– Как тебя зовут… ты? – рявкнул мистер Пайк на первого из трио, явно представлявшего собой помесь еврея с ирландцем. Несомненно еврейским был его нос, и так же несомненно ирландскими были его глаза, нижняя челюсть и верхняя губа.
Тройка немедленно остановилась и, хотя они не посмотрели друг на друга, казалось, что они молча советуются друг с другом. Второй из трио, в жилах которого текла одному лишь Господу Богу известная кровь – еврейская, вавилонская, латинская, – сделал предупреждающий сигнал. О, ничего резкого, вроде подмигивания или кивка. Я вообще сомневаюсь в том, что я перехватил этот сигнал, но все же уверен, что он предупредил о чем-то своих товарищей. Скорее всего, это был оттенок мысли, которая мелькнула у него в глазах, или же мерцание внезапно вспыхнувшего света в нем – во всяком случае какой-то сигнал был передан.
– Мёрфи, – ответил помощнику капитана первый из них.
– Сэр! – заворчал на него мистер Пайк.
Мёрфи пожал плечами в знак того, что не понял. Уравновешенность этого человека, холодная уравновешенность всех троих поразила меня.
– Когда ты обращаешься к любому офицеру на этом судне, ты обязан говорить «сэр», – объяснил мистер Пайк, и голос его был настолько же груб, насколько лицо злое. – Ты понял это?
– Да… сэр, – протянул Мёрфи с намеренной и сознательно дерзкой медлительностью. – Я понял…
– Сэр! – заорал мистер Пайк.
– Сэр, – ответил Мёрфи так легко и беззаботно, чем еще больше разъярил помощника капитана.
– Вот что: «Мёрфи» – это слишком мудрено, – заявил мистер Пайк. – На судне и «Носатый» будет иметь то же значение. Понял?
– Понял… сэр, – последовал ответ, нахальный по своей мягкости и равнодушию. – Носатый Мёрфи, это вполне подходит… сэр.
А затем он рассмеялся – все трое рассмеялись, если только можно было назвать смехом то, что было смехом без единого звука или движения лица. Только глаза смеялись – невесело и хладнокровно.
Ясно, что мистер Пайк был мало обрадован беседой с этими издевающимися над ним типами. Он обрушился на их вожака, на того, кто подал предостерегающий знак и который казался помесью всего, что есть средиземноморского и семитического.
– Как тебя зовут?
– Берт Райн… сэр, – прозвучал ответ в таком же мягком, беззаботном, раздражающем тоне.
– А тебя?
Это относилось к последнему, самому младшему из трио, темноглазому парню с оливковым цветом кожи и лицом, поражающим красотой камеи. «Уроженец Америки, – определил я его. – Потомок эмигрантов из Южной Италии – из Неаполя или даже из Сицилии».
– Твист… сэр, – ответил он точно таким же тоном, как и двое его товарищей.
– Слишком вычурно, – насмешливо произнес помощник капитана. – Хватит с тебя Козленка. Понял?
– Понял… сэр, Козленок Твист подходит… сэр.
– Только Козленок, не Твист.
– Козленок так Козленок… сэр.
И все трое засмеялись своим молчаливым, невеселым смехом. А мистер Пайк уже находился в состоянии ярости, которая пока не находила себе выхода.
– Ну-с, а теперь я должен вам сказать кое-что, что будет весьма важно для вашего здоровья. – Голос помощника капитана дрожал от сдерживаемой ярости. – Я знаю, кто вы такие. Вы – дрянь! Поняли это? Вы – дрянь! И на этом судне обращение с вами будет как с дрянью. Либо вы будете работать, как люди, либо я узнаю, в чем тут дело. Как только кто-нибудь из вас начнет ворочать глазами или даже будет похоже на то, что он ворочает глазами, он получит свое. Поняли? А теперь убирайтесь. Идите вперед, к брашпилю!
Мистер Пайк повернулся на каблуках, и я пошел рядом с ним.
– Что вы намерены с ними сделать? – поинтересовался я.
– Осажу их, – проворчал он. – Я знаю эту породу. С ними придется повозиться, с этой тройкой. Это настоящий адский мусор.
Здесь речь его была прервана зрелищем, которое ожидало его у люка номер второй. На поверхности люка растянулось пять-шесть человек, среди которых находился Ларри, оборванец, перед тем назвавший мистера Пайка «старым чурбаном». То, что он не повиновался приказу, было ясно, потому что он сидел, опираясь на морской мешок со своими пожитками, который должен был находиться на баке. И он, и вся его группа должны были быть на носу, у брашпиля.
Помощник капитана ступил на люк и подошел к этому человеку.
– Встань! – крикнул он.
Ларри сделал усилие, застонал, но не мог подняться.
– Не могу, – сказал он.
– Сэр!
– Не могу, сэр! Я ночью был пьян и проспал на Джеферсоновом рынке. А к утру я совсем промерз. Пришлось меня растирать.
– Совсем одеревенел от холода, так? – насмешливо произнес помощник.
– Хорошо вам так говорить, сэр, – ответил Ларри.
– И чувствуешь себя как старый чурбан? А?
Ларри моргнул с беспокойным, жалобным видом обезьяны. Он начинал опасаться чего-то – чего именно, он еще и сам не знал. Но он уже понимал, что над ним склонился человек – господин, хозяин.
– Ладно, я тебе сейчас покажу, как чувствует себя старый чурбан.
Мистер Пайк передразнил его.
А теперь я должен рассказать, что произошло дальше на моих глазах. Я прошу вспомнить, что я говорил об огромных лапах мистера Пайка, о его пальцах, более длинных и вдвое толще моих, об огромных кистях и о крепости костей его рук и плеч. Одним движением правой руки, одним лишь прикосновением кончиков пальцев к лицу Ларри он поднял того в воздух и тотчас же отбросил назад – поперек его мешка с пожитками.
Человек, находившийся рядом с Ларри, издал угрожающее рычание и с воинственным видом хотел было вскочить на ноги. Но ему это не удалось. Мистер Пайк оборотной стороной той же самой правой руки ударил человека по щеке. Громкий удар был потрясающий. Силой помощник капитана обладал чудовищной. Удар казался совсем легким, не требующим ни малейшего усилия. Он походил на ленивый удар добродушного медведя, но в нем сказалась такая тяжесть кости и мускулов, что человек упал навзничь и скатился с люка на палубу.
В этот момент, бродя без цели, на палубе показался О’Сюлливан. Его внезапно усилившееся бормотанье достигло слуха мистера Пайка, и он, мгновенно напружившийся, как дикое животное, подняв лапу, готовую ударить О’Сюлливана, издал крик, подобный выстрелу из револьвера:
– Что это?
И только тогда он заметил искаженное лицо О’Сюлливана и сдержался. «Сумасшедший дом», – пояснил он.
Я невольно глянул вверх, желая проверить, не видно ли на корме капитана Уэста, но оказалось, что от кормы нас заслоняет средняя рубка.
Мистер Пайк, не обращая внимания на человека, стонавшего на палубе, стоял над Ларри, который, в свою очередь, тоже стонал. Остальные, раньше валявшиеся на люке, уже стояли на ногах, подавленные и почтительные. Я тоже преисполнился почтения к этой страшной фигуре старика. Это зрелище окончательно убедило меня в полной правдивости его рассказов о былых днях корабельных боев и убийств.
