Я заметил Ваду, стоявшего в дверях каюты и, по-видимому, ожидавшего моих дальнейших распоряжений. Я кивнул ему и собрался последовать за ним в каюту. Но мистер Пайк быстро глянул на меня и сказал:
– Одну минуту, мистер Патгёрст!
Он отдал кое-какие приказания второму помощнику, который повернулся на каблуках и отошел. Я стоял и ждал слов мистера Пайка, а он не произнес их до тех самых пор, пока второй помощник не удалился на расстояние, на котором не мог услышать нас. Тогда он близко наклонился ко мне и сказал:
– Не упоминайте никому об этом пустяке… о моем возрасте. С каждым годом я вписываю в договор свой возраст меньше на год. Теперь согласно договору мне пятьдесят четыре года.
– И вы не кажетесь ни на день старше, – легко ответил я.
Таково было мое искреннее убеждение.
– И я нисколько не чувствую своего возраста. Я в состоянии работать гораздо больше любого из нынешней молодежи. И не говорите, мистер Патгёрст, о моем возрасте никому. Шкипера не очень-то церемонятся со штурманами, которые подкатываются к семидесятому году. Да и хозяева судов тоже. Я возлагал большие надежды на этот корабль, и думаю, что я получил бы его, если бы старик не решил опять идти в море. Как будто он нуждается в деньгах! Старый скряга!
– А он состоятельный человек? – спросил я.
– Состоятельный ли он человек! Да если бы у меня была десятая часть его денежек, завел бы я себе курятник в Калифорнии и расхаживал бы там, как петух… если бы у меня была одна пятидесятая часть того, что он откладывает. Ведь у него большие паи в Блэквудском пароходстве, а те пароходы – самые удачливые и всегда дают огромную прибыль. Я становлюсь стар, и мне давно пора получить команду. Но нет. Этот старый сапог надумал снова пойти в море, и как раз в тот момент, когда мне подоспело теплое местечко.
Я опять направился к каюте, но меня остановил помощник капитана.
– Мистер Патгёрст! Вы, значит, никому ни слова о моем возрасте?
– Нет, конечно, нет, мистер Пайк, – заверил его я.
Глава III
Совершенно промерзший, я тотчас же был пленен теплом и комфортом каюты. Все двери в смежные комнаты были раскрыты, образовав то, что я мог бы назвать анфиладой[4] комнат.
Выход на главную палубу через левую дверь лежал через широкий, устланный ковром коридор. В этот коридор сбоку выходило пять кают: первая, при входе, была каюта первого помощника; затем две офицерские каюты, превращенные в одну – для меня; затем – каюта официанта и, наконец, заканчивающая ряд офицерская каюта, которую использовали под кладовую для сундуков с платьем.
По другую сторону коридора находился ряд кают, с которыми я еще не был знаком, хотя знал, что там помещаются столовая, ванные комнаты, кают-компания, которая, в сущности, была просторной жилой комнатой, и каюта капитана Уэста. Несомненно, там же была и каюта мисс Уэст. Я слышал, как она напевала какой-то мотив, распаковывая свои вещи. Кладовая официанта, отделенная от остального помещения промежуточным коридором и лестницей, ведущей наверх, к корме, в каюту с морскими картами, находилась в стратегическом центре всех его операций. Так, справа от нее были каюты капитана и мисс Уэст, спереди – столовая и кают-компания, а слева – тот ряд комнат, о которых я уже упоминал и среди которых были мои две каюты.
Я пошел по коридору, направляясь к корме, и нашел открытую дверь на корму «Эльсиноры», которая представляла собой единственное большое помещение, имевшее по меньшей мере тридцать пять футов от одного конца до другого и пятнадцать-восемнадцать футов в ширину, и, конечно, изогнутое по всем правилам корабельной кормы. Она походила на кладовую. Я заметил ушаты для воды, куски парусины, много замков, подвешенные окорока и сало, лестницу, ведущую через маленький люк на ют, и на полу другой люк.
Я заговорил с официантом, старым китайцем, безбородым и очень проворным в движениях, имени которого я так никогда и не узнал, но возраст которого в договоре был обозначен: пятьдесят шесть лет.
– Что там внизу? – спросил я его, указывая на люк в полу.
– Трюм, – ответил он.
– А кто там ест? – снова спросил я, указывая на стол и два привинченных к полу стула.
– Это вторая столовая. Здесь едят второй помощник и корабельный плотник.
Когда я отдал последние распоряжения Ваде насчет приведения в порядок моих вещей, я посмотрел на часы. Было еще рано: лишь несколько минут четвертого. Тогда я опять отправился на палубу, желая присутствовать при прибытии команды.
Само прибытие с катера на судно я пропустил, но перед средней рубкой я увидел нескольких отставших людей, которые еще не успели пройти на бак. Они были слегка навеселе, и более презренной, жалкой и отвратительной кучки оборванцев я не видел даже на самых глухих городских улицах. Одежда их состояла из лохмотьев. Лица – опухшие, красные и грязные. Я не хочу сказать, что выражение у них было подлое. Нет, просто они были грязны и отвратительны. Отвратительны их внешность, разговор, движения.
– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! Тащите ваше барахло!
Мистер Пайк произнес эти слова резко, с верхнего мостика. Легкий и грациозный мостик из стальных прутьев и ряда досок тянулся по всей длине «Эльсиноры», начинаясь с юта и через среднюю рубку до баковой части судна и кончаясь почти у самого носа корабля.
При раздавшейся команде прибывшие люди подались вперед, угрюмо взглянули наверх, и один или двое из них лениво повиновались приказу. Остальные же прекратили свои злобные бормотания и враждебно уставились на помощника капитана. А один из них, лицо которого, казалось, при самом рождении было раздавлено каким-то сумасшедшим богом и которого, как я потом узнал, звали Ларри, разразился громким хохотом и дерзко сплюнул на палубу. А затем с весьма определенным намерением повернулся к своим товарищам и спросил громко и хрипло:
– А какого черта здесь этот старый чурбан?
Я видел, как огромная фигура мистера Пайка конвульсивно и невольно вытянулась, и как его огромные руки напряглись, сжимая перила мостика. Но он все же овладел собой.
– Ну, идите уже, – сказал он. – Уходите на бак.
А затем, к моему изумлению, он повернулся и пошел назад по мостику, к тому месту, где катер забросил свои причальные канаты. «Так вот каковы его горделивые и самоуверенные разговоры о расправах с матросами», – подумал я. И лишь потом я вспомнил, что, возвращаясь назад по палубе, я видел капитана Уэста, облокотившегося на перила верхней палубы и пристально смотревшего вперед.
Концы катера были отданы, и я с интересом следил за его маневрами до тех пор, пока он совсем не удалился от нашего судна. Как раз в этот момент впереди послышалась какая-то страшная смесь воя и визга, которые подняли несколько пьяных, кричавших «Человек за бортом». Второй помощник соскочил вниз с лестницы, ведущей на верхний мостик, и пробежал мимо меня. Старший помощник, все еще стоявший на тонком белом, как паутина, мостике, поразил меня быстротой, с которой он понесся по мостику к средней рубке, прыгнул на подвешенную за бортом покрытую парусиной шлюпку и перегнулся через борт, откуда мог все видеть. Прежде чем матросы успели вскарабкаться на перила, второй помощник уже был среди них и бросил за борт свернутую веревку.
