня своё клеймо, по крайней мере, временно. Через пять с половиной часов я едва могу держать глаза открытыми, поэтому выключаю свет, раздеваюсь и падаю в постель.
* * *
— Вон?
Я узнаю девушку, работающую по соседству, но не знаю её имени.
— Да. Прости. Я так и не узнал, как тебя зовут.
— Я Полли, — она протягивает мне бумажный пакет. — Это от Рейн. Она сказала…
— Послушай, мне жаль, что она втянула тебя в это, но я не хочу его. Мне не нужна её еда или что-либо ещё от неё. Ты можешь либо выбросить его сама, либо оставить здесь, а я сделаю это после твоего ухода.
Я возвращаюсь к бабочке, которую делаю, и не поднимаю глаз, пока дверь вновь не издаёт звуковой сигнал.
Это первый день, когда мы работали в одно и то же время с тех пор, как она потёрлась своим маленьким телом о моё и заставила меня испытать нечто большее, чем просто стояк. Она была закрыта в субботу, а я — в воскресенье. Однозначно, не так я хотел начать неделю, особенно после того, как провел весь вчерашний день, рисуя и отрицая, насколько отстойно то, что я не могу быть с единственным человеком, которого когда-либо действительно хотел.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я добавляю немного тени к крыльям, когда дверь снова пищит. Рейн входит и бросает мне пакет. Я не пытаюсь поймать его, и он падает на пол.
— Возьми этот чёртов сэндвич!
Мне нравится, что она такая сквернословящая крошка.
— Не хочу.
— Вон, съешь сэндвич.
Я беру пакет, перегибаюсь через стойку и бросаю его в мусорное ведро.
Она вскидывает руки в воздух.
— О, Боже мой. Серьёзно?
Моя голова опущена, и я притворяюсь, что игнорирую её, хотя это совсем не то, чего я хочу. Больше всего на свете мечтаю, чтобы она сказала мне, что солгала. Сказала, что это была шутка или что-то в этом роде. Но нутром чувствую, что это неправда. Я ничего не знаю о её мужчине, и мне плевать. Будь я проклят, если позволю себя разыграть.
— Может быть, позволишь мне объяснить?
Я слышу печаль в её голосе и сжимаю карандаш так сильно, что он ломается, но продолжаю игнорировать её. Так будет лучше для нас обоих. Она занята, а я дурак, что позволил себе оказаться в таком положении. Когда я не отвечаю, то слышу, как шаркают её ноги и захлопывается дверь.
Уверенный в том, что она ушла, я, наконец, поднимаю глаза и выдыхаю воздух, что давил мне на грудь и перекрывал доступ кислорода к моему мозгу.
Мне удаётся провести большую часть дня, не думая о ней слишком много, сосредоточившись на своей работе. Рисование — это то, что спасло меня раньше. То, что помогло мне пережить всю жизнь насилия и предательства, и это единственное, что было неизменно, было лояльным ко мне. Когда будильник, установленный на моем телефоне, звенит в три тридцать, я заканчиваю вытирать стол, который протирал в пятый раз, и выхожу на улицу. Между тремя и четырьмя часами я планировал быть между клиентами. Ради этого. Ради неё.
Я стучу в дверь «Ланч-бокса», Рейн подходит и открывает её. Мне больно смотреть на неё. Знать, что не могу её заполучить. Осознавать, как это было бы чертовски хорошо, но отказывать себе в удовольствии находиться с Рейн. Прежде чем девушка что-нибудь скажет, я говорю:
— Ты всё равно не выйдешь отсюда одна. Готова?
Она быстро моргает пару раз и прочищает горло.
— Через пару минут.
— Я подожду тебя здесь.
Я отворачиваюсь, прислоняюсь к стене и закуриваю, ожидая её. Конечно, когда проходит две минуты, Рейн выходит. Она следует за мной, когда я иду к её машине, и не пытается завязать разговор. Мы добираемся до её машины; я останавливаюсь, стряхиваю пепел с сигареты и жду, пока она сядет.
— Спасибо, — говорит она.
Киваю, возвращаюсь в салон и продолжаю свой день с проклятым ножом в сердце. Бл*дь.
* * *
Я почти закончил рисовать цветок для Рейн — понятия не имею, почему до сих пор этим занимаюсь, — когда звонит мой телефон. Поднимаю трубку и жду, когда Брэд наорёт на меня.
— Ты даже не можешь позволить ей объяснить?
— Нет. У неё есть мужчина. Больше нечего объяснять.
— Вот, Вон. Если бы ты перестал быть таким упрямым и позволил бедной девушке объясниться, может быть…
— Она не маленькая девочка, Брэд. Она взрослая женщина, которая чертовски хорошо знает, что случается, когда испытываешь мужчину. Я давал ей время, я ждал. Но зашел слишком далеко.
Он вздыхает.
— Если бы ты только послушал, она…
— Я слушал, когда у неё была возможность говорить. Теперь мне надоело слушать.
— Ты ещё пожалеешь об этом. Когда ты, наконец, вытащишь голову из задницы и дашь ей две грёбаные минуты на объяснение, обещаю, ты пожалеешь об этом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мне не о чем жалеть.
— Перестань быть таким упрямым!
— Мне приходится быть таким! — кричу я. — Потому что, когда я не такой, тебе известно, что случается. Ты же знаешь, что, бл*дь, произошло. Я единственный, кому есть до меня дело, Брэд. Если я не буду заботиться о себе… больше никто не будет.
