Именно поэтому эти чертовы суки и не любят скопления людей. Особенно днем, когда мы живем, когда мы думаем.
А вот безлюдье и ночь – их время…
Но здесь-то город и начинается день, полный жизни.
Приободрившись, я выбрался из машины, осторожно – одной правой рукой – выволок рюкзак с заднего сиденья, поставил на землю, чтобы закрыть дверцу. Двинуть левой рукой я не рисковал. Даже шевельнуть. И так каждое движение отдавалось тупым толчком боли.
Я захлопнул дверцу, подхватил с земли рюкзак и зашагал к крыльцу. Одним пальцем, остальными удерживая лямку, подцепил ручку двери, дернул ее на себя и быстрее проскочил внутрь, пока тяжелая дверь не врезала сзади по пяткам.
А дальше пришлось притормозить.
Всем хороши эти домики, кроме одного: подъезд и лестница на второй этаж крошечные, окон не предусмотрено. А лампочку опять какая-то зараза вывернула… Когда дверь захлопнулась, я остался в полной темноте.
И – страх. Он был тут как тут. Никуда не пропал.
И еще – предчувствие.
Будто бы выше, наверху, вовсе не пустая лестничная площадка. Кто-то ждет меня. Затаившись в темноте, в которой хоть глаз выколи, а все равно ни черта не рассмотреть…
Я раздраженно фыркнул и тряхнул головой. Бред!
Во-первых, здесь город. И утро! Вокруг пробуждаются сотни тысяч людей. А это миллионы мыслей и мыслишек, желаний, эмоций, воспоминаний, планов на день…
Правда, та чертова сука тоже не погулять вышла. Кое-что умеет, не так ли?
Ну и что! Даже если бы она могла различить меня среди этих сотен тысяч других сознаний. Даже если бы и могла – все равно! Она ведь не знает, что меня надо искать именно здесь, в Смоленске. Пока она вообще не знает, что кто-то следил за ней. Харон-то еще не всплыл, верно?
Верно. Только холодок в груди никуда не девался.
Я чертыхнулся и нарочито громко затопал вперед. По памяти прошел площадку первого этажа, повернулся и стал подниматься, считая ступеньки. На двенадцатой сделал разворот, оставив за спиной крошечный лестничный пролет, нащупал ногой новую ступеньку…
Невольно ускоряя шаг, будто это могло бы спасти меня от кого-то, поджидавшего здесь, в темноте.
Но никто не набросился на меня сзади. Без всяких приключений я преодолел еще двенадцать ступенек, шагнул вправо и уперся в дверь, знакомую даже на ощупь. Замочная скважина, ключ. Открыл дверь, и темнота кончилась. Вот и утренний свет, льющийся из окон…
Дом, милый дом. Рюкзак я бросил в коридоре. Стянул ботинки и, на ходу сдирая плащ и одежду, пошел в ванную…
Движение я почувствовал раньше, чем услышал.
Но все равно слишком поздно. Ствол уперся мне в спину. Под основание шеи и очень плотно. Не рыпнуться.
Все-таки выследила, сука!
Как-то выследила… Но как?! Я же…
Мысли мельтешили, обрывая одна другую, в голове было мутно, словно июньский вихрь тополиного пуха, забивающий глаза и ноздри… А правая рука сама собой отпустила отворот плаща, дав ему вернуться на грудь.
Пальцы потянулись вдоль бока, вниз. Есть у меня маленький сюрприз… Только бы тихонько вытащить…
Потихоньку опуская руку, я нащупал разрез кармана, скользнул туда кончиками пальцев, нащупывая рукоятку…
По руке шлепнули, выбив пальцы из кармана. Заставив опустить руку вдоль тела.
Вот и все. Вот и все… Только как же выследили-то? Неужели все-таки заглянула в меня, пока бежал от нее? Успела выцарапать что-то из моих воспоминаний… Вот и все!
– Все настолько плохо? – пробасило за спиной.
С плохо скрываемой иронией.
Я захлопал глазами, уже узнав голос, но в голове все никак не складывалось… Потому что… Потому что…
– Гош… – пробормотал я. – Гош, твою мать! – рявкнул я, разворачиваясь.
Но он уже предусмотрительно отступил назад и выставил руку – длинную и сильную. Через нее мне не проскочить, чтобы врезать ему по уху. А стоило бы за такие шуточки!
Никакого пистолета у него, конечно же, не было. Всего лишь указательный палец и мои перепуганные фантазии.
– Гош… – процедил я сквозь зубы, а потом без сил плюхнулся на пол, прямо на рюкзак.
Гош перестал ухмыляться.
– Прости. Я думал…
Гош замолчал. Вместо него говорили глаза – внимательные, чуть прищуренные. За него всегда говорят или глаза, или лицо, или руки. Молчун он, наш Гош.
