- Дражайшая моя половина опять сцену закатила, - неожиданно насмешливо и зло сказал Пересветов. - Хоть вправду бы ревновала - еще понять можно. А то ведь так, по вздорности своей!
- Сергей Сергеевич, может, вам действительно к нам не ездить? - Шура нахмурилась, попыталась высвободить свою руку. - Мне ведь важно знать, что вы живы-здоровы.
- Представьте себе на моем месте Андрея... Разве бы.
он забыл семью своего товарища?
"Никогда. И я первая не разрешила бы этого", - хотелось ответить Шуре, но она промолчала.
- Вот и я так же, - словно услышав ее ответ, коротко сказал Пересветов.
- Вы бы тогда вместе, что ли, приехали.
- Звал, сколько раз. - Пересветов поморщился. - Занятая особа...
Шура промолчала опять, испытывая естественное чувство неловкости, жалея Сергея Сергеевича и в который раз поражаясь тому, что о близком по существу человеке можно, оказывается, говорить с такой неприязнью.
Прошли мимо гостиницы, в освещенных окнах которой мелькали майки командировочных. Пересветов вздохнул.
- Вот здесь мы с Андреем жили целую неделю.
Почти двадцать лет прошло. - Он пожал Шурину руку. - Помните, Шурочка?
Еще бы Шура не помнила этого!
- Прошло, Сергей Сергеевич, не двадцать лет.
Жизнь прошла.
- Да, жизнь...
Непринужденной беседы не получалось; расспрашивать Шуре ни о чем не хотелось, что-либо советовать она тем более не могла. Да и что тут можно посоветовать?..
О жене Сергея Сергеевича Шура знала только то, что она чуть не вдвое моложе его и раоотала прежде парикмахером. Четыре года назад, будучи уже человеком немолодым, подполковник и познакомился с ней в парикмахерской; кажется, ошибся и, мучаясь, не мог оставить беспомощного, как ему казалось, человека. Доверчивый, мягкий он очень, и всегда был таким...
Чтобы как-то нарушить затянувшееся молчание, Шура начала рассказывать о своей жилищно-ремонтной конторе. Пересветов рассеянно поддакивал, потом предложил:
- Дойдемте до парка?
- Пойдемте.
Гуляли долго, перебрасываясь в самых необходимых случаях ничего не значащими словами; только неподалеку от дома Сергей Сергеевич неожиданно сказал:
- Завидую Андрею.
Шура вздрогнула.
- Это жестоко, Сергей Сергеевич. - В ее голосе зазвенела, обида.
- Вы меня не так поняли, Шурочка, - поспешно возразил Пересветов. - И жил красиво и умер красиво. В бою. - Словно прося не возражать, Пересветов слабо пожал Шуре локоть, заговорил задумчиво: - Погано всетаки жизнь устроена... Каждый человек должен умереть - против этого не попрешь... Но если б меня назначили господом богом, я сделал бы так, чтобы человек уходил без болезней. Без мучений. Сразу... Ввел бы норму - ну, допустим, шестьдесят пять лет. Хватит... Стукнуло - собирает человек гостей. Выпивает прощальную чарку, и минута в минуту - прямо за столом - исчезает. Только облачко остается... И чтобы не смердило, от голубого облачка пахло бы, к примеру, "Белой сиренью"...
- Мрачные у вас нынче мысли, Сергей Сергеевич.
Представив себе голубое облачко, Шура невольно улыбнулась.
- Нет, почему же? Наоборот: светлые, гуманные. Немного красоты в том, чтобы умереть, держась за кислородную соску.
- А это что-то у вас совсем новое.
- Какое же новое... - Пересветов пожал плечами. - Уверяю вас, Шурочка, полковники - тоже люди. Иногда, как видите, находит и на них. Душу в мундир не оденешь...
И, снова неуловимо изменившись, спокойным шутливым тоном предложил:
- Может, до дому, Шурочка? Что-то на покой старые кости просятся.
Дочки уже улеглись; в столовой белела постланная Пересветову постель; Анна Семеновна ставила на кухне тесто.
- Утром, сказывал, уедет, - объяснила она свою позднюю стряпню и искоса взглянула на Шуру. - Все мается мужик?
- Не знаю, мама, не расспрашивала, - уклончиво ответила Шура.
- Как жизнь-то, бывает; натолкет в ступе - и не разберешь ничего. У одного и дома все, а он казнится. Другой в одиночку мается. И ведь мужик-то славный.
- К чему вы это, мама? - резко спросила Шура.
- Да так, к слову просто. - Мать, наконец, оглянулась. Повинуясь какому-то порыву, сухими пахнущими дрожащими пальцами жалостливо провела по щеке дочери. - Видно, и тебе на роду вдовья доля до конца писана, Я ведь помоложе тебя одна-то осталась...
- Идем спать. Поздно уже, - Шура нахмурилась.
