Или почти всегда без запинки. Все мы знаем, конечно, что координация при исполнении приказов мозга может быть в значительной степени нарушена. Алкоголем, например (чему я, к сожалению, каждый день являюсь свидетелем, просто выходя на улицу и сталкиваясь с некими сизеносыми индивидуумами, просящими «д-д-дать им т-т-три – ик! – р-р-рубл – ик! – ка», чтобы доехать до госпиталя, где «лежит их тяжело больная жена»), сильным морозом или местной анестезией от укола зубного врача. В таких случаях языковая симфония дает сбои. И это происходит с такой родной, знакомой и легкой в исполнении симфонией!
Представьте себе, что бывает, когда дирижер дает команду исполнять совершенно новую симфонию или хотя бы только отдельные ее элементы. Фальшивые ноты! Протесты! Прямой саботаж – некоторые новые элементы настолько странны и непривычны, что музыканты просто-напросто отказываются подчиниться и продолжают наигрывать свои старые любимые мелодийки и темы вместо тех, которые требует от них дирижер. Всем своим поведением они говорят дирижеру, что они понятия не имеют, что от них требуется, что они этим «новым штучкам» не обучены, что они устали от всех этих глупостей, что они хотят, чтобы, в конце концов, их оставили в покое!
Как же поступит в этой ситуации дирижер? Капитулирует ли он полностью, проявив позорное малодушие? Настоит ли он на своем частично, заставив-таки музыкантов-саботажников исполнять новую симфонию, но абы как, с фальшивыми нотами и неуместными коленцами – вы слышали когда-нибудь плохо сыгранный оркестр? Или же у нашего дирижера достанет воли и энергии приструнить своих нерадивых подчиненных и заставить их играть слаженно и красиво?
На этот вопрос каждый может ответить только он сам, и никто другой...
Прослушивание и начитывание, или Напашыхонисёбылатиха
Первоначальное многодневное прослушивание служит для прорыва первых линий обороны нашего мозга – нашего привычного «я» – от вторжения чужака – другого языка. Мы должны подвергать наш слух и контролирующие его мозговые центры постоянному давлению речи на изучаемом языке. Не двух-, трехкратное – и тем более не так часто практикуемое однократное! – прослушивание диалога, а многодневное его прослушивание – каждый день не менее трех часов – технические аспекты такого прослушивания я объясню позже.
Дело в том, что при одно-, двух-, трех- или даже двадцатикратном прослушивании вы даже не слышите то, что вы слушаете. Тут пока что и речи не идет о понимании, а об элементарном распознавании звуковых элементов чужого языка. В нашем мозге нет программы, позволяющей ему распознавать звуки чужого языка с далекой от родного языка фонетикой. Почти всегда в таких случаях мы слышим только странный шум, а не цепь распознаваемых нами фонем. Зачастую мозг подсовывает нам фантомные звуковые образы – нам кажется, что мы слышим знакомые слова или звуки, которых на самом деле нет. Например, когда я слышу совершенно незнакомую для меня узбекскую речь, я иногда могу поклясться, что различаю какие-то английские слова или даже целые фразы, хотя я совершенно точно знаю, что этого не может быть, и совершенно точно знаю, какого рода фантомные явления со мной – моим слухом – происходят.
Цель заключается в том, чтобы услышать – научиться слышать – чуждые элементы нового языка. Задача в том, чтобы заставить наш мозг, преодолев его сопротивление, выработать программу распознавания чуждых нашему языку фонем.
Прослушивание вначале – два-три дня на матричный диалог – должно быть «слепым» – без попытки следования глазами по тексту вместе со звуками или вслед за ними. Дело в том, что отображение звуков любого языка на письме является весьма условным (в разных языках в разной степени), и вас этот зазор между тем, что вы слышите, и тем, что вы видите, будет очень и очень сбивать с толку, сильно мешая слышать действительные звуки иностранного языка.
Если вы, мой оскорбленный собеседник, хотите возмутиться – а я подозреваю, что хотите! – и произнести гневную тираду о том, что во всех языках все должно быть так же, как и в русском – «как слышится, так и пишется», то я позволю себе несколько охладить ваш благородный пыл – русский язык в этом смысле ничем не отличается от других языков.
Зачастую – в нормальной речи практически всегда – мы говорим одно, а пишем совершенно другое. Небольшое количество примеров.
