Надо оставить записку, подумала она. Ужасно, конечно, оставлять его вот так, но что еще ей оставалось делать? Она разыскала в сумочке блокнот и ручку и быстро написала:
«Эрик.
Страсть, которая возникает с ночными соловьями, убывает с наступлением рассвета. Но не отчаивайся, ибо так же уверенно, как восходит солнце, снова возвращается и ночь».
Во всяком случае она надеялась, что так и будет. Она подписала записку просто «И», поставила ее на ребро возле его камеры и тихо закрыла за собой дверь студии.
Улицы были пусты и гулки и принадлежали лишь ей одной. В своем счастье Карен готова была обнять сама себя. «Я люблю!» — сообщила она прыгающему и клюющему голубю у ее ног. Она исполнила быстрый пируэт, и птица взмыла в воздух. «Люблю!» — крикнула она ласточкам, гнездящимся на серых скалах зданий. «Люблю!» — пела она, в то время как ее сердце высоко взлетало навстречу розовым облакам, тающим под лучами восходящего солнца. Бриз с Ист-Ривер намекал ей на близость моря, и оно само, абрикосовое, светлеющее лимонными просветами, обещало ясный и жаркий день. В воздухе уже дрожало марево. И далеко, как только она могла видеть вдоль улицы, все светофоры одновременно мигнули желтым, прежде чем через секунду загореться красным.
Потом на небе показалось солнце, окрашивая верхушки небоскребов золотом, сверкающим так же, как сережки, звенящие в ее ушах. Карен чувствовала, словно какая-то часть ее самой взлетает куда-то высоко к блестящим шпилям и глядит оттуда на одинокую фигурку, с руками, обнимающими воображаемого Эрика, танцующую на ходу под аккомпанемент многозвучного клацания открываемых навстречу утреннему солнцу ставней магазинов.
— O-hayo gozaimasi, — позвал владелец базарчика фруктов «Киото». - Dansi ha? — спросил он, улыбаясь и поворачиваясь возле пирамидки из апельсинов.
Она поставила свои ступни в твердую третью позицию и поклоном выразила свое согласие, потом заявила: «Я влюблена!» — и широко раскинула руки.
— Yoro shii, — сказал он, улыбаясь и кланяясь в ответ. — Dazo, — и вручил ей апельсин.
Карен подбросила апельсин в воздух и поймала: «Спасибо вам, большое спасибо!» Снова поклонилась и продолжила свой танец по улице.
Карен взглянула на свою смуглую руку, держащую яркий оранжевый апельсин. Нужно рассказать Эрику всю правду. И как можно быстрее. Она проткнула кожуру ногтем большого пальца, очистила ее и отбросила прочь. Но просто так об этом не расскажешь, только когда он будет в подходящем настроении, чтобы принять эту правду. Может быть, пригласить его на ужин, приготовить что-нибудь совершенно сказочное, а потом выложить все как есть между главным блюдом и десертом?
По семейной легенде Истменов сестра ее бабушки по материнской линии Энид завоевала своего будущего мужа Нильса своим запеченным, предварительно замаринованным, мясом. Он сделал ей предложение даже раньше, чем она попотчевала его своим тортом с клубникой. Но Нильс был норвежцем из Миннеаполиса, и то, что возымело действие на него, могло не произвести никакого впечатления на датчанина из Копенгагена. Конечно, бабушка Энид до сих пор не раскрыла секрет своего запеченного мяса, но может быть, Карен удастся убедить ее, что ей требуются неотложные меры для преодоления критической ситуации.
Вкуснейшее мясо и клубничная начинка торта так явственно предстали перед ее глазами, что она сошла с кромки тротуара и едва не задела проезжающее мимо такси.
— Эй, леди, вы спите или что? — крикнул ей шофер.
— Не сплю, но вижу сон! — ответила она.
— Вам в верхний город?
Карен осмотрелась и с изумлением обнаружила, что она уже на Тридцать шестой улице.
— Да, спасибо. — Она села в кабину и назвала водителю адрес.
Карен влетела в дверь своей квартиры словно на крыльях, швырнула сумку в кресло, кинулась к телефону и, напевая под нос от возбуждения, позвонила Клэр.
— Это я, Карен, — выкрикнула она, как только услышала сонное бормотание подруги. — Я влюблена, Клэр. По-настоящему. До сих пор я думала, что любовь это что-то такое, что приходит только к другим, удачливым, людям, как в кино. Так чудесно, что невозможно поверить! Я влюблена, Клэр. Клэр? Клэр?
— Карен, — пробормотала Клэр, — который час?
— Не знаю… почти пять тридцать, полагаю. Сегодня восхитительный день. Взошло солнце, птицы поют, свесив набок головки и…
— Ты знаешь, что такое друг?
— Друг? Конечно, знаю. Настоящий друг тот, кому можно позвонить в пять тридцать утра, потому что с ума сходишь от счастья и влюблена, и он выслушает тебя.
— А я отправляюсь спать, — пробормотала Клэр и повесила трубку.
— Ну и спи! — Карен рассмеялась в трубку. — Проспишь такой замечательный день! — Она поставила на магнитофон любимую кассету — Фобе Сноу — и начала танцевать по кухне под «Женщину создает любовь». — «Броунис!»[12] — пела она под музыку, — «Бро-бро-бро-у-у-у-ни-нис! Ту-дум-ту-дум-ту-дум!» — Прищелкивая пальцами, она размешала готовое шоколадное тесто, сунула сковородку в микроволновую печь и кинулась под душ.
С еще горячими коржиками в тарелке и кружкой кофе Карен сидела на диване в гостиной, когда позвонила Клэр.
— Я тебя не разбудила? — Голос Клэр звучал осторожно и предусмотрительно.
— Нет конечно же, но мне показалось, что ты снова улеглась спать.
— Значит, ты действительно звонила мне. Проснувшись пять минут назад, я подумала, что все это было во сне. — Она прокашлялась. — Карен, но кто это?
— Разве я тебе не сказала? Эрик, конечно.
— Господи, спаси и помилуй. Ты влюбилась в него или Индира?
— Обе! — с триумфом ответила Карен. Голос Клэр понизился до заговорщического шепота:
— Он сейчас у тебя?
— Конечно, нет. Он сейчас у себя, дорогая, и, вероятно, спит, а я здесь один на один с тарелкой броунис, не чувствуя при этом ни капельки вины.
— Броунис едят, когда любовь проходит. А он тебя любит?
— Он этого не говорил.
— А ты сказала ему правду про себя?
— Пока нет, но собираюсь. Скоро.
— Ладно, молчу. Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Правда, сейчас твой голос звучит так легкомысленно, что сомневаюсь, помнишь ли ты свое настоящее имя.
— Ты права, Клэр, — сказала Карен и слизнула коричневую крошку с пальца.
Она налила себе еще одну кружку кофе, свернулась клубочком возле окна и стала смотреть в парк. Будь умницей, говорила она себе. Ты должна найти способ сказать ему эту правду. Разум требовал от нее сделать это, но сердце трепетало в груди, молило с удвоенной силой при каждом ударе: не сейчас, не сейчас, не сейчас.
— Гадкая трусиха, — сказала она вслух, но не могла даже расслышать свой голос из-за гулкого биения сердца.
