и общественной реакцией. Сначала врачи и государственные чиновники пытались применять «мягкие» подходы, позиционируя проблему как менее серьезную, чем, скажем, алкоголизм; умеренно рекомендовали наркотики, искали лучшие способы облегчить состояние пациентов; даже экспериментировали с муниципальными наркологическими клиниками, где зависимые от опиатов могли получать поддерживающие дозы. Наркозависимые тоже не остались в стороне. Хотя опиаты были важной статьей дохода для многих аптек, некоторые решили их вообще не продавать. «Жадный преступник продаст вам морфий или кокаин, – гласила надпись на одной нью-йоркской аптеке, добавляя: – Мы не из таких».
Но есть и различия. Сегодняшние потребители опиума – это, скорее, представители низшего класса, либо наркоманы из больших городов, либо неблагонадежные белые жители сельской местности. Но в 1880-х годах морфинисты (за исключением ветеранов) были в основном представителями среднего и высшего классов, специалистами и бизнесменами, которые когда-то испытывали боль и которых врачи научили самостоятельно вводить себе наркотик. Сами врачи были одними из наиболее преданных потребителей морфия; по одной из оценок 1885 года, до трети врачей в Нью-Йорке были зависимыми.
Во многих отношениях морфий был препаратом для женщин. Он был рекомендован для лечения самых разных женских проблем – от менструальных спазмов и истерии (что в то время было общим термином для обозначения практически любой психологической проблемы, от которой страдает женщина) до депрессии (или, в тогдашних терминах, меланхолии). Поразительно, что на протяжении 1800-х годов большинство потребителей морфия и лауданума в Соединенных Штатах составляли женщины.
Алкоголь и табак считались мужскими наркотиками; для женщин опиаты стали способом бегства от жизни, строго ограниченной социальными нормами и стандартами этикета. Многие женщины, начавшие принимать лауданум или морфий по рекомендации врача, становились наркоманками, предаваясь тихой, уединенной, легко скрываемой привычке, бывшей во многих семьях секретом Полишинеля[2].
В ту эпоху морфий заменил лауданум для многих больных из высших слоев общества – для стареющих незамужних тетушек и страдающих подагрой бабушек, которые, бывало, удалялись в свои комнаты, жалуясь на чудовищную усталость или нервы и находили утешение в «Правасе». Как отметил один историк, в 1870-х годах «типичный зависимый южанин был женского пола, белым, достаточно обеспеченным и пристрастившимся из-за медицинского назначения». Незадолго до Первой мировой войны существовала даже недолговечная мода на особый уход за роженицами, который врачи называли «сумеречный сон». Врачи давали роженицам комбинацию морфия и препарата против укачивания, обещая им безболезненные роды. Позже выяснилось, что эта методика не столько заглушала боль, сколько стирала все воспоминания о ней. Некоторые женщины так кричали во время «сумеречного сна», что их приходилось помещать в звуконепроницаемые комнаты. Но когда они просыпались с ребенком на руках, они благодарили своих врачей. Они забывали об этом опыте. В крупных городах возникали ассоциации «сумеречного сна».
Медицинское назначение часто становилось стартовой точкой зависимости от морфия, но медицина не могла избавить пациентов от этой привычки. Врачи начала XX века, все более обеспокоенные проблемой морфинизма, мягко поощряли своих пациентов постепенно снижать дозы. В остальном помочь они были не в состоянии.
Понятие зависимости, как физической, так и психологической, не было хорошо изучено, ее механизмы оставались неизвестными, и лечение часто велось по усмотрению пациента. У большинства зависимых были деньги; если они хотели бросить, они могли позволить себе пребывание в одном из многочисленных частных лечебных центров и санаториев, появившихся в крупных городах, – прототипе того, что сегодня называется центром реабилитации наркоманов. Здесь они могли отдохнуть от своей привычки. Но мало что мешало им снова начать.
Для производителей лекарств и морфий, и лекарства от морфинизма были способом заработать деньги. Наркотики и их производство были легким видом бизнеса, свободным почти от всякого юридического надзора. Практически любой мог выпустить безрецептурное средство, обещающее вылечить все и вся, включая морфинизм. Многие из этих лекарств были бесполезной мешаниной безобидных трав с опасными дозами алкоголя. А другие содержали непосредственно опиум или морфий и были лекарствами, продлевавшими болезнь.
Благодаря морфию старые проблемы, связанные с опиумом, выглядят нелепо. В эпоху романтизма любители лауданума обычно начинали с одной двойной унции лекарства в день (примерно полрюмки большинства препаратов). Это количество опиума было равно примерно одной крупинке морфия. Серьезно пристрастившиеся потребители лауданума могли употребить до пяти или шести таких рюмок в день – около шести крупинок морфия. В отличие от этого, опытный морфинист 1880-х годов мог употребить до 40 крупинок в день.
Такие дозы могли убить новичка. И это еще одна проблема: морфий может быть убийцей. Это средство с так называемым узким терапевтическим окном – небольшим диапазоном доз, в которых оно эффективно. Ввести слишком мало – и боль остается невыносимой. Слишком много – и пациент перестает дышать. Поскольку необходимая доза очень близка к летальной, слишком просто достичь передозировки. И накануне 1900 года она случалась с потребителями морфия все чаще и чаще.
К концу XIX века морфий, по некоторым оценкам, стал самым популярным способом самоубийства среди женщин, а у мужчин уступал лишь огнестрельному оружию. В течение десятилетий он также был популярным средством убийства – организовать жертве передозировку морфием было легко, дешево, выявить отравление было практически невозможно (первый хороший тест на содержание морфия в крови или моче был разработан только в 1930-х годах). К 1860 году предполагалось, что опиум и морфий являются причиной трети всех отравлений в США.
Трагические истории о морфии, подобные этой, пользовались большим спросом в газетах. В 1890-х годах юная дочь Эберхарда Захера, уважаемого венского профессора и эксперта по женским болезням, забеременела вне брака. Эта девушка пострадала от подпольного аборта, оставившего ей мучительные боли. Поэтому отец начал давать ей морфий, и она стала наркоманкой. Он винил себя. Что произошло дальше, не очень понятно, но от этого не становится легче. Запертый в ловушке между скандалом, болями дочери и собственным отчаянием, в 1891 году Захер зашел на свои склады медикаментов и взял иглу. Спустя несколько часов они с дочерью были найдены умершими от передозировки морфием. Возможно, ее смерть была случайностью, возможно, это было спланированным убийством и самоубийством – точно узнать невозможно. Эти новости шокировали всю Вену и привели к требованиям ввести регулирование употребления морфия в Габсбургской монархии. Но ничего не было предпринято официально. Казалось, тут мало чем поможешь.
Однако к тому времени, когда на смену XIX веку пришел XX, бездействие уже не представлялось возможным. Было слишком много самоубийств, слишком много несчастных случаев, слишком много убийств, слишком много жизней, потерянных из-за зависимости. Нужно было что-то делать. Должно быть что-то – новое средство, новое чудо из лаборатории, – что могло бы устранить весь ущерб. Поэтому ученые бросились