«Хорошо» – говорим «храшо», «хршо» или даже «ршо», «здравствуйте» – «драстути» или «драсть», «близко» – «блиска» или «блиск», «далеко» – «длько», «солнце» – «сонцэ», «легко» – «лихко», «странно» – «страна» или «стран», «язык» – «изык», «чувство» – «чуства», «дерево» – «дерьва», «сегодня» – «сёднь», «что ты говоришь?» – «чётгриш?» и бесчисленное количество других примеров, привести которые не хватит никакой даже самой толстой книги, поскольку это с той или иной степенью выраженности все слова – как взятые отдельно, так и в их разнообразных сочетаниях – в нашем языке.
Знали бы вы, как этим возмущаются иностранцы, изучающие русский язык! Вспоминается еще один старинный, но от этого не потерявший своей лингвистической остроты анекдот, где действие происходит на факультете русской филологии в одной из республик Кавказа. Профессор читает лекцию о русской орфографии:
«Ви русский язика слова «рол», «бол» и «сол» пишутся сы мягкий знак, а слова «шкатулька», «втулька» и «булька» – бэз мягкий знак! Эта нужна толка запаминат, а панат эта нэвазиможна!»
Вы улыбаетесь – вам это кажется забавным. Да, для нас это весьма забавно. Однако уверяю вас, что в этом нет совершенно ничего забавного для тех, кто изучает русский язык как иностранный – для них правила фонетики и орфографии русского языка – в отличие от их родного языка – представляются безумно сложными и нелогичными. Не забывайте об этом, мой снисходительный к лицам кавказской национальности собеседник, когда вы будете изучать иностранный язык (да и когда просто идете на рынок за петрушкой, тоже не забывайте).
Своим американским ученикам в ответ на их языковые протесты я обычно говорил (не без удовольствия, надо сказать!), что все эти сложности были специально придуманы КГБ и Политбюро и одобрено лично товарищем Сталиным, чтобы их хорошенько помучить. (Кстати, тот факт, что практически все учебники русского языка для иностранцев начинаются именно с безумно сложного для них слова «здравствуйте», заставляет задуматься о том, какого, собственно, эффекта хотели добиться этим уважаемые писатели учебников для бедных иностранцев, неблагоразумно горящих желанием овладеть русским языком, штудируя учебники, «заминированные» таким образом. Заставляет задуматься о том, так ли далек я был от истины в этой своей шутке, и не имел ли в самом деле места в Кремле следующий исторический и несправедливо обойденный вниманием историков разговор: «Гамарджёба, таварищ Бэрия, в Цэнтиральнам Камитэтэ и Палитбюро ест минэние, читобы висэ...», – следует долгое раскуривание погасшей трубки перед стоящим навытяжку побледневшим Берией, – «...висэ учэбиники рускага язика дла инастиранцэв начинат с такога харощега силова «зидираситивуйтэ». Как ви думаетэ, таварищ Бэрия, могут нащи чэкисти арганизават этат малэнький, но такой симищной щютка?» Товарищ Берия судорожно сглатывает, бледнеет еще больше, кивает и делает пометку в своем блокнотике.)
Но закончим наш фонетико-исторический экскурс в русский язык и вернемся к языку иностранному.
Итак, нашей первой задачей является многочасовое и многодневное прослушивание до полного – или почти полного – слышания-узнавания всех звуковых элементов диалога в их нормальной речевой динамике . Для такого рода серьезного прослушивания есть, конечно, и весьма серьезные чисто технические – и психофизиологические – препятствия – мы поговорим о преодолении этих препятствий ниже.
Вас, мой любезный собеседник, не должно пугать слово «многодневное». Многодневным прослушивание это будет только в начале изучения иностранного языка – затем этот процесс значительно ускоряется – по мере того как звуки и созвучия нового языка становятся для вас если не родными, то обыденно-привычными.
От слепого прослушивания вы переходите к прослушиванию этого же диалога с одновременным следованием глазами по тексту за дикторами. Вначале дикторы будут «убегать» от вас – это нормально, поскольку вы будете задерживаться, «цепляться» за отдельные слова, примеряя «одежду» – печатный образ слов, – на звуковую их составляющую.
Надо иметь в виду, что в разных языках несоответствие между словами в напечатанном виде и их действительным звучанием имеет разную степень выраженности. В немецком, скажем, или испанском «зазор» между написанием и звучанием достаточно невелик – хотя и в этих языках он, конечно, есть! В английском языке он достигает совершенно фантастических размеров. Сами англичане по этому поводу шутят (о, этот неподражаемый английский юмор!), что в английском языке они пишут «Манчестер», а произносят – «Ливерпуль»!
