Но к черту старое время. Если не обращать внимания на Саманту, то все остальное здесь было лучше, чем на старой работе, и платили здесь гораздо больше. Из-за денег она делала то, к чему раньше относилась с презрением. Энн сидела в студии, обставленной сверхсовременной мебелью, перед ней лежали листы бумаги с текстом, но она не читала его, а смотрела на «подсказку», с которой и считывала нужную информацию, притворяясь, что не делает этого. Ей приходилось рассказывать телезрителям, которые включили телевизор только ради того, чтобы услышать прогноз погоды, о событиях, в которых они могли бы и сами разобраться, глядя на кадры новостей. Но на телевидении существовало неписаное правило — каждая картинка нуждается в комментарии.
Рядом постоянно вертелись Кэнти и Тимми, Мопси и Сюзи — йяппи и телесучки — как характеризовала телерепортерш Энн Джонс, когда работала в журнале «Город». Они были вполне взаимозаменяемы, исполнительны, нелюбопытны. А теперь и она стала одной из них — блестящей и сияющей. Энн Джонс заказывала себе платья «Боже, платья» в бутиках на Истсайде, где имелись ее размеры, что избавляло от необходимости ходить за покупками. Она тратила на туфли столько, сколько раньше не потратила бы даже на пальто. Теперь Энн Джонс делала прическу раз в неделю (а раньше — только время от времени), и обслуживал ее парикмахер, который переезжал от одного богатого клиента к другому в лимузине, а за рулем машины сидел белокурый шофер в кожаной ливрее. В ресторанах, где сотруднице журнала «Город» прежде сразу же указали бы на дверь, ее теперь почтительно сопровождал метрдотель, знавший Энн Джонс в лицо. Раньше, раздеваясь перед сном, она иногда не могла вспомнить, откуда у нее на руке этот дешевый браслет, а теперь порой не могла припомнить, когда успела купить новые часы «Ролекс».
Спать она теперь ложилась так же поздно, как богатые бездельники, завсегдатаи какого-нибудь ночного клуба, а не как тридцатипятилетняя дама, живущая в квартире с летним садом на Риверсайд-драйв. В первый же рабочий день, после переговоров о заключении контракта, которые длились около недели, всяких деловых обедов и собеседований, она провела телеинтервью с Кэтрин Хепберн, которая вспоминала, как обрадована была, когда получила первую роль в пьесе, но и напугана тоже, понимая, что после многих лет, в течение которых она занималась в театральной студии, рано ложилась спать и рано вставала, она должна будет теперь работать поздно вечером. Энн оказалась практически в таком же положении — работая вечерами, она страшно уставала, и у нее больше не было времени встречаться с друзьями, встречаться с… (в языке, насчитывающем почти полмиллиона слов, не было подходящего слова для определения этого понятия)… с ее любовником, поклонником…
— Энн?
Эллис хотел только одного — как можно больше материалов о Квинтине Давидофф. Квинтина Давидофф была по-прежнему мертва, но интерес к ней не проходил. Неизвестно, продолжалось ли существование Квинтины в загробном мире, но на телевидении постоянно показывались видеосюжеты из ее жизни.
— Ничего существенного и достойного эфира. Марк Гюнтер, декан музыкальной школы Мидл-брукс, пытается связаться с Йо Йо Ма. Он сейчас путешествует по Дальнему Востоку. Квинтина училась у него. Гюнтер уверен, что он расскажет что-то необычное о Квинтине, хотя она вряд ли может сравниться с Касал.
Эллис вовсю работал челюстями. Раньше он выкуривал три пачки сигарет «Честерфильд» в день, теперь переключился на жевательную резинку «Никоретин». Он считал, что не для того прошел такой долгий путь от сторожа на радиостанции в Фидбэг, штат Айова, до заведующего передачей теленовостей с правом владения акциями телекомпании, чтобы выслушивать какого-то голубого декана, который ради того, чтобы попозировать перед телекамерой, будет рассказывать всякие басни о своей бывшей ученице. Жизнь сильно потрепала Эллиса, у него были седые волосы, он был опустошен духовно и немощен физически, у него дрожали руки, и он имел привычку ощупывать свою спину на предмет обнаружения кинжала у себя между лопаток. И весь жизненный опыт учил его, что люди готовы погубить себя, только бы у них была возможность появиться перед телекамерой. Было совершенно ясно, что все хотят попасть на телевидение, и все знали, что идет борьба не на жизнь, а на смерть за право чаще появляться на экране. Всякий старался придумать какой-нибудь трюк, при помощи которого мог расположить к себе теленачальство.
Это то, что касалось обычных передач. Когда же речь шла о чем-то из ряда вон выходящем, как, например, в случае с Квинтиной Давидофф — это была настоящая трагедия, — тут люди просто выстраивались в очередь перед телестудией. Йо Йо Ма был готов заплатить деньги, только бы оказаться первым в очереди. Касал заплатила бы. Бах тоже заплатил бы, черт его подери. Так что лучше не пытайтесь обмануть Билли Эллиса, вы, мистер голубой декан музыкальной школы.
