упадка.
Отойдя в сторонку, Герман присаживается на ствол поваленного дерева, раскрывает на коленях блокнот и простым карандашом начинает делать набросок. И что же привлекло его внимание? Ох… Насквозь проржавевшая посудина, которая когда-то была, наверное, рыболовным катером, а потом превратилась в груду металлолома на берегу.
– Это нужно писать маслом, – не отрываясь от своего занятия, тихо говорит Герман. – Завтра вернусь сюда с этюдником, а пока…
Мягкий грифель легко скользит по бумаге, извлекая форму буквально из ничего. Должно быть, вот так же резец Микеланджело извлекал форму из глыбы мрамора. Нора согласна, такое богатство цвета требует масляных красок. Не прозрачной акварели и не приглушенной темперы, а именно масла с его глянцевитой роскошью и безграничным изобразительным потенциалом. Ржавчина, покрывающая корпус и надстройку судна, каменистая россыпь по берегам – это настоящий вызов художнику.
Пару дней назад она помогала Лере в оранжерее, там же возилась со своими любимыми азалиями Олеся по прозвищу Мышка Молли. Они уже завели речь о чае, когда двери тамбура открылись и закрылись, впустив Алекса с мешком грунта для пересадки растений. Он поставил мешок туда, куда указала Лера, но не ушел, а остался стоять около распахнутого настежь окна.
«Что, Алекс? – Усталым движением Лера отбросила челку со лба. – Если хочешь сказать, то говори. Если не хочешь…»
«Слишком много шума. – Алекс вставил в рот сигарету, прикусил зубами. – Вокруг твоего художника и его приятеля. – Щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся, неторопливо выпустил дым из ноздрей. – Эта на всю голову долбанутая… Фаинка… совсем взбесилась. И Колян, глядя на нее. Боится, как бы трон под ним не пошатнулся».
Лера неприязненно усмехнулась, хотя неприязнь, конечно, предназначалась не Алексу.
«А кто претендует на его трон?»
Алекс прищурился.
«Никто? Ну ладно. Только Колян об этом не знает. А этот твой парень… – Алекс хрюкнул. – Он ведь рисует, так?»
«Да».
«Рисует с утра до ночи. Все, что видит. Все, что хочет видеть. Его рисунки уже ходят по рукам. И чего там только нет, мама дорогая!»
«Ходят по рукам? – Лера озадаченно нахмурилась. – Я видела только блокнот, который он носит с собой».
«Ты много потеряла».
«Кто же распространяет эти рисунки?» – спросила Лера, как будто речь шла о листовках.
«Да он же рисует на чем попало. Рисует и оставляет в столовой, в бильярдной, в холле. А потом, небось, и не помнит, что нарисовал. Рисует как дышит».
«Мм…»
«На днях Маринку нарисовал. – Алекс снова хрюкнул. – В голом виде».
«Где же он мог видеть ее в голом виде?»
«Я не сказал, что он видел ее в голом виде. Я сказал, что он ее нарисовал».
«Ясно. – Лера обессиленно прислонилась к стене. – Кого еще он нарисовал?»
«Дашку, которую трахают два козлоногих сатира. Сатиры хороши. Процесс очевиден. Дашка похожа сама на себя как две капли воды. Оказывается, она жаловалась ему на Фаинку. Что Фаинка запрещает ей водить мужиков».
Лера бросила взгляд на Мышку Молли, занятую пересадкой очередной азалии, и, увидев прикушенную от смеха нижнюю губу, тоже невольно улыбнулась.
«Так у него не сложилось с Дашей?»
«Это у Даши не сложилось с ним. А у него… кхм… не знаю, мне кажется, у него сложилось бы с любой, несмотря ни на какие запреты. Если бы он захотел».
Лера вздохнула.
«Что еще?»
«Еще, – рассказывал Алекс уже с нескрываемым удовольствием, – он нарисовал тебя в кольчуге и в шлеме. С большущим мечом. Ну, и Маринку… как я уже сказал, в чем мать родила. Как черти поджаривают ее на сковородке. Один черт щекочет ей задницу, другой хватает за сиськи, ну а третий подбрасывает дровишек. Маринка вне себя. Вчера целый день размахивала этим рисунком, как флагом, и ругала художника на чем свет стоит».
«Зачем же она показывала кому-то этот рисунок?» – поинтересовалась Нора.
«Кому-то? Да она показала его всем. Чтобы все разделили ее возмущение».
Нора припомнила речи Германа на террасе Белого дома, в лазарете, в столовой, в других местах. Его шуточки. Его жесты. А теперь еще рисунки…
Во время чаепития, которое происходило за маленьким круглым столиком в окружении фикусов, пальм, рододендронов, араукарий и прочей экзотики, Мышка Молли вернулась к разговору о рисунках Германа.
«Он рисует, как Бердслей. – В голосе ее звучало благоговение. – Такая линия… то четкая, прямо чертежная, то трепещущая, полная музыки. – Она покачала головой, глядя на поверхность стола перед собой. – Никогда не видела ничего подобного. А штрих! Боже мой! Он не рисует, а колдует».
Рисует как дышит… не рисует, а колдует…
Обаятельный маргинал Герман Вербицкий, походя творящий шедевры, способные парализовать сознание неподготовленного зрителя.
«Ты видела много рисунков?» – поинтересовалась Нора.
Мышка ей нравилась. Смышленая тихая девочка. Слишком тихая для того, чтобы считаться боевой подругой Германа. Однако он с ней дружил.
«Шесть или семь. Голую Маринку, Леру в рыцарских доспехах. Смешно… – Мышка натянуто улыбнулась, думая о своем. – Один рисунок я даже стащила из общей кучи. Просто не смогла с ним расстаться. Вот, посмотри».
Она достала из внутреннего кармана джинсовой куртки сложенный вдвое лист бумаги и развернула на столе.
На рисунке был изображен круг, внутри него еще один круг, и в самом центре – сидящая на троне человеческая фигура, вид сверху. Оба круга, внутренний и внешний, были заполнены фигурами различных мифологических персонажей с их традиционными атрибутами. Авторский стиль Германа, бесцеремонный и утонченный одновременно, невозможно было спутать ни с чем. Он словно поддразнивал зрителя, заставляя заманчиво оттопыриваться ткань туник на грудях античных богинь. Сладострастные улыбки юных богов, обнажающие зубы… крутые бедра привратницы святилища…
«Что это такое?» – спросила Нора, вместе с Мышкой разглядывая рисунок.
И тут всех удивила Лера.
«Изображение внутренней стороны орфической вазы, третий век нашей эры. Я видела репродукцию в альбоме, посвященном искусству дохристианской Европы».
Опять дохристианская Европа. Только теперь орфики.
«Он увлекается язычеством?»
«Спроси его самого, – посоветовала Лера. – Я уже устала считать его увлечения».
«Давай спросим за ужином, ладно? – С заблестевшими глазами Мышка повернулась к Норе. – Сядем все вместе за стол…»
Так они и сделали.
Герман посмотрел на рисунок, который развернула перед ним Мышка Молли после того, как все отдали должное свиным отбивным с жареной картошкой, и тяжело вздохнул. Ему хотелось кофе.
«Лера сказала, что это внутренняя сторона орфической вазы третьего века».
«Угу».
«Расскажешь?»
Он перевел взгляд на Мышку.
«Принесешь кофе?»
«Большой кофейник? – Мышка послушно отодвинула стул и встала. – А сливки?.. А сахар?..»
Она убежала на кухню, к поварихе Зинаиде, которая любила ее как родную дочь, и вскоре вернулась с подносом. Кофейник, полный горячего
