которую я добьюсь признания, успеха, заграничной поездки. Все хотят заставить меня писать так, как я писать не могу и не буду. Может, Сталину написать...
— А что это тебе даст?
— Мое положение безнадежно, совсем задавили. Надеялся на разговоры с Ангаровым, на Керженцева, но, видно, все напрасно. Не могу больше терпеть такого положения. Буду писать Сталину.
Елена Сергеевна молча согласилась и вышла по своим делам, а Михаил Афанасьевич вновь погрузился в свои раздумья.
А что писать? Что он, Булгаков, не может многое принять в окружающем его мире? Или признаться, что он не согласен с идеей коммунизма, с тактикой Советской власти, с существующими в СССР порядками? Да, он отвергает идею коммунизма и принудительной коллективизации... А что он может предложить взамен? Ясно только одно, что формы государственного строя, существовавшие в 19 веке, отжили, на смену этим формам должно прийти что-то новое, более разумное, более соответствующее человеческим нормам, свободным и демократичным... Посмотришь на Германию и ужаснешься тому, что там происходит. Фашизм подавляет инакомыслящих. Крупные писатели, ученые, инженеры, предприниматели, имевшие несчастье родиться не от тех родителей, убегают из страны, которую из поколения в поколение называли своей Родиной... Безудержный деспотизм, рабовладельческие методы управления в Германии просто пугают. Но и коммунизм создает такую атмосферу, гнетущую, безысходную, что можно задохнуться. Да, капитализм отжил свое, на смену этому социальному строю должно было прийти нечто другое. Но что? Ведь то, что возникает на территории бывшей Российской империи, не казалось ему явлением здоровым, нормальным. На своей собственной судьбе он почувствовал, что невозможно существовать в мире, построенном на идее коммунизма и принудительного коллективизма. Ясно, что этот мир, не имеющий твердых опор в русской почве, когда-нибудь рухнет. Есть, видимо, третий путь — путь свободного национального развития, не скованного догматической теорией классовой борьбы, или националистическим диктатом чистокровного арийства, как в Германии. Существует ли этот третий путь? Твердо он сказать не может даже самому себе. Но может одобрить только такой путь построения государства, когда оно обеспечит ему полную свободу жить так, как ему хочется. А хочет он всего лишь работать, писать, писать то, что ему дорого и близко, писать о том, что он лучше всего знает и понимает... И получать за свой каторжный писательский труд то, что может обеспечить ему и его близким сносные условия существования... Писать о том, что диктует ему совесть его и душа... Но нет! Окружающие его друзья и знакомые чуть ли не каждый день уговаривают его смириться, «перековаться», написать пьесу, нужную времени... Конечно, он знал историю, знал биографию Мольера, знал историю Французской революции... Каждое время по-своему диктовало формы бытия, беспощадно и требовательно ломая всех протестующих против этой диктатуры времени. И многих подчиняет этот диктат. Сначала запугивает страшными карами, а потом обещает выход из драматического положения, предлагая соблазнительные жизненные блага за послушание, исполнение требований времени... Не раз близкие знакомые и друзья рассказывали о тех, кто был арестован, содержался в лагерях, униженный и оскорбленный властями, а через какое-то время приспосабливался к условиям, принимал диктат времени и работал по-ударнически... Булгаков сначала отказывался верить в этот абсурд, но ему показали лагерную «Книжку ударника», изданную ГУЛАГом НКВД СССР, и он поразился продуманной системе поощрения заблудших душ. Конечно, в книжке процитированы слова Сталина, ставшие крылатыми: «Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, ибо оно превращает труд из зазорного и тяжелого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства». Далее в книжке обещают предоставить: «Ударнику — ударные льготы.
Ударник активно участвует в рационализации и изобретательстве. Ударник — первый сигнализатор о всех попытках классового врага вредить, мешать производству и перевоспитанию всей лагерной массы.
Ударник пользуется правами:
1. Правом на получение льготного зачета рабочих дней, а именно:
а) Лагернику из соцблизкой среды, не лишенному избирательных прав до ареста — при участии в культвоспитработе и выполнении 100 проц. нормы выработки, производится зачет — за 3 дня работы 4 дня срока.
б) Ударникам из лагерников, указанных в пункте «а», которые дают не менее 110 проц. нормы и участвуют активно в культвоспитработе, засчитывается за 2 дня работы 3 дня срока.
2. Правом на получение положенных товаров из ларька вне очереди и на получение особого вознаграждения товарами по талону ударника.
3. Правом на получение дополнительного премиального блюда и улучшенного питания в столовой и буфете.
4. Ударник-производственник снабжается обмундированием, постельными принадлежностями в первую очередь.
5. Правом на внеочередное пользование культурно-бытовыми учреждениями лагеря (клуб, кино и т. д.).
6. Правом на посылку двух дополнительных писем в месяц и на посылку денежных переводов сверх установленной нормы.
7. Правом на получение 1 бесплатного фотографического снимка».
Неужели никому не приходила в голову мысль, что вся эта система ударнического труда в лагере и поощрения ее — ничто иное, как еще одно подтверждение того, что марксизм — это величайшая ересь Запада, навязанная насильственным путем России и русскому народу, трудолюбие которого воплощено в многочисленных пословицах и поговорках. И Булгакову вспомнились: «На Бога уповай, а без дела не бывай», «Каково руки родят, таково плеча носят», «Так работаем, что недосуг носу утереть», «Пот ключом льет, а жнец свое берет»...
О чем писать Сталину? — снова возник мучительный вопрос... О своей тяжкой беспросветной судьбе, о кладбище своих пьес, о жажде увидеть чужие страны и полюбоваться европейской цивилизацией... Но об этом он уже не раз писал или пытался писать в мыслях своих... Ничего нового он сказать не может... Уговаривать его не строить социализм-коммунизм с помощью принудительных мер, а предоставить обществу возможность свободного развития народного волеизъявления... Но об этом писали философы, экономисты, писатели... Стоит ли повторять сказанное? Ведь Николай Бердяев, насмотревшись на первые шаги Советской власти, предупреждал, что никогда не удастся социализм. Конечно, попытка построить его займет целый период русской истории, но положительный смысл этого периода будет в том, что откроются новые внутренние противоречия человеческой жизни, которые сделают невозможным осуществление тех задач, поставленных социалистическим движением. «Опыт философии человеческой судьбы» Бердяев видел в том, что социализм никогда не осуществит ни того освобождения человеческого труда, которого Маркс хотел достигнуть связыванием труда, никогда не приведет человека к богатству, не осуществит равенства, а создаст лишь новую вражду между людьми, новую разобщенность и новые неслыханные формы гнета... Прав Бердяев и в том, что наиболее труден и трагичен путь свободы, потому что, поистине, нет
