Как и мою мать.
Просто коснулась и отключила в них жизнь. Чтобы не мешали…
…Я плеснул в лицо ледяной водой, яростно потер лицо. Снова посмотрел в зеркало. Оттуда на меня по-прежнему глядели два глаза, до краев полные страха. Совершенно дикие.
И дернулись в сторону. Скосились за спину: нет ли кого за приоткрытой дверью в ванную? Кого-то, кто подкрался ко мне сзади, пока я брызгал в лицо водой, и кто теперь готов напасть на меня…
Я знаю, что никого там нет. Конечно же нет!
Сам запирал дверь. Услышал бы, если кто-то попытался бы влезть. В окна тем более не забраться без шума…
Но глаза сами собой скашивались туда. Хотелось развернуться боком, чтобы постоянно держать проем перед глазами.
А еще лучше – захлопнуть дверь. И держать ее, крепко вцепившись в ручку. Здесь, в ванной, светло, а там, в коридоре, так темно… И в этой темноте…
Это было бы смешно, если бы мне не было так страшно.
Сам себе не противен?
Противен, и еще как. До одури. Но ничего не могу с этим сделать. Ни-че-го. Самое мерзкое чувство.
Ненавижу! Ненавижу!!!
Я врезал по кафельной стене. Стиснул края раковины. Заставил себя не коситься через зеркало себе за спину.
Ненавижу!
Всех этих чертовых сук.
Этот страх.
И себя, когда такой! И то, что с этим страхом невозможно бороться.
Как бороться со страхом, которому нет причины? Который приходит из сна. С которым ничего не поделать, потому что это в самом деле было…
Не-на-ви-жу!!!
Хоть причина-то есть… Если не самому страху, то его появлению. Чертова сука! Ее касание.
Чертова тварь! Ты мне за это ответишь. За все ответишь…
За этот страх.
За то, что ты делаешь с людьми.
За то, что собираешься сделать с теми мальчишками.
И за то, что я струсил почти. За то, что почти решил забиться в норку, предоставив всему идти своим чередом…
А главное за этот сон. За то, что он вернулся ко мне после стольких лет, когда я верил, что он навсегда оставил меня.
Вот за это ты мне точно ответишь, с-сука!
* * *
Сначала я включил свет – в коридоре, в кухне, в обеих комнатах. Пусть будет светло!
Проверил руку – убедился, что ничего там не воспалилось. Не дождешься, сука! На мне все царапины заживают лучше, чем на собаке.
Нашел в шкафу свежую рубашку, натянул парадные Джинсы – вельветовые, с лайкрой. Потуже затянул ремень с серебряной пряжкой – люблю серебро. Набросил мою любимую косуху. – ту, что с автографом Криса Джонсона на рукаве.
Сам красный маркер, конечно, давно стерся. Но, прежде чем он стерся, размашистую роспись прошили серебряной нитью. Я потрогал выступающие стежки, металлические на ощупь. Прохладные, приятно жесткие.
Как и я сейчас внутри.
Ты думала, сука, шлепок отгонит меня?
Ну-ну.
Оставив свет – пусть горит! пусть дома будет светло, хоть меня здесь и не будет! – я захлопнул дверь и побежал по темной лестнице вниз.
С болезненным любопытством прислушиваясь к себе – не вернулся ли страх?
Страха не было. Правда, это не значит, что он не вернется. Например, через час, когда боевой настрой потихоньку схлынет. А уж через день – следующей ночью, во время сна…
Я скрипнул зубами, распахивая дверь, и вышел на улицу, в холодный осенний воздух. За сон ты мне ответишь, сука. Ответишь!
Сверху, из окна моей второй комнаты, падал квадрат теплого света. «Козлик» притаился за его границей в темноте.
Я забрался в машину, захлопнул дверцу, завел мотор, но сразу машину не тронул. Сначала включил магнитолу. Подождал, пока процессор пробежит все оглавление флэшки с эмпэтришками. Заранее поднимая громкость. В приятном ожидании гадая, что же выбросит наугад…
Из динамиков грянула бравурная иноходь Crowning of Atlantis. To, что надо! Exactly!
Я тронулся, лихо развернулся и выбрался на дорогу – совершенно пустую сейчас. Третий час ночи. Даже светлых окон в домах почти нет. Лишь темное небо, пустые улицы и рыжий свет фонарей.
Я прибавил газу и понесся к центру под бушующий Therion.
Коронацию атлантов сменил божественный Мидгард. С тихого распева взмывающий к небесам…
Музыка наполняла машину, заполняла меня, весь мир вокруг сплетающимися мелодиями и голосами. Ловила в переплетение тем, утягивала в себя… Туда, где ты – пуп вселенной и все боги мира сейчас рядом, кружатся вокруг, разыгрывая прекраснейшее представление – все для тебя одного.