Но, похоже, сейчас у меня были очень болтливые глаза. Гош разлепил губы:
– Думал, ты рад будешь… Новой книжкой похвастаешься… Два рейса прицельных, этот основной…
Шутник, чтоб его…
Хотя, надо признать, этот фокус он проделывал не в первый раз: ведь некоторым людям вовсе не нужны ключи, чтобы открывать запертые двери. Только раньше я успевал сообразить, что, кроме Гоша, ждать меня здесь некому. Раньше на этот «ствол» под шею я в притворном удивлении присвистывал наше с ним ритуальное: «Нехилый библиофил пошел!»
И уж чего я точно не делал – так это не тянулся в карман за пистолетом. Кого расстреливать-то? Гоша, который со мной с девяти лет нянчится, лучше любого старшего брата?
А вот в этот раз потянулся…
Может быть, потому, что на этот раз никакой новой книжки я не привез. Нечем хвастаться. Новая книжка осталась в полочке алтаря. И, что еще хуже, так там и останется.
Гош присел на корточки передо мной. Вгляделся мне в лицо.
– Без подарков? – Не то спросил, не то подвел итог.
Я кивнул. Невесело усмехнулся.
– Ну, почти. Один-то подарочек я привез… – Я поднял левую руку, стянул рукав.
– О, черт… – Гош побледнел. – Жаба?!
Обеими руками схватил мою левую и стал задирать рукав.
– Осторожнее, Гош, – прошипел я.
И типун тебе на язык. Если бы рука у меня пострадала так от жабы… Пара дней мне бы осталась, не больше. Я закусил губу, чтобы не взвыть от боли, пока он закатывал рукав.
Он делал это бережно, почти нежно – для таких-то огромных ручищ, как у него.
Я вдруг почувствовал, что страх отступил. Я был в городе, я был дома, а рядом был Гош – такой надежный и здоровый. Правда, с тех пор как он вот так же сидел передо мной на корточках, а все равно возвышаясь и нависая – и смазывал йодом очередную ссадину на моем локте или коленке, прошло уже много лет. Теперь, когда он садился, я видел его сверху, видел наметившийся просвет в черных волосах. И все равно. Несмотря на все это, несмотря на боль в руке, мне стало уютно и хорошо. Надежно…
Только если я и на этот раз ждал сочувствия – не тут-то было. Гош покосился на следы от укуса, потом задумчиво склонил голову набок, потом нахмурился… а потом с силой дернул рукав обратно. Да так, что рука врезалась в коленку.
– А! – До плеча проткнуло иглой боли. – Да Гош! Какого черта?!
– Три дня, – жестко заговорил Гош, – три дня от тебя ни слуху ни духу. Даже записки не оставил. Теперь являешься размазня размазней и суешь свою руку. На волка он в лесу наткнулся, видите ли! Ах, ох! Не больно ли тебе, девица красная? Не собрался ли ты помереть от укуса собачки, крошка?
Гош умел быть и ласковым, и внимательным старшим братом, а умел быть и жестоким отчимом. Когда надо. Я отвел глаза.
– Молчишь?
Молчу. Все-таки он прав…
Как всегда, впрочем.
Что он должен был подумать, когда я ему вместо объяснений руку сую? Он ведь не знает, за кем я следил, что там паучиха, а не жаба… И что он должен решить, когда я сую ему руку как объяснение всего? Что меня жаба задела. И я уже несколько часов, ничего не сделав, добирался до города. Так что теперь у меня даже теоретических шансов не осталось.
– Платочек не нужен? – предложил Гош. – Носочки не постирать? Молочка тепленького не согреть, крошка?
Ну да, не маленький уже. Ну да, должен был и о его чувствах подумать… Но все-таки мог бы и пожалеть! Неужели я заслужил лишь вот это?
– Между прочим, – сказал я, – ты сейчас говоришь, как Старик…
– Между прочим, – отозвался Гош, – сказал бы спасибо, что я не докладываю Старику о всех твоих похождениях.
Я отвел глаза.
Гош помолчал. Потом вздохнул, ткнул меня в плечо кулаком.
– Ладно, оболтус… Из-за этого укуса у тебя сорвалось?
– Ну… Да, – пробормотал я. – Можно сказать и так…
Слишком устал я сейчас, чтобы рассказывать.
– Что случилось-то?
Я посмотрел на него и опустил голову.
– Давай потом… – попросил, разглядывая его ботинки.
А главное – что рассказывать-то? Про тех двух мальчишек, которых теперь уже ничто не спасет, про них тоже рассказывать?..
– Что-то серьезное? – снова напрягся Гош.
Серьезнее некуда. Только…
Я вздохнул. Для тех мальчишек этот рассказ уже ничего не изменит. В общении с чертовыми суками, вроде той, что…
Плохое место!
…там, я сильнее Гоша. И если уж она меня так – издали, не особенно напрягаясь… Гош и подавно ничего не сможет. Так что для мальчишек это ничего не изменит. А вот для Гоша…
Надо ли ему это знать?
Зачем? Чтобы он тоже три дня не находил Себе места? Чтобы каждый вечер по сто раз поднимал глаза к небу, к умирающему месяцу и считал часы до новолуния, когда в трех сотнях верст отсюда оборвутся две жизни?
