– Погоди! – придержал коня купец. – Не пей! Остынь!
Он повёл Колоса в поводу на гребню невысокого вала. Твердята хорошо знал дорогу. Внизу, под скатом вала извивался сонный Трубеж. Он, так же как Твердята, поспешал неторопливо, сочился в зарослях осоки, шептался с прибрежными деревами, шелестел, зазывал за собой раствориться в водах большой реки. Твердята знал: большая река совсем близко. Днепр ждёт его, а встретив, станет заманивать, кликать по имени, уговаривать, припоминать стародавние времена, когда ходил купец от Киева до Понта на крутобоких ладьях. Напомнит о лихой охоте в плавнях, об отважных товарищах. За кем гонялись они? Лисицу ли желали изловить? Ретиво носились за ней, словно то не зверь был, а самая желанная Божья милость. Припомнил и гигантских налимов, выловленных на удачу юным княжичем Володарем. Эх, Володарь Ростиславич! Отважная, забубённая душа! Где-то ныне гонит дичь непутёвый Рюрикович? В каких краях щиплет траву белогривый Жемчуг?
Впереди за частоколом сосновых стволов сверкала спокойная поверхность реки. Твердята услышал спокойный плеск волн, шорох камышей. Сначала он прибавил шагу, а потом и побежал, выпустив из ладони узду. Колос трусил следом, позванивая сбруей, дескать, тут я, хозяин, ещё не отстал. Попомни же меня, обернись! На песчаном бережку Твердята поспешно стянул сапоги, размотал портянки, ступил ногами в прохладную воду, потрогал её рукой. Он водил ладонью по поверхности воды, что-то ласково нашёптывая. Он беседовал с рекой, а та ластилась к нему, подобно истосковавшемуся по хозяйской ласке ручному зверю. Колос тоже вошёл в воду, потянул губами холодноватую влагу, фыркнул, тряхнул головой, надеясь, что звон сбруи привлечёт внимание хозяина. Но Твердята и думать забыл о коне. Купец всматривался вдаль, туда, где по-за гладью днепровских вод возвышался поросшими лесом обрывами правый берег. Левее, в том месте, где в Днепр вливался ленивый Трубеж, поскрипывали, терлись бортами о пристань речные суда.
– Эх, оседлать бы тебя, Днепрушко! – сойти на корабликах до порогов, а там…
Купец снова тяжело вздохнул и обратился к коню:
– Теперь и ты увидел Днепр, Колосушка? Как тебе, по нраву ли река? Станешь ли купаться?
Конь стоял неподвижно, опустив голову. Его золотая грива струилась по поверхности воды, привлекая мелкую рыбёшку.
Твердята присел на бережку. Он долго смотрел, как качаются на пологой волне корабельные мачты. Точно такие корабли швартовались на нешироком Трубеже, прямо под стенами Переславля. Их поднимали вверх по речке, швартовали у небольшой пристани. Крутые борта лодок перегораживали собой русло. Не обуваясь, заткнув сапоги в перемётную суму, новгородец взобрался в седло, и Колос, благодарно покивав своему всаднику, зашагал в сторону городских стен. Эх, неосторожными казались Твердяте переславльцы, беспечными, сонными! Согнали суда в кучу под городские стены. Что станет, если один из кораблей загорится по неосторожности ли, по злому ли умыслу врагов? Даже стражи не выставили, эх! Сам-то Переславль ладно выстроен на высоком холме при слиянии двух речек. Над крепостными стенами возвышаются шпили колоколен. Частокол снаружи обведен глубоким рвом. Склоны холма между рвом и речкой усыпаны соломенными крышами посада. Проезжая мимо, Твердята узрел и городскую суету, и многолюдство, и видимую надёжность – даже переславльский посад был обведен невысоким частоколом. Вход за стену охранялся стражей. И всё же, всё же… Не хотелось Твердяте ночевать за городскими стенами. Чем-то напоминал ему Переславль соломенное пугало, чучело огородное, вороватыми птицами засиженное, ненадежное.
– Не станем заходить в городок, Колосушка, – проговорил Твердята. – Станем табором под стенами.
Колос снова покивал головой, дескать, согласен с тобой хозяин. Воля куда как надёжней!
Наконец Твердяте вздумалось поближе посмотреть на ладьи. Он снова спешился, прошёл босиком по сухой, колкой травке. Днепровский берег казался совершенно безлюдным. Даже ветер не играл ветвями высоких сосен, даже птица не вспархивала, не пискнул суслик. Твердята ступил на дощатую пристань. Внизу, под досками настила плескалась вода. Вокруг было пусто и тихо. Корабельщики то ли спали, то ли все ушли в Переславль, не оставив дозорных. Облака на севере вздымались утёсами. Между ними пробегали оранжевые сполохи зарниц. На пристань явился дедок: полосатые порты, просторная не перепоясанная рубаха, шапка из плотного войлока, огромные босые ступни. Кряхтя и отдуваясь, он елозил по доскам настила на коленях, пока наконец не достал из-под пристани сетчатый садок, полный рыбы. Дедок уж собрался покинуть пристань, когда Твердята заступил ему дорогу.
