— Нет, — призналась девушка, — я не знаю, как живут господа.
— Они живут в больших домах со множеством комнат, одна красивее другой. И ковры у господ такие роскошные — просто грех ногой ступить. Летом в их домах прохладно, а зимой тепло. В них и мухи залетать не смеют. Господа носят мягкие башмаки, а ноги у них до того белые, ты и вообразить не можешь. Ходьбой себя не утруждают, в каретах ездят, а то и в автомобилях.
— Мне о них рассказывали, но я ни разу в жизни ни одного не видела на наших дорогах.
Спартак с увлечением продолжал свой рассказ. Его голубые глаза блестели на солнце.
— Господские дети учатся в колледжах, и, куда бы они ни пошли, их повсюду сопровождают слуги. Рубашки меняют каждый день. Спят на матрасах, набитых мягкой шерстью, а укрываются шелковыми простынями. Им не приходится ходить за водой к колодцу, она сама приходит в дом по трубам и прямо рекой льется из специального крана.
— Не может быть! — вскричала Лена. Воображение отказывалось служить ей.
— Это так, поверь мне. У них в домах есть такая особая комната, они ее называют «ванной». Они ложатся голышом в большой белый чан, полный горячей воды и благовоний. И еще там есть такой специальный белый горшок, называется «унитаз», господа садятся на него и справляют нужду.
— Какие нечестивцы! Нужду справляют в поле, а не в доме! — живо откликнулась Лена, шокированная до глубины души.
Спартак задумчиво кивнул.
— Да, нечестивцы, но только потому, что живут нашим трудом и держат нас в невежестве. Но я не хочу оставаться невеждой, поэтому и учусь на агронома. И ты не должна называть меня обманщиком только из-за того, что я притворяюсь, будто у меня есть часы, которых на самом деле нет.
Лена глядела на него, совершенно сбитая с толку. Конечно, она была не так глупа, чтобы не понимать, что господа живут лучше крестьян, но все же ей трудно было поверить всему, что рассказывал незнакомый молодой человек.
— Если ты не обманщик, зачем тогда притворяешься? — спросила она с вызовом.
— Потому что мне это нравится. Я дурно отзываюсь о господах, а сам хотел бы быть одним из них. Но я всего лишь бедный крестьянин. Взгляни на мои руки.
Они были крупные, красивой формы, с мозолями на ладонях; однако коротко остриженные ногти были куда более чистыми, чем, к примеру, у дона Паландраны, хотя священник регулярно умывался и никогда не держал в руках лопаты.
— По-твоему, это господские ручки? — спросил Спартак. И, помолчав, добавил: — Приходится скоблить их щеткой с мылом, чтобы отскрести грязь, она забивается во все щелочки. Я не боюсь никакой работы, но не собираюсь вечно гнуть спину на господ. Придет день, когда я куплю себе участок земли. Уж я сумею заставить ее приносить плоды. Найму работников и буду хорошо с ними обращаться. И уж я-то ни за что не допущу, чтобы такая красивая девушка, как ты, осталась невеждой только потому, что она плохо видит и никто не купит ей очков.
Лена крепче сжала стебель розы, которую Спартак бросил ей на колени, и с удивлением взглянула на парня. Этот Спартак Рангони показался ей что-то уж больно восторженным. Она ждала, что он заговорит с ней о любви, а он вместо этого принялся рассуждать, как политикан.
— Вы социалист? — с сомнением спросила девушка.
— Я крестьянин и останусь им всегда, даже когда разбогатею и сделаю так, чтобы все, кто работает на меня, жили лучше, чем сейчас, — произнес Спартак, а потом добавил: — Можешь говорить мне «ты», ведь мне нет еще и двадцати.
— Значит, ты все-таки социалист? — Она взглянула на него сердито и отодвинулась подальше.
Он улыбнулся и нежно провел рукой по ее лицу. Лена вспыхнула и резко оттолкнула его руку.
— Тебе бы только языком молоть! А сам даже не знаешь, с кем говоришь, тебе до этого и дела нет. Даже имени моего не знаешь! — крикнула она, и ее глаза наполнились слезами досады.
— Тебя зовут Маддаленой, но называют Леной, — сказал он с тихой лаской в голосе. — Ты дочь Пьетро Бальдини. Тебя считают полоумной, но я в это не верю. Ты любишь цветы, особенно розы.
— Все это правда. Откуда ты узнал? — Сердце отчаянно колотилось у нее в груди.
— Я всегда говорю правду и знаю все о тех, кто меня интересует. А ты, Маддалена, интересуешь меня как никто другой.
Спартак наклонился к ней. Лена продолжала сидеть неподвижно.
— Ты серьезно? Ты и вправду мной интересуешься? — робко спросила она едва слышным шепотом, не смея верить собственным ушам.
— Больше, чем ты можешь вообразить.
Их головы склонились так близко, что они едва не касались друг друга носами. Лена ощутила тепло его дыхания и закрыла глаза, когда губы Спартака прижались к ее губам. Это был их первый поцелуй, и ей суждено было запомнить его на всю жизнь.
Глава 5
Не успела Лена закрыть за собой дверь, как чья-то тяжелая рука обрушилась на ее щеку, которую всего несколько минут назад с такой нежностью гладил Спартак. В зазвеневших от пощечины ушах гулким эхом раздался пронзительный голос Эрминии:
— Если мама умрет, то только по твоей вине.
До этой минуты ум и сердце Лены, с легкостью ласточки парящей в воздушном потоке, витали между небом и землей в мягких пушистых облаках. Оплеуха разрушила очарование, и девушка обвела взглядом свою родню. Лица у всех были нахмуренные и мрачные. Эльвиры нигде не было видно.
Воспоминания о Спартаке Рангони и их едва распустившейся любви мгновенно исчезли. Душа Лены наполнилась испугом и смятением. Она не стала задавать вопросов, в этом не было нужды. Девушка бегом поднялась в спальню родителей, громко стуча по ступеням деревянными башмаками. Эльвира лежала на широкой супружеской кровати, утонув в матрасе, набитом сушеными кукурузными листьями. Она дышала с трудом, лиловые губы резко выделялись на пепельно-сером лице, руки беспокойно теребили край холщовой простыни. Завидев Лену, мать попыталась улыбнуться, но улыбка превратилась в страдальческую гримасу.
Лена поняла, что ее мать умирает.
— Я не знала… — прошептала она растерянно, склоняясь над постелью, и протянула было руку, чтобы приласкать мать, но застеснялась.
Жест любви показался ей чрезмерной вольностью, ее рука беспомощно повисла в воздухе и упала вдоль тела. Лена так и осталась стоять возле постели, глотая удушливый запах камфарного масла, которым кто-то растер грудь Эльвиры, чтобы облегчить ее страдания.
— Я уже давно болею, — сказала мать. — На этот раз мне стало хуже, чем всегда. Но надо еще немного продержаться. Вот увидишь, я не умру, — ей хотелось утешить дочку.
— Эрминия говорит: если вы умрете, то по моей вине, — ответила Лена.
