письмо от Фишера. Пишет, что на счету у М. А. — 341 марка.
Вечером проводила М. А. ненадолго на «Фауста», откуда он зашел за мной в контору МХАТа. Потом укорял меня, зачем я не вышла к нему навстречу, ему неприятно бывать во МХАТе.
Дмитриев — забежал перед поездом в Ленинград. Ну, конечно, разговоры о «Минине». Дирекция, видимо, не хочет, чтобы делал Дмитриев. А Дмитриев говорит: — Я не намерен кланяться перед дирекцией!
Ясно, что придется искать другого художника, наладить их отношения уже трудно.
В полночь М. А. позвонил к Вильямсу. Тот принципиально соглашается делать “Минина”».
На эти мартовские дни выпало много ненужного и суетливого беспокойства. Предвестником этой многодневной маеты оказался ценный пакет, принесенный почтальоном, внушительность которого насторожила Михаила Афанасьевича, и он тут же заявил:
— Не открывай его, не стоит. Кроме неприятностей, ничего в нем нет. Отложи его на неделю, а то у нас сегодня гости, не стоит портить себе настроение.
Но Елена Сергеевна была неумолима. За эти пять лет совместной жизни она уже столько всего и всякого испытала, что уже ничто ее не могло напугать, а тем более испортить настроение. И она решительно разорвала пакет и достала бумагу, в которой Михаила Афанасьевича Булгакова уведомляли, что Харьковский театр русской драмы намерен взыскать аванс по договору за непоставленного «Пушкина» на том основании, что пьесы нет в списке разрешенных к постановке.
— Ах, негодяи! — только и произнес Булгаков.
Зазвонил телефон. Разговор сначала с Евгением Калужским, а потом с Ольгой Сергеевной затянулся, что казалось, никогда не завершится.
Елена Сергеевна выходила «на минутку» и не слышала разговора. А когда она вернулась, Михаил Афанасьевич с огорчением сказал:
— Как говорится, беда не приходит одна... Марианна явно их выживает, по всему чувствуется, что ей нужна комната, которую так любезно подарил им Евгений Александрович; твой бывший муж, конечно, замечательный человек, но и он не сможет перечить своей молодой жене.
— Ну и что же? — Елена Сергеевна никак не могла понять, в чем же дело.
— А в том, что твоя прекрасная сестренка с Женей Калужским намерена переехать к нам... Но этого нельзя делать! Как же работать? Это будет означать, что мы с тобой должны повеситься!
— Ничего, не беспокойся, я все улажу. Но что делать с Харьковским театром?
Решили, что прежде всего необходимо написать об этом Платону Михайловичу Керженцеву, который год тому назад, после разгрома «Мольера», просил Булгакова извещать его о всех трудностях, встававших на его творческом пути. Этот вопрос как раз был в компетенции председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР.
В дурном настроении Булгаков целый день провозился с этим письмом, которое тут же, как только оно было готово, отвезла в Комитет Елена Сергеевна. «Вечером Мелик с Минной, Ермолинские. Надевали маски Сережкины, хохотали, веселились, ужинали. Две картины “Минина” от Асафьева приехали, Мелик принес их и играл. “Кострома” очень хороша», — записывала поздно ночью Елена Сергеевна.
А на следующий день — снова потерянный день... Несколько дней тому назад Михаила Афанасьевича вызвали в Свердловский военкомат на Кузнецком, вызвали на переучет, вручили уведомление, что нужно пройти комиссию... Восемнадцать лет Михаил Афанасьевич не имеет никакого отношения к медицине, но именно как «лекарь с отличием» он понадобился властям.
25 марта взяли такси и поехали на комиссию, заехали с начала не туда, долго искали Ленинградское шоссе, нашли фабрику «Москвошвей», потом — клуб Воздушной академии, где Михаил Афанасьевич прошел переучет; выдали об этом справку. А что последует за этим? Могут ведь дать и какое-то назначение... Неизвестность неприятна, а медицинский диплом дает ему лишь дополнительные неприятности.
А на следующий день начались предсудебные хлопоты. Прежде всего поехали во Всероскомдрам, посоветовались с юристом Городецким, который ничего утешительного не сказал, не нашел поводов для защиты, сказал лишь, что предстоит трудное дело. И сами знали, что дело трудное и хлопотное, но ведь есть же законы, которыми надо уметь пользоваться. «Вечером были Вильямсы. Опять играли с масками — новое увлечение М. А.», — записывает Елена Сергеевна 27 марта.
28 марта Михаил Афанасьевич поехал в Вахтанговский театр, ведь Репертком давал официальное разрешение «Пушкина» на постановку, театр уже распределял роли, а без разрешения это никогда не делалось. Да, подтвердил Борис Евгеньевич Захава, он видел экземпляр «Пушкина» с разрешением Реперткома; а почему не поместили пьесу в список разрешенных к постановке, он не может понять. Вместе с Михаилом Афанасьевичем попытались найти этот экземпляр пьесы с разрешением, это оказалось невозможным: заведующая архивом выходная. Но Захава видел этот экземпляр и готов выступить в суде в качестве свидетеля.
Приехали снова во Всероскомдрам. То ли позвонили от Керженцева, то ли еще по какой-то причине, но Городецкого словно подменили:
— Надо защищаться! Есть соответствующие статьи для защиты, нужно лишь подтвердить в Реперткоме, что было разрешение...
«А вечером мы с Женечкой (моим) на «Чио-Чио-сан».
У нас были Попов и Лямины. М. А. читал им куски из «Записок покойника».
Поздно ночью М. А.:
— Мы совершенно одиноки. Положение наше страшно».
30 марта Михаил Афанасьевич разбирает архив, размышляет, горько сетует, глядя на десятки вариантов всех своих пьес, перебирает варианты «Александра Пушкина», рукопись пьесы, наброски... Сколько потрачено сил... Спешил к юбилею, а юбилей прошел без него, без его пьесы; хорошо, что есть разрешение на постановку... Но удастся ли выиграть процесс? Хочет быть на суде и Вересаев... «Вечером пришли Оля с Калужским... Говорили о их бедствиях из-за квартирного вопроса.
Жиденькие рассказы о МХАТе — пустяки, мелочи.
— Аркадьев уезжает на днях в Париж. По-видимому, МХАТ едет.
Рассказывали, что Мейерхольд на собрании актива работников искусств каялся в своих грехах. Причем это было так неожиданно, так позорно и в такой форме, что сначала подумали, что он издевается. Падает снег и тут же тает. Грязь», — записывает Елена Сергеевна.
Приближалось 2 апреля — день суда, а справки о том, что пьеса была разрешена Реперткомом, никак не могут получить. Естественно, побывали у Литовского, давнего недоброжелателя Булгакова, принял весьма любезно, подтвердил, что разрешение он действительно давал и вызвал сотрудника Марингофа с поручением немедленно найти пьесу «Александр Пушкин». Не раз Марингоф возвращался и переспрашивал:
— Вы наверно, — на этом слове он делал ударение, — знаете, что пьеса называется «Александр Пушкин»?
Михаилу Афанасьевичу пришлось собрать все свои силы, чтобы не сорваться на грубость и сдержанно ответить на глупейший вопрос.
Литовский пообещал, что справку они