– И не спросишь кто таков, старче?
– Зачем? – дедок зыркнул на него недобро из-под шапки. – Ясно, что не степняк. Тут полно всякого люда таскается. И торговые, и прочие разные. А нам-то что? Таскайся, коли охота приспела. Мы только степняков боимся. Жгут, собаки. Жгут да грабят.
– А ежели лазутчик?
– Ты-то? – хмыкнул дедок. – Ты – торгаш. Вон конь твой хороший, сапоги, пояс, ножны – всё добротное. Морда, опять же… Да и слышали мы о караване-то, что от Чернигова к нам идёт. Ты не из них ли?
Тут первые капли упали на вострый дедов нос, и старинушка заторопился на берег и далее по тропинке, к городским воротам.
* * *
Караван притащился к городским воротам под проливным дождём. Каменюка истово крестясь при каждом ударе грома, сам грохотал грознее бури:
– Эй, Устишка! Накрывай добро! Скидавай кольчугу, Васька! Всё! Отвоевались! Да ты суй железо под телеги, бестолковый упырь! Волов выпрягай! Да накрой их чем ни есть! Ах ты, бес ленивый! Эй, береги хозяйское добро!
Ливень взбаламутил воду в реке. Корабельные мачты сделались похожи на убогих сирот, вымокших и продрогших.
– Оставь всё как есть! – Твердята надсаживал горло, силясь перекричать грохот ненастья и вопли возниц. – Обустроимся как получится! Разбивай лагерь под стеной! В городишке нам всё одно не поместиться.
– Не стоит и под крепостной стеной огороды городить! – буркнул Дорофей. – Разбиваем шатры, Демьян Фомич!
– Где Тат? Не вернулась ли? – спросил Твердята, но черниговский воевода, казалось, не расслышал его вопроса.
Огузок и Голик уже вбили колья, уже раскинули широкий полог Твердятиной палатки. Хорош заморский шёлк! Плотный, скользкий. Струи косого дождя хлестали по нему, тщетно пытаясь пробить плотную ткань. Уже Грошута притащил откуда-то сухие дровишки, уже приготовился развести костер, а Твердята, прикрыв плечи кошмой, всё смотрел и смотрел в иссечённую струями даль: не мелькнёт ли быстрая тень, не выпорхнет ли из-за пелены дождя резвая Касатка. Стена ливня уходила в сторону, к большой реке, степь оставалась пуста. Твердята улёгся, стараясь унять тревожную дрожь. Полночи он слушал, как шумит вода в набухшей речке. Где-то совсем недалеко галдела капель, словно не разгар лета сейчас, а начало весны. Прислужник – не нарочно ли? – оставил полог палатки неприкрытым и Твердята неотступно смотрел в подсвеченный огнями ближних костров просвет. Но Тат так и не появилась. Наконец все звуки утихли – Твердята заснул.
* * *
Враги тихо вырезали дозорных: ни один не проснулся, ни один не подал сигнала тревоги. Суда запылали глубокой ночью. Горели нехотя, испуская в небо густой, чёрный дым. А соломенные кровли посада занялись бойко. Оранжевое пламя быстро пожирало их. Во влажном воздухе треск и вой пламени были хорошо слышны за изгородью посада. Твердята проснулся, прислушался к знакомым звукам и подумал, будто это караванщики разожгли слишком высокие костры, пытаясь просушить вымокшую под ливнем одёжу. Купец снова заснул, не обращая внимания ни на голос набатного колокола, ни на едкий дым, заползавший под полог палатки.
Тревогу поднял Колос. Уж его-то враг резать не захотел, а зря. Конь дал ворогу перерезать путы на ногах, позволил с факелом в руках воссесть себе на спину и только тогда уж понес. Конь крушил копытами палатки караванщиков, смертельно напуганный всадник на его спине истошно вопил, выбросив факел, вцепившись в гриву неукротимого коня. Колос принёс добычу к палатке своего хозяина и там сбросил наземь. Оброненный степняком факел на удачу подпалил палатку Каменюки, а уж тот возопил так, что и на стенах, и за частоколом проснулись стражники. На сторожевых башнях загорелись огни. Корабельщики кинулись тушить свои суда.
Караванщики споро разгрузили повозки и телеги, поставили их в круг. Коней и волов согнали в кучу, привязали к кольям вбитым в центре круга. Откуда-то взялись тугие половецкие луки, колчаны, полные стрел. Но куда же подевались нападавшие?
– Вижу, вижу! Обучен ты воинским наукам Дорофей Брячиславич! – голос новгородца Каменюки звучал гулко из-под забрала.
Дорофей Брячиславич и новгородский воевода Никодим Каменюка стали спина к спине, готовые обороняться. Дорофей потерял меч, копьецо унесла в своем боку смертельно раненная степная лошадка. Воевода, как зачарованный, следил за её заполошным бегом, видел, как, потеряв последние силы, она пала на опушке недальнего леса.