Какая же я люблю его музыку. Тонкая и бушующая, полноводная и многоголосая, и мелодичная, и так изумительно выточенная… Красивая в каждой мелочи, точно слаженной с другими…
Так великолепно. Так совершенно. Так, как должно быть.
Словно дыхание другого мира – иного, более совершенного. Такого, каким должен был бы быть этот мир…
Должен был бы…
Я вздохнул. Здесь не так, как в его музыке. Далеко не так… Но музыка прояснила голову окончательно.
Все стало четко, ясно, понятно, что я должен делать.
Ясно же как божий день.
С этого и надо было начать! Даже странно, как это сразу в голову не пришло. Из-за страха, наверно. Да, из-за страха. Это он сбил меня, лишил возможности размышлять нормально.
Что ж. За это ты мне тоже ответишь, сука.
Я проверил в карманах, есть ли деньги, – они мне сейчас понадобятся. Проспал я часов четырнадцать, снова чертова ночь, и почти все магазины уже закрыты. В это время работают только дешевые ларьки с горячительным да парочка дорогущих супермаркетов в самом центре. Ларьки меня сейчас не устроят. Нет там того, что мне надо.
Отлично!
Я перестал бесцельно гнать по улицам, стал выбираться к центру. Вдали показалась яркая вывеска супермаркета. Сначала туда, а через час, пожалуй, я уже буду там. где надо…
И все-таки, как ни противно было это чувствовать, но я чувствовал, что боевой настрой потихоньку уходит.
Черт бы его побрал, но отступал мой боевой настрой. Улетучивался. Уже не такой уж и боевой.
Потому что решимость – это, конечно, хорошо. Вот только одну мелочь осталось утрясти. Сущую малость. Пустяк практически: понять – как. Как именно мне ее достать, эту суку.
Один я не справлюсь.
И хуже всего то, что не только я с ней в одиночку не справлюсь. Боюсь, никто из наших с такими тварями еще не сталкивался. Даже Старик.
* * *
К дому Старика я подрулил минут через сорок.
Казалось бы, почти центр города, а ощущение такое, будто окраина какого-нибудь поселка.
Сначала скопление гаражей, непонятных складов, черт знает к чему относящихся заборов, а потом и вовсе пустырь. Ухабы, засыпанные битым кирпичом и поросшие кустами.
Фонари остались позади, у последней развилки на краю пустыря. А дальше – темнота и выбоина на выбоине. Если асфальт здесь и клали, то один раз и полвека назад, когда строили сам дом.
Я едва полз, потихоньку лавируя между выбоинами и огибая холмики, пытаясь рассмотреть, где сворачивать. Дом Старика такая же двухэтажка, как и та, в которой живу я. Сейчас Старик, скорее всего, не спит и его окна должны гореть. Вот только где они, эти окна…
Он ведь на первом этаже обосновался, а холмики, покрытые метелками кустов, метра на два все наглухо закрывают.
Есть еще, конечно, второй этаж. Только, в отличие от меня, Старик здесь без соседей. На весь дом всего два человека. Если, конечно, второе существо вообще можно назвать человеком…
Первое дыхание холодного ветерка – прямо в голове – я почувствовал еще далеко от дома. Миг дезориентации – в голове появился кто-то чужой – и череда быстрых, ловких касаний. Чьи-то душисто-прохладные, как бергамот, пальцы ощупывали меня, как статуэтку в темноте, пытаясь понять, что же это.
Прежде чем я успел собраться и вытолкнуть их прочь, сами ушли. Меня узнали, и шаловливые пальчики убрались прочь, не пытаясь пробраться поглубже в мои мысли и ощущения, почувствовав мое раздражение этой бесцеремонностью.
Дорога умерла. Осталась лишь едва приметная колея, ныряющая то вправо, то влево, огибая очередной холмик.
Наконец-то я различил огоньки, прыгающие за невидимыми прутьями кустов. На первом этаже горит свет. Я выбрался к дому, приткнул «козленка» на крошечной полянке перед крыльцом и заглушил мотор.
Посидел, слушая музыку. Надо было выключать, но я никак не мог оторваться от мелодии – такой совершенной, так чудно переливающейся из одной сладости в другую…
Или побаиваешься того, что придется сделать?
Может быть.
Но и мелодию дослушать хотелось…
Потом развернулся к соседнему креслу, подтянул к себе большой бумажный пакет с продуктами, обнял его правой рукой и очень осторожно вместил в объятия левой. Рука тут же отозвалась тупой болью. Осторожнее надо будет…
Поворачиваясь всем корпусом, чтобы левая рука работала с плечом как неподвижное целое, осторожно выбрался из машины, захлопнул дверцу и взошел на крыльцо.
В левой руке разгоралась боль, но держать пакет надо ей. Правая мне еще понадобится.
