На старших курсах, не учась, а лишь выхаживая заветный диплом, часто презирая себя, я приобрел если не комплекс умственной неполноценности, то значительно подорвал веру в себя, того семнадцатилетнего парня, который воображал после окончания школы, что все может понять, до всего докопаться, все объяснить. Благо, не познавая должным образом технические науки, я активно познавал другое, наконец-то открыв для себя высокий мир поэзии, литературы, истории, философии… да и саму жизнь, которую еще совсем не видел! Тогда я едва мог знать, точнее, чувствовать, что непомерная гордыня, данная мне природой, лечится именно собственным унижением, что Творец только приступает к исправлению моей души, что эти страдания – первое горькое лекарство для исцеления, и это нужно осознавать, и за это нужно его благодарить.
Жизнь была всякой. Но деньги я умел зарабатывать всегда. Я начал подработки с пятнадцати лет, разгружая с товарищами вагоны с цементом и асбестом на местном заводе. Учитель географии – пожилой рыжеволосый еврей, бывший фронтовик, собрав из разных классов отличников по его предмету, предложил летнее путешествие в Одессу и Киев. Для этого нужно было заработать денег. Сколько мы заработали – знал только он. В поездку по местам его детства и юности он взял всю свою семью и бедную родственницу. Дружное семейство с трогательным благоговением посетило «места боевой славы» за наш счет.
В студенчестве квалификация грузчика была отработана мной до тонкостей. Когда приходилось разгружать продукты: овощи-фрукты, мясо на холодильнике – я не переставал удивляться местной складской «шушаре». Если так воровать, что же поступает на наш советский прилавок?
Один темный деляга, некий Распетюк, толкавшийся в студенческой среде, но так и не нашедший в себе интеллектуальных сил чтобы перейти на второй курс заочного отделения, производил набор рабочей силы. Словно рабовладелец на невольничьем рынке, он придирчиво осматривал каждого кандидата и не заглядывал только в рот, чтобы убедиться в крепости зубов – гарантии лошадиного здоровья. За взятку он доставал у наших комсомольских «вожаков» бумаги, подтверждавшие, что мы и есть студенческий отряд. И это освобождало нас от подоходного налога. После окончания работ Распетюк брал от нас доверенности на получение причитающейся каждому зарплаты… Такую переброску рабов он проделывал неоднократно, и об успешности этого подвижничества говорила купленная им кооперативная трехкомнатная квартира. На месте, т. е. на «трудовом фронте», нас уже ждал его старший брательник с корешами, познавшими мудрость жизни не одной ходкой к «хозяину». Понятно, работа была тяжелая, а режим – строгим. Первую неделю, пока «решались организационные вопросы», мы пользовались сухим пайком: две банки тушенки на день. Зато хлеба и чая было навалом. Никто не умер в страшных судорогах, но напротив – было весело и беззаботно, хоть и нелегко. Распетюк как-то отобрал ребят покрепче, в число которых был включен и я. Нужно было, как всегда срочно, разгрузить несколько полувагонов со щебнем. На каждый полувагон – по одному человеку! Мы ухарски управились с делом. Я убедился в своих физических возможностях, и это рождало спокойную уверенность в себе.
После восьми-девяти часов вечера – свободное время. Я делал записи в тетрадь своих впечатлений и появлявшихся порой мыслей. Были там суждения и о родной советской власти. Однажды, вернувшись с работы, я застал Распетюка за чтением моей заветной тетради.
– Ты что, совсем охамел? Роешься в чужих вещах? – накинулся я, вырывая тетрадь.
– Не шуми! Что ты!? – с гнусной улыбочкой скривился он. – Дурила, тебя ж за такие высказывания посадят!
– Не твое собачье дело!
– Смотри… – примирительно предупредил Распетюк.
С тех пор тетрадь я прятал подальше от любопытных.
Мы работали в маленьком провинциальном зауральском городке. Большая часть его школьниц продолжала свое образование в единственном в городе кулинарном училище. «Всегда сыт, обут-одет, в чистоте и в тепле» – заветное напутствие родителей, не ожидавших от своих дочерей кулинарных шедевров, но по простоте душевной видевших в училище исключительно полезное заведение. На день строителя мы пригласили несколько девчонок. Однако их привалило столько, что на каждого работягу приходилось по две. Мне никогда еще не доводилось видеть столь грубой борьбы за каждого мужчину! Ситуация была максимально приближена к естественным природным условиям. После каждой выпитой дозы, с обеих сторон, от девушек подавалась закуска со всевозможными «у-сю-сю». Было смешно и неловко.
