И с каждым звуком я все сильнее чувствовал ее тело. Теплую кожу, упругую, бархатистую. Толчки ее пульса…
Непонятное бормотание, распевное, затягивающее меня, оплетающее, как паутина…
И – глаза. Теперь я не мог оторваться от них. Они были всюду, большие, огромные, прозрачно-голубое море. Я тонул в них.
А мое тело… Будто невидимые нити связали нас с ней в одно целое. Удары ее сердца отдавались через ее и мою кожу – через нашу кожу – в меня, в унисон с моим сердцем… Мы стали одни телом. Общее тело, общая жизнь.
Она моргнула – медленно, с нажимом. Словно дала кому-то ответ: да, теперь.
И что-то изменилось. Где-то далеко сбоку, за пределами ее огромных глаз. Там, где прыгали тени, и я ничего не мог различить…
Я попытался взглянуть туда, но не мог оторваться от ее глаз. Мои глаза не слушались меня. Я вдруг понял, что очень хочу моргнуть, но даже моргнуть не могу. Ни один мускул не двигался. Глаза слезились, их резало, но я мог смотреть только в ее зрачки, огромные, как темнота воды в глубине колодца.
Связанный с ней в единое целое. И сейчас невидимые Пуповины напряглись до предела. Что-то продиралось из нее в меня, а из меня – в нее. Кожу пронзили мириады крошечных игл…
А за мной что-то менялось. Что-то двигалось.
Рука, державшая меня за голову, дернулась, а в следующий миг что-то появилось под моей шеей. Холодное и острое.
Нож! Это нож! Сейчас он…
Я хотел вырваться из его руки, соскочить с голого женского тела, броситься бежать, но было не шевельнуться. Даже не моргнуть, чтобы унять резь в глазах. Невидимые пуповины проткнули меня всего, каждый кусочек моего тела – я падал куда-то…
Лезвие прижалось к шее.
Ее глаза не отпускали меня. Она даже не взглянула вбок, но я понял, что вот сейчас что-то опять изменится. И на этот раз измениться могло только то, что…
Я закричал, но крика не было. Язык лежат во рту дохлой лягушкой, безвольный и чужой. Губы не раскрылись, голосовые связки не задрожали. Я хотел закричать, я до безумия хотел позвать – должен же быть кто-то, кто может это остановить! Кто-то, кто спасет меня!
Так не должно быть, не должно! Так не может быть! Спасите меня! Спасите!
Я не издал даже урчания. А она снова моргнула – медленнее и сильнее, чем обычно. Отдавая еще один приказ.
И лезвие вжалось в мою шею.
По коже потекли теплые струйки. Все больше, все быстрее – я уже чувствовал, как горячие струйки сбегают с шеи мне на грудь, растекаются по животу, перескакивая на ее твердые соски, на ее груди, на ее тело. И вместе с этими струйками крови, задрожали нити, связавшие нас. Миллиарды игл вошли в меня глубже, пронзив с каждой стороны, каждый кусочек, всего целиком. В полной неподвижности, не двигая ни одним моим мускулом, что-то выкручивало меня, выворачивало наизнанку…
Она уже не пела, лишь тихо шептала. Губы едва двигались, слова давались ей с трудом.
А глаза – так близко, такие огромные…
Лезвие медленно ползло по моей шее, вспарывая кожу и погружаясь все глубже.
Я кричал, хотя ни звука не вырывалось из моего плотно закрытого рта. Я кричал… я кричал… я кричал, но горло наполнило что-то горячее и густое, и в груди стало тяжело, а в горле было все больнее и больнее…
…два задушенных мычания, два неродившихся крика о помощи – вот что вынырнуло из сна вместе со мной.
Хватая ртом воздух, я сидел на кровати, а сердце в груди выдавало бешеное стаккато, отдаваясь в ушах и висках.
Во сне я кричал – пытался.
Как и тогда, девятьлет и половину моей жизни назад…
Тогда крики тоже не родились. Потому что навстречу воздуху, выбрасываемому из легких, текла кровь, моя же кровь. Воздух и кровь. Булькали в горле и пузырились на губах…
Темно, лишь едва заметно белеет проем окна.
Я хватал ртом воздух и дрожал. Все тело наполнил тяжелый, колючий жар – перегоревший адреналин после испуга. Ныла левая рука, а правой, сам того не соображая, я еще во сне стиснул себя за шею, прикрывая давно заросший шрам.
В горле все ссохлось, но стоило дернуть кадыком, сглатывая слюну, которой не было, во рту тоже сухо-сухо, горло будто наждаком продрали.
Я выбрался из кровати – попытался. Простыни намокли от пота и липли к ногам. Запутались вокруг веревками, я чуть не рухнул на пол. Оскалившись, выдрался из них, свалив комок простыней на пол.
