Эрик почесал свой подбородок и спросил осторожно.
— Это нарушает какие-то традиции? Разве в Индии считается табу принять…
— О, нет. Просто я недостаточно знакома с вами, чтобы принять подарок такой стоимости.
— Но, Индира, мы оба знаем, что время относительно. Каждое мгновение содержит в себе и наше прошлое, и наше будущее. Кто может утверждать, что мы не знали друг друга в предыдущей жизни?
Она должна была признать, что этими словами он обезоружил ее.
— Пойдемте, — настойчиво сказал он и, положив руку ей чуть ниже талии, втолкнул в магазин. — Чудесно! — воскликнул он, когда она вдела серьги в мочки ушей. Одного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы убедиться, насколько они шли к ее загорелой коже и черным волосам.
— Замечательно! — сказал он.
— Как будет по-датски «благодарю вас»?
— Так, — пробормотал он и легонько качнул золотые колокольчики, так что они зазвенели, — Tusind Tak.
— Tusind Tak, — повторила она и кивнула головой чуть-чуть, но достаточно, чтобы сохранить их нежный перезвон.
Эрик захохотал, и глубокий, бронзовый раскат его смеха вызвал ответный золотой перезвон.
— Теперь вы моя Принцесса Колокольчиков.
Свою неспешную прогулку они завершили болтовней о Нью-Йорке и обсуждением своих рабочих проблем, схожих, как оказалось, в обеих странах. Маленькие колокольчики звенели при каждом шаге, и они смеялись в ответ на этот звон. Эрик нашел свободный столик в кафе на тротуаре напротив Линкольн-Центра и заказал кофе, сказав:
— Должен признаться, что существует четыре вещи, без которых мы, датчане, не можем жить: кофе, живительная влага, смех и любовь.
— Именно в таком порядке? — ухмыльнувшись, Карен сделала глоток. — А я думала, что все датчане меланхоличные и погруженные в раздумья, — поддразнила она, — как Гамлет.
— Вы помните мою майку их Хельсингора? — Он провел рукой по своему лицу, и оно превратилось в мрачную маску. Бросив на нее острый и грозный взгляд, он продекламировал:
— At vocre eller ikke were.
— Что это значит?
— «Быть или не быть». Мы стали много зловреднее со времен Шекспира. В сущности, Гамлет был англичанином, а вовсе не датчанином. Это англичане всегда меланхоличны. Поэтому-то они такие умные комедианты. Да?
Он опустил голову к чашке, и ее пальцы вцепились в блюдце, так захотелось ей взлохматить эти упругие белокурые кудри, покрывавшие его голову, словно шлем из кованого золота. Чтобы дотронуться до них, было достаточно протянуть руку, но она не могла позволить себе сделать это.
Легкий ветерок ворошил, путал эти кудри, прикоснуться к которым у Карен не хватало смелости. И тогда она подумала: если я не могу сделать этого, может быть, Индира может. Эта мысль столь изумила ее, что она откинула резко назад голову и громко рассмеялась, отчего зазвенели колокольчики в ее ушах.
Эрик поднял голову. Неожиданно его глаза сузились, и, склонив голову набок, он взглянул на нее таким взглядом, какого она у него никогда раньше не видела.
— Поверните голову налево, пожалуйста, — резко сказал он. Она автоматически сделала это, колокольчики вновь звякнули. Он ударил рукой по столу. — Да! Вот как вы должны быть освещены. Так, как сейчас на вас светит солнце. И ваши скулы выглядят так нежно, так необыкновенно красиво, вас надо фотографировать в чем-то таком, чтобы как можно четче проступала их нежность и ранимость. В чем-то очень американском.
Его глаза блестели от возбуждения.
— Немедленно! Вы должны немедленно ехать со мной в студию.
— О, но я не могу. Не сейчас. Я…
— Можете!
И, опять обхватив ее чуть ниже талии, он потащил ее к такси,
Глава 6
— Не так, не так, — бормотал Эрик, проводя ее сквозь пустую студию. — Вас надо фотографировать вопреки вашему типажу, одевать тоже вопреки типажу.
Он раскрыл дверь раздевалки.
— Не понимаю, как я это сразу не понял. И ключевой свет должен быть отсюда. — Он поднял руку над головой, чтобы показать, откуда должен падать свет. — Ждите здесь. Я принесу одежду.
— А что не так с моим типажем? — спросила она вдогонку, но он уже исчез. Однако прежде, чем она успела собраться с мыслями, он вернулся.
— Вот, — сказал Эрик, сбросив ей на руки ворох одежды.
Карен посмотрела поверх нее на Эрика.
— Откуда это?
— Из шкафа. Моя квартира находится на другой половине этого лофта.[10]
— Но тут плиссированная рубашка и шорты для бега?
— Точно! Этот контраст еще больше подчеркнет хрупкость и нежность вашего лица. Он сунул руки в карманы брюк.
— Только никаких запонок, заверните манжеты. Воротник нараспашку. Ни чулок, ни туфель — я хочу, чтобы вы были с голыми ногами и ступнями. Серьги оставьте. А я пошел ставить свет.
— Но у меня нет с собой нужной косметики, — запротестовала Карен, — моя не годится для студийной съемки, она только для повседневных нужд.
— Не имеет значения, — бросил он, закрывая за собой дверь.
Карен развернула шорты для бега — они были не больше обеденной салфетки. Никогда раньше она не надевала мужские вещи, даже рубашки своего брата, а мысль о том, что она надевает что-то, прилегавшее к телу Эрика, заставила ее задрожать.
Она сняла свою одежду и надела шелковые голубые шорты Эрика. Они были такими мягкими, такими невесомыми, так нежно ласкали ее ноги. Она скользнула в его рубашку, расправила плечи и ухмыльнулась своему отражению — нужны две Карен, чтобы заполнить рубашку. Она попыталась принять атлетическую позу, но зеркало немедленно сообщило ей, что она выглядит глупо. Карен никогда не демонстрировала спортивную одежду. Если Эрик хочет, чтобы что-то получилось, ему придется самому ставить позы.
Эрик возился с бесконечной простыней бледно-серой бумаги для задника, пытаясь так ее приладить, чтобы она покрывала одну стену и без излома спускалась на пол студии. В одних носках он отбежал назад, хмуро поглядывая на свой экспонометр. В небесном бестеневом сиянии нижних софитов он выглядел окутанным таинственным ровным туманом. Карен обтерла подошвы своих ног полотенцем и шагнула в этот серый туман. Это было все равно, что прыгнуть из аэроплана в величественные облака. Она ощутила легкое головокружение.
Он опустил свой прибор и критично оглядел ее.
— Пожалуйста, снимите бусы. Я хочу, чтобы ваше горло было более открытым и чтобы были видны линии грудей.
Карен сняла бусы и протянула их ему в ладонь, а он сунул их в карман. Фотографы, говорили ев водобные вещи по сто раз на день, но сейчас все было как-то иначе. Серые глаза Эрика, казалось, были частью этого облака, в котором они стояли.