Когда мы уже приступили к учебе в институте, Распетюк, не желая собирать нас вместе из опасений народного гнева, находил каждого по отдельности и, с наглой рожей, вручал деньги. За полтора месяца тяжелого труда я заработал 200 рублей…
Как-то, перед военными сборами, я нашел стоящую, как казалось, «шабашку». Нужно было помыть кислотой стеклянные теплицы в пригородном хозяйстве. Бухгалтер – толстая пожилая тетка с каменным лицом, так и сказала:
– Управитесь за неделю – получите аккордную плату, – тяжело вздохнув, она смотрела на меня тяжелым крокодильим взглядом, оценивая мой потенциал.
– Рады стараться! – бодро ответил я и поспешил в общагу за Серегой.
Тепличное хозяйство располагалось за городом и, обозрев безбрежный стеклянный город, мы поняли, чтобы управиться за неделю – езда на ночевку в общагу отменяется; нужно работать с зари до зари. И если мы не сложим головы под этими кустами огурцов – имеем реальные шансы получить аккорд. Технология была проста и рискованна: я по лестнице забирался на крышу теплицы и, уперевшись ногами в металлические ребра каркаса, давал команду Сержу, который включал насос с кислотой. После обработки стекол вонючей жидкостью мой верный напарник подавал мне швабру с длиннющей ручкой. Балансируя на скате стеклянного купола, я тер верхнюю часть стекол, рискуя в любой момент проломить крышу и воткнуться бестолковой головой в огуречную грядку. Когда площадь была освоена, я с облегчением спрыгивал, нелепый и смешной в резиновых рукавицах, фартуке и сапогах, а Серега дотирал нижнюю часть. После обеда, а точнее после поглощения пары огурцов с хлебом, поднесенным сердобольными работницами, я, не без гримасы на лице, предлагал Сержу поменяться ролями. Однако он с миной, полной глубокого сострадания и братской любви, обычно говорил: «Шура, но ведь ты же уже наловчился». И я шел в очередную атаку, хлопая фартуком по голенищам сапог.
Спали мы с другом в подсобке на узких лавках. В сумерках нас донимали мухи, в изобилии покрывавшие обеденный стол, а в темноте принимались за дело кровососы-комары. Утром наши пальцы после жестоких контактов с кислотой имели большое сходство с мумифицированными конечностями фараонов и с большой неохотой начинали двигаться.
Работать становилось все труднее: от усталости и голода и, особенно от болей в разъеденных пальцах. Вид «хрустящих зеленцов» вызывал у нас тошноту. Однако, как говорят на «загнивающем» Западе – мы сделали это!
Сбросив ненавистную резину, с лихорадочным блеском глаз, мы устремились в контору. Толстуха-бухгалтер долго мурыжила нас в коридоре, выплывая «Титаником» и устремляясь то в одну, то в другую дверь. Наконец, пригласила нас подписать расходник. Когда я увидел сумму, вся кислота, въевшаяся за неделю в мое тело, слилась в единый поток и ударила в голову.
– А где обещанный «аккорд»!? Здесь половина суммы! – вскричал я.
Крокодильи глаза начали бегать по бумагам, а язык начал молоть такую умную чушь, не выдержав которую, я угрожающе повторил:
– Где «аккорд»!?
– Ишь ты, разорался! Я тебе что, из своего кармана выплачу!?
– Шура, да ладно, хрен с ними, и это деньги! Поехали домой. Меня уже пошатывает!
Обозвав напоследок потную тушу «жабой», а всю ее контору «ворьем» и «сволочами», под визгливые угрозы расправы мы с Сержем ретировались.
Уже в городе мы заскочили в центральный гастроном и с пещерной страстью начали покупать продукты для долгожданного ужина. Истекая слюной и потом от быстрой ходьбы и тяжелых сеток с продуктами, мы уже вошли в нашу родную общагу, когда Серега вдруг вспомнил: ключи от комнаты оставлены в рабочей робе! Не дослушав моей фразы о том что «так поступать нехорошо», и бросив на лету: «Шура не умирай! Я – мигом!» Серега кинулся ловить «мотор».
Разомлевшие и благодушные от еды и коньяка, мы неспешно вели беседу, курили сигары «Корона», слушали «Ди Пепл» и были щедры к заглянувшим к нам товарищам. И никто, глядя на эти разгоряченные блестящие физиономии, как признак преуспевания, не смог бы представить наш еще сегодняшний цирковой дуэт на ребрах теплицы с кислотным шлангом в руках.
Вообще, я любил зарабатывать деньги, хотя не они были основной целью моей предприимчивости. Я нравился сам себе, когда что-нибудь прокручивал, организовывал, доставал или реализовывал.