- Иди, дочка, иди, - торопливо закивала Анна Семеновна. - Я сейчас тут...
Сергей Сергеевич спал или делал вид, что спит, - в столовой слышалось его ровное, может быть, слишком ровное для спящего дыхание; в тусклом серебре луны остро блеснула золотая звездочка на повешенном поверх стула кителе.
Спали и дочки. Шура наклонилась над их кроватью, по привычке, как на маленьких, поправила одеяло, и тут же теплые обнаженные руки старшей, Нины, обвили ее шею.
- Спокойной ночи! - горячо дохнула она в ухо матери.
- Спи, дочка, спи. - Шура дотронулась губами до прохладного лба дочери, быстро, чувствуя, как горячо стало глазам, отошла к своей кровати. Как все-таки будоражит каждый приезд Сергея Сергеевича и память и сердце!
...Они пришли в горком комсомола под вечер, когда второй секретарь Шура Валькова собиралась уже уходить,
- Капитан Храмков, - представился горбоносый летчик, коротко вскинув затянутую кожаной перчаткой руку к серой ушанке.
- Присаживайтесь, товарищи, - захлопотала Шура, сдергивая красные шерстяные варежки и возвращаясь за свой секретарский стол.
Второй офицер, помоложе и пониже, молча козырнул и молча уселся, не спуская глаз с молоденького и симпатичного секретаря горкома.
- С просьбой к вам, - объяснил капитан. - Застряли тут на несколько дней, тоскуем в гостинице. Сейчас по местному радио услышали про вечер в театре. Не одарите нас билетами? Товарищ - комсомолец, а у меня душа комсомольская. - Карие глаза капитана смеялись.
Досадуя, Шура вспомнила, что свободных билетов не осталось, нахмурилась и тут же просияла.
- Валюш, - крикнула она, - напечатай, пожалуйста, два билета.
Машинка в соседней комнате застучала с поразительной готовностью; через минуту, сложив полные губы трубочкой, секретарь горкома подула на печать, лихо прихлопнула ею два дополнительных билета.
- Пожалуйста.
- Благодарю вас. - Улыбаясь, капитан прищелкнул каблуками и, не удержавшись, по-штатски пожал девушке руку - крепко, чуть-чуть придержав ее в своей руке и заставив секретаря горкома порозоветь.
Два часа спустя на вечере встречи молодежи города с фронтовиками капитан Храмков сидел в президиуме рядом с Шурой. На вид ему было лет тридцать, если не больше: на висках, в черных смоляных волосах блестели первые сединки, но душа у него действительно осталась комсомольская, молодая... Часто поворачиваясь и щекоча своим дыханием ухо Шуры, он бормотал всякий смешной вздор. Шура кусала губы, старательно хмурилась, опасаясь, что не выдержит и расхохочется - на таком ответственном вечере для секретаря горкома это было бы ужасно! - и в конце концов, начав сердиться, с присущей юности категоричностью решила, что капитан - просто несерьезный человек. Несмотря на то, что под шинелью капитана, наброшенной на плечи, поблескивал плотно привинченный к гимнастерке орден Боевого Красного Знамени. В театре было холодно, в зале и президиуме все сидели в пальто, только ради приличия или расстегнув их, или, как капитан, набросив на плечи.
Потом этот несерьезный человек вышел к трибуне, рассказал, как советские летчики мужественно дерутся с фаглистами. По его рассказу получалось, что сам он, командир звена, ничего особенного не делает, только распоряжается, а его тут же присутствующий товарищ - лейтенант Пересчетов - герой, сбивший несколько вражеских самолетов. Сидящий в первом ряду наголо остриженный лейтенант краснел, украдкой поглядывал на второго секретаря горкома. Шура заметила его взгляд, улыбнулась, настроение ее снова улучшилось. Какой же девушке в двадцать лет не приятно, если на нее поглядывает симпатичный парень и если выясняется, что несерьезный человек - не такой уж несерьезный, хотя и веселый?..
Второй год скучавшие без кавалеров девчата и шестнадцатилетние фрезеровщики, грезившие о подвигах, восторженно аплодировали капитану, долго не отпускали его с трибуны. На свое место капитан вернулся почему-то погрустневшим и больше не шутил.
После официальной части начались танцы, в фойе играл небольшой оркестр.
Пока лейтенант, краснея и бледнея, раздумывал, капитан подошел к Шуре. Без шинели, перетянутый широким офицерским ремнем, он, приглашая, почтительно наклонил голову - его черные густые волосы упали на широкий лоб и снова взлетели. Шура улыбнулась, бросила на спинку стула пальто.
Как-то само собой получилось, что капитан пошел ее проводить. Следом за ними двинулся было и лейтенант, капитан оглянулся, строго сказал:
- В гостинице буду в одиннадцать ноль-ноль.
Лейтенант послушно вздохнул и отстал.
