— Красиво у вас, — сказал я.
— Ага. Ты не говори. Смотри...
Мы так и не вели никаких серьёзных разговоров в тот вечер — но когда я, проводив Валю, возвращался домой, сердце моё пело и ликовало.
Дементьич стал было ругать меня за то, что я опоздал к ужину, но потом всмотрелся и произнёс:
— Однако ты ушлой, погляжу я.
— Ну да, ушлой! — весело откликнулся я.
— Значит, преодолел? — взвизгнул старик. — Нравность её преодолел? Ну, обрадовал. Это хорошо, а то зачем же свою юность занапрасно терзать? — И погрозил: — Смотри, и думать не смей, чтобы поматросил и бросил, и так дальше. Восчувствия не только в себе, но и в других уважать надо. Ай не расскажешь старику?
— Почему не рассказать? — и я поведал ему, что зовут её Валентина, девушка она самостоятельная, работает в столовой на раздаче — тоже с людьми, как я, дело имеет. Закончила девять классов, но собирается продолжать образование. Больше ничего про неё пока сказать не могу, так как мы только-только перешли на «ты», я проводил её до дому, где она живёт, кажется, с матерью и бабушкой.
— Где живёт? — спросил дед.
Я, как мог, объяснил расположение дома.
— Не Максимихи ли Пахомовны внучка? — оживился он.
Я ответил, что может быть, но точно не знаю. Дементьич помолчал, вздохнул:
— Ладно, если так. Ты, парень, в этом случае наисчастливейшим можешь стать, если ей бабкино наследство в полном аккурате досталось.
Пришлось возразить, что это всё глупости и никаких наследств не признаю.
— Это верно. Главное, чтобы человек был хороший.
Я согласился, но сказал, что об этом говорить ещё рано: вдруг я ей разонравлюсь?
Назавтра была пятница. После работы я зашёл домой, погладил брюки, почистил туфли и сразу же отправился на танцы. Пришел я туда рано, не было ещё восьми. Не звучали оркестр и радиола, было пусто вокруг. Только несколько парней группами прохаживались около танцплощадки. Ко мне подошли двое и спросили: «Третьим будешь?» Я ответил, что третьим не буду, так как спиртных напитков принципиально не употребляю и им не советую, ибо они разрушающе действуют на организм.
Они обиделись, сказали: «Ну и отвали!» — и ушли. Через некоторое время, когда уже начал собираться народ, эта пара подошла снова со словами: «Пойдём, поговорим». Я ответил, что поговорил бы с ними с удовольствием, но в данный момент не располагаю временем, потому что жду девушку. Тогда они снова сказали: «Пойдём, поговорим», и я двинулся было за ними, но в это время показалась Валя. Она оттащила одного из парней от меня за рубаху, другого толкнула так, что он чуть не упал, сказав ему: «Опять напился, Витька, фу, противный!» Взяла меня под руку, и мы двинулись к пятачку. Витька, тот самый, которого она обругала, крикнул вслед: «Эй ты, летающая тарелка!»
— Грамотный народ, — сказал я Вале. — Наукой интересуются.
— Да, они такие, — усмехнулась она. — Много знают, да мало понимают.
В это время заиграли вальс, я пригласил Валентину, и мы закружились в танце. Вообще танцевать я, Олег Платонович, люблю, но современную танцевальную музыку не очень уважаю. Особое пристрастие питаю я к таким танцам, как вальс, танго, фокстрот, бабочка, бостон и кек-уок, которым учила меня мамаша. Но, к сожалению, музыка для этих танцев звучала на пятачке очень редко, поэтому большую часть времени мы с Валею стояли в стороне от прыгающей под дикие ритмы толпы и беседовали. Я ей высказал, в частности, ту же мысль, что высказывал некогда Вам, Олег Платонович, а именно: что так же, как в литературе, в музыке уважаю классику, ибо только в ней могу обнаружить мелодии, способные вдохновить человека на красивый рисунок танца. В особенности же мне близки такие композиторы, как великий Пётр Ильич Чайковский и Модест (забыл отчество) Мусоргский, написавший одно из любимых моих произведений «Ночь на Лысой горе». Валя ответила, что Петра Ильича Чайковского она тоже уважает, а «Ночь на Лысой горе» ей слышать не приходилось, но она завтра же напишет письмо в область, на радио, чтобы это произведение исполнили в концерте по заявкам.
Так мы целый вечер наслаждались обществом друг друга, танцевали и беседовали, и я пришел к выводу, что Валя является девушкой не только симпатичной, но и высоконравственной, и, главное, её взгляды на жизнь полностью совпадают с моими.