Четырнадцатилетняя первокурсница музыкальной школы, Квинтина Давидофф была также первой виолончелисткой во взрослом оркестре, правой крайней нападения в женской хоккейной команде (хоккей на траве), хорошей шахматисткой. Она посещала кружки по изучению французского языка, математики, биологии, репетировала роль Эстер в пьесе «Встречай меня в Сент-Луисе». Она была дочкой известной экономистки и художника, иллюстрирующего детские книги.
Субботним вечером Дня Благодарения она шла от автобусной остановки на Риверсайд-Драйв к своему дому на Вестенд-авеню, когда на ее голову упала бутылка, брошенная с крыши или из окна верхнего этажа одного из двух находящихся поблизости пятнадцатиэтажных зданий. Она сразу же скончалась.
Тот день, как и несколько предшествовавших ему, был теплым не по сезону, и на Квинтине были надеты джинсы, светшорт[5] с эмблемой мидлбрукской музыкальной школы, джинсовая куртка, на спине вышит портрет Роланда Гифта. По словам свидетелей, она шла не спеша, явно наслаждаясь закатом солнца. Квинтина была в гостях у подруги, кларнетистки, с которой они исполняли произведения Моцарта. У нее с собой была виолончель. Квинтина остановилась, чтобы перекинуть чехол с инструментом с одного бедра на другое, когда на нее упала бутылка. После того что случилось, все только и говорили: ах, если бы она не остановилась… Ее ударила по голове литровая бутылка сорокаградусной «Столичной», купленная, согласно этикетке с ценой, в известном винном магазине на Бродвее, где напитки продаются по сниженным ценам. Пробка была открыта, в результате чего волосы и одежда Квинтины оказались залиты водкой, а это означало, что бутылка была наполовину полной (или наполовину пустой, разные свидетели говорили по-разному), когда она, ударив девушку по голове, упала и разбилась.
— На бутылке должны быть отпечатки пальцев! — кричали детективы-любители по всей округе — от Баттери до Бронкса, и, разумеется, на ней было множество отпечатков пальцев. Ведь ее касались руки людей, начиная от ликеро-водочного завода и до магазина, где она была продана. И все это были лишь случайные прикосновения. Надо взять отпечатки у жильцов двух этих зданий, говорили детективы-любители. Но это было бы неконституционно, непрактично и небезопасно. Стоило только взглянуть на списки жильцов, чтобы убедиться в этом: президент американского Союза по охране гражданских свобод; романист, автор бестселлеров; феминистка, борец против порнографии; известный актер; психолог, автор книги о жестоком обращении родителей с детьми; лауреат Нобелевской премии, член городского совета, конгрессмен, сенатор (тот самый Стивен Джей Пул, который призывал к тому, чтобы рубили головы убийцам полицейских) — все это были люди, которые не позволили бы с собой плохо обращаться. Среди остальных обитателей дома были — бывший танцовщик, исполнитель народных песен, биограф кинозвезд, драматург, врачи, дантисты, адвокаты, банкиры, психиатры, профессора, один композитор, ведущий радиопередач, бывший поставщик кокаина, отсидевший свой срок в тюрьме и ставший владельцем ресторана. Одним словом, все это были типичные жильцы типичных домов в верхнем Вестсайде (по крайней мере, тех домов, что находились в северной части района). Этих жильцов один журналист, живущий в Гринич Вилидж, назвал «роскошными лайнерами, невозмутимо плывущими по морю преступности, деградации и коррупции». Несмотря на скверную погоду, пассажиры были на верхней палубе и горели желанием давать интервью представителям средств массовой информации.
Так что ж интересного мог рассказать Эллису этот голубой декан музыкальной школы?
— Что ж, это твоя передача, Энн, и если ты считаешь, что нет ничего достойного эфира, то…
Да, это была передача Энн, потому что она первой оказалась на месте событий. Она совершала пробежку в парке на Риверсайд в тот самый вечер перед закатом солнца и уже возвращалась к себе домой, когда случилось это происшествие. Из телефона-автомата на углу она позвонила в студию, вызвала телевизионщиков, привела в порядок свои волосы, одолжив расческу у женщины-полицейской, которая узнала Энн и сказала, что является ее поклонницей, и вышла в эфир в начале седьмого. На ней были спортивные штаны и светшорт, за спиной стояла машина «скорой помощи». Она вела репортаж в то время, когда эти телесучки-йяппи даже понятия не имели о случившемся. С тех пор она почти каждую неделю делала передачу об этом событии, по мере того как в ее распоряжение поступало все больше и больше информации. Ей приходилось все время искать новые факты и заниматься расследованием этого происшествия, чтобы телесучки не нагнали и не опередили ее.