Нащупал дверь и выпал в коридор. Добрался до двери ванной, щелкнул выключателем и ввалился внутрь, жмурясь от нахлынувшего со всех сторон света. Согнулся над раковиной, повернул кран и припал к холодному ручью…
Потом, когда горло отпустило, долго держал голову под ледяной струей. Плескал воду в лицо…
Но все это не помогло. Когда я поднял лицо к зеркалу, оттуда на меня глядели два диких глаза. Разных: один серо-голубой, другой серо-зеленый, но одинаково полных страха. Бессмысленного, звериного страха, против которого нет спасения. Два совершенно сумасшедших глаза.
Господи… А я ведь так верил, что распрощался с этим воспоминанием навсегда. Что оно затерялось в глубине памяти, слежалось. Стерлось!
И уж совершенно был уверен, что прошло то время, когда этот кошмар преследовал меня почти каждую ночь…
Сука… Чертова сука! Глубоко же она меня зацепила. Разбередила даже это…
Это все из-за нее, из-за ее вчерашнего тычка. Можно вытеснить страх из сознания, но это вовсе не значит, что страх уйдет. Иногда он просто отступает с верхнего этажа, чтобы засесть глубже.
Я до сих пор дрожал. И мне было страшно. Без причины, но до одури страшно. Хотелось закрыть дверь ванной – на всякий случай, подальше от темноты, что была в коридоре, – и привалиться спиной к кафелю. Чтобы со спины не напали. И еще поджать ноги, подальше от темного провала под ванной.
Мышь, забившаяся в свою норку, но понимающая, что что-то в мире сдвинулось с места и теперь даже в этой норке не спастись…
Трус! Чертов трус!
Я стиснул зубы, прикрыл глаза и попытался вытащить из памяти противоядие. Оно есть. Есть где-то глубоко во мне. То, чем закончилось…
…Старик и его ребята, ворвавшиеся в подвал. Лица, мелькающие в темноте, крики. Выстрелы, отлетающие от каменных стен, оглушающие меня.
Я захлебывался собственной кровью, но тело вдруг отпустило. Я снова мог моргнуть, мог даже закрыть глаза, мог двигаться. Я уже не лежал на женщине. Меня, как щенка, отбросили за алтарь, к дальней стене.
А женщина вскрикнула и захлебнулась своим криком. И тот, который держал меня за волосы – тоже замер, растянулся черной тенью на полу по ту сторону алтаря…
Кто-то приподнял меня, прижал комок ткани к шее…
– Все будет хорошо, малыш, – шептали мне в ухо. – Теперь, малыш, все будет хорошо…
Я пытался вытащить это из памяти, сделать эти воспоминания как можно ярче…
…теплые касания рук, когда меня обнимали за плечи, и хрипловатый голос, шептавший мне в ухо. Сильные мужчины, кружившие вокруг меня, как няньки. Бинтовавшие мне шею и старавшиеся не шуметь, лишь ободрительно ухмылявшиеся мне, хотя у них у самих руки еще дрожали от пережитого волнения…
Я пытался снова почувствовать все это – только вместо этого из памяти выскакивали другие кусочки.
…рука Старика, который для меня еще не Старик, а деда Юра, и будет только им еще долгие годы, на моем плече, пока мы входим в дом… в то здание, что я считал домом девять лет, пока жил там, вместе с мамой… когда она еще была…
…сидела на нашей кухоньке. Выпрямившись, сложив руки на коленях, словно прилежная школьница. Левый глаз широко открыт, безумно уставился на стену перед собой. А правая половина лица перекошена и посинела…
– Инсульт. – Тихий шепот Старика за моей спиной, не мне, кому-то из его ребят…
Та чертова сука была другая. Не такая, как та, вчерашняя. Она не могла влезть в голову. Но она могла…
… Тири лежал в моей комнате, у самой кровати.
Только это был не тот Тири, которого я помнил – шустрый и пронырливый, помесь Лабрадора с огромной дикой дворнягой. Тири, еще совсем щенок, но уже здоровенный и так похожий на волка – очень доброго волка…
Теперь – и навечно – на его морде застыл оскал, превратив Тири в отвратительное чудовище. Нос сморщился, как гармошка, и в широко открытой пасти торчали клыки, над ними противно-розовые десны.
А все, что ниже головы, – комок скрученной плоти. Тело, лапы, хвост – едва можно различить, где что. Чудовищная судорога скрутила моего Тири, лишив возможности двигаться.
Он пытался меня защищать. Он рычал на нее, он бросился на ту чертову суку, но…
Она убила его одним касанием.
Как и мою мать.
Просто коснулась и отключила в них жизнь. Чтобы не мешали…
…Я плеснул в лицо ледяной водой, яростно потер лицо. Снова посмотрел в зеркало. Оттуда на меня по-прежнему глядели два глаза, до краев полные страха. Совершенно дикие.