После танцев я пошел её провожать. Было очень темно, но я не думал о том, как буду добираться домой, — до того мне было хорошо. Одна только мысль мучила меня: уместно ли будет поцеловать дорогую Валю на прощание? Не будет ли это неучтиво по отношению к ней? Так я переживал до самого её дома, хотя и не переставал поддерживать задушевный разговор. Когда она сказала: «Ну, до свиданья, Гена», — я всё-таки решился, обхватил ладонями её голову, притянул к себе и поцеловал в щеку. Она не обиделась, но сказала укоризненно, что делать этого совсем не следовало, так как мы слишком мало знакомы, чтобы позволить себе такие близкие отношения. На первый случай она меня прощает, потому что я человек приезжий и могу не знать здешних порядков.
Хотя происходящее между нами ещё не позволяет говорить о большом и глубоком чувстве с её стороны, тем не менее я думаю, что нахожусь на верном пути к осуществлению своей первой мечты. Ведь обратила же на меня Валя в конце концов внимание! А уж насчёт второй — послушать пение Хухри — я и не загадываю пока.
В конце концов, может же человек быть счастлив чем-нибудь одним.
К сему с приветом
Ваш друг
Тютиков Г. Ф.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
Любезнейший, преданнейший мой друг!
Огромный привет Вам от меня и моего хозяина. Он узнал о нашей переписке, долго расспрашивал о Вас, и, видимо, по моим рассказам Вы ему понравились. Особенно то, что Вы большую часть своей жизни провели в лесу, возле природы. Он вообще к таким людям относится очень уважительно.
Но и я понемногу, кажется, приобретаю его уважение, хотя бы тем, с какими достойными людьми вожу дружбу. Он Вам тут насушил окуньков и хочет выслать — говорит, что очень хорошо к пиву. Но я его отговариваю, ибо считаю, что это пища слишком острая, а от пива полнеют. Я в последнее время вижусь с ним, к сожалению, не очень много, поэтому активного воздействия на его образ жизни оказать не могу. Посудите сами: рабочий день — до шести часов, потом гуляю с Валентиной. Хожу с ней в кино, на танцы, посещаю иные культурные мероприятия. Прихожу вечером поздно и сразу ложусь спать. Поэтому не исключена возможность того, что Вы как-нибудь всё-таки получите от него упомянутый подарок в плетёном коробе (их тут называют ещё пестерями).
Аким Павлович относится ко мне хорошо и внимательно, как и раньше; входит в мои нужды. Так, однажды, встретив меня в коридоре, спросил, не перейду ли я всё-таки на жительство в общежитие леспромхоза, и если да, то он сейчас же договорится насчет койко-места. Но я категорически отказался, что вызвало его заметное неудовольствие. В работу я вникаю и всё, что мне поручают, делаю старательно. И вот результат: недавно мне доверили составлять одну из глав квартального отчета. Это очень ответственная работа, сравнимая разве что с подведением баланса, и я надеюсь, что справился с ней вполне удовлетворительно.
Да, чуть не забыл. Недавно поднял пенсионные бумаги Лыкова Егора Дементьича, моего хозяина, и, сопоставив их с представленными гражданином Лыковым документами, а также произведя некоторые вычисления на арифмометре, обнаружил, что ему действительно следует осуществить перерасчёт пенсии с надбавкой 1 руб. 09 коп. в месяц, о чём уведомил упомянутого Лыкова Е. Д., вызвав его для этого в райсобес специальным письмом. Войдя в кабинет, он посмотрел на меня с нескрываемым уважением, а когда я, сообщив ему результаты вычислений, встал из-за стола, поздравил и крепко пожал руку, он почему-то рявкнул громогласно: «Служу трудовому народу!»
Вечером, когда я вернулся с работы, Дементьич сидел на лавочке и тихо пел, глядя на вечерний туман, павший в луга.
Увидав меня, он прослезился:
— Ох, Генко, Генко! Да ведь ты золотой! Ведь ты и знать не знаешь, что я тебе за твою золотую душу открою! Уж так, так уважил.
Ночью он разбудил меня. Я глянул на часы — было без четверти два. Хозяин держал керосиновую лампу, огонёк в ней трепетал, и избу наполняло невыносимое керосиновое зловоние.
— Чего, чего? — спросонья бормотал я.
Он поманил меня за собой.
Мы вышли на крыльцо. Дед спустился вниз и пошёл по траве туда, где виднелась фигура Андрюхи, а я, дрожа от холода, присел на ступеньку. Старик вернулся, взял меня за руку и сказал:
— Пойдём.
Я ответил отрицательно и попытался объяснить, что, во-первых, мне кажется странным его поведение, а во-вторых, завтра на работу, и надо выспаться. Но хозяин схватил меня за плечо и горячо зашептал:
