По рукаву его бушлата сползает мокрый снег. Это я только что угодила в Мыколу снежком, хотя метила в кого-то из своей компании.
Смеясь, то и дело перебрасываясь снежками, мы бежали по Красной площади, спешили в театр. Мы — это я, моя подруга и два наших молодых человека.
Днем выпал снег, ранний, он редко выпадает в Москве до Ноябрьских праздников. Так приятно было помять его в руках! Он бодряще пахнул, но, к сожалению, был непрочен, почти сразу таял.
Все же удавалось лепить из него снежки.
Мельком — со спины — я увидела моряка, который в задумчивости стоял перед Мавзолеем. Площадь была уже в праздничном убранстве, в небе пламенело живое пятно — то над куполом Кремлевского дворца парил, вздувался и опадал подсвеченный снизу флаг.
Но мне и в голову не могло прийти, что моряк — Мыкола, тот самый мальчик на костылях, с которым мы давным-давно коротали время в унылой, пропахшей лекарствами больнице.
Тут-то я и промахнулась: хотела попасть в одного из наших молодых людей, а залепила снежком в моряка.
Он обернулся. «Ах, извините!» — застряло у меня в горле. Едва лишь он обернулся, как мы тотчас же узнали друг друга. Не сомневались, не удивлялись, не переспрашивали: «Ты ли это?» Будто что-то толкнуло меня в сердце: «Мыкола!»
Не помню, что мы говорили друг другу, какую-то ерунду и, кажется, держась за руки. Со стороны, наверное, выглядело очень смешно.
— Опаздываем же, Динка! — строго сказала моя подруга.
А один из молодых людей посоветовал с деланной небрежностью:
— Обменяйтесь на ходу телефонами, а вечер воспоминаний перенесите на завтра.
— Нет! Продайте мой билет, я не пойду.
— Динка!
— Ну-у, Диночка!
— Бегите, бегите! А то в театр опоздаете!
И они убежали, удивленно оглядываясь.
— Поедем ко мне, — сказала я. — И ты все о себе расскажешь.
В трамвае он оглядел меня с ног до головы, еще шире раскрыл глаза и сказал с восхищением:
— О, Надечка! Какая ты!
Мне до сих пор приятно вспоминать об этом. Я ведь знаю, что в детстве была некрасивая. Мама говорила: гадкий утенок. Но впоследствии я стала ничего себе.
Потом, когда мы проехали две или три остановки, он начал проявлять беспокойство и вдруг сказал:
— А ты, часом, не замужем?
Так напрямик и брякнул. Он всегда был прямолинейный.
Я засмеялась.
— Часом — нет, — сказала я. — Но была. Недолго. Около пяти месяцев.
И он огорчился. Это было видно по нему. С первого же взгляда я догадывалась обо всем, что он думает, что чувствует, как бы замкнуто ни было его лицо.
Он не сразу понял, что я захотела подразнить его. Юмор, как ни странно, не очень быстро доходил до него, хотя он был украинцем.
— Ты же меня забыл, — сказала я, глядя на него искоса. — Не писал мне писем.
— Я утерял твой адрес, — пробормотал он.
— Хотя, — сказала я небрежно, — какое это может иметь значение? Я тоже все забыла… Позволь-ка! Что-то припоминаю, но, правда, смутно… Ведь мы с тобой поцеловались на прощанье? Какая-то ветка была в окне. Или мне кажется?
— Тебе кажется, — сердито ответил он.
Я даже не ожидала, что он сумеет так ответить. Но ему было неприятно, что я легко говорю об этом поцелуе. И мне стало приятно, что ему неприятно. Поделом! Не надо было терять мой адрес.
Но спустя несколько минут, когда я поняла, какой он неловкий, неопытный и робкий в обхождении с девушками, мне расхотелось его дразнить. Зачем? Все равно он мой, это же видно по всему.
И как-то сразу я забыла о том, что он когда-то ходил на костылях. (Позже Мыкола сказал, что очень оценил «мой женский такт», как он выразился.) Но дело не в такте. Я всегда представляла его себе без костылей — они не вязались с его внутренним обликом, не шли ему.
А вот бушлат шел. Я провела пальцами по рукаву его бушлата и стряхнула капельки воды, оставшиеся от моего снежка.
— Ну и плечи у тебя стали, Мыкола!
Он удивленно покосился на свои плечи:
— А! Да. Я загребной на вельботе.
Совсем ничего не понимал он в женских хитростях, не догадался, что мне просто захотелось прикоснуться к нему.
В общем, мы благополучно приехали домой.
Однако первый наш разговор после долгой разлуки был не о любви. Он был очень серьезный, этот разговор: о загадках человеческой психики и о проблеме воли.
Но мама сначала напоила нас чаем,
Хлопоча у стола, она беспокоилась насчет моих туфель и платья. «Переоденься, Надюша, — говорила она, — и туфли смени. Они же мокрые. А потом, я знаю, лодочки тебе жмут». Не следовало, наверное, так часто повторять это при госте.
Нет, мне повезло: после стольких лет я смогла показаться Мыколе в «полной форме», в выходных лакированных туфлях и лучшем моем очень длинном платье.
Дождь застучал в окно. Вот тебе и первый снег! Конечно, рановато еще для снега, начало ноября, канун праздников.
Выяснилось, что Мыкола прибыл из Севастополя с другими курсантами для участия в завтрашнем параде.
«Жаль, если дождь не уймется к завтрему, — подумала я. — Но сейчас дождь — это хорошо. Уютнее сидеть за чайным столом и вспоминать о прошлом».
Наконец мама догадалась, ушла к себе.
К тому времени мы добрались в воспоминаниях до нашего доктора Ивана Сергеевича.
Он, по словам Мыколы, сыграл огромную роль в его жизни, без преувеличения огромную. Шутка ли, заново пришлось учиться ходить, часами, преодолевая боль, упражняться в ходьбе под руководством Ивана Сергеевича, сгибаться, разгибаться, прыгать, бегать, и так на протяжении пяти или шести лет, до самого поступления в военно-морское училище. Какое же терпение надо было проявить и врачу, и пациенту!
Я утвердительно кивала.
— Удивительный врач, необыкновенный! — сказал Мыкола. — Он, знаешь, пробовал мне объяснить, почему я отбросил костыли. «Тебе помогло землетрясение, — сказал он. — И еще то, что ты был очень привязан к этой своей бывшей сиделке». Я не понял его. А ты понимаешь?
— Кажется, да. Я улавливаю связь. Расскажи-ка подробнее о землетрясении.
Он начал рассказывать, по обыкновению, очень медленно, с паузами.
— Послушай, — прервала я его, — но это же абсолютно ясно! Ты был скован по рукам и ногам. Затем начал постепенно освобождаться. Делал это не очень быстро. Тебя, по-моему, все-таки передержали на костылях. Жаль, не попал сразу к Ивану Сергеевичу. Отсюда и твои беды: неуверенность в себе, замкнутость, страхи. Но вдруг вмешалось нечто извне, новый внезапный фактор. Тебя рывком встряхнула жизнь.
— Буквально встряхнула. Имеешь в виду землетрясение?
