— А что делать, ежели такая дубина тонет!..
Толпа вокруг нас, между тем, росла. В основном, конечно, ребятишки. Фимка цыкал на них, замахивался. Они отступали, и тогда его фигура рельефно, в полный рост, отражалась в окнах домов, в зеркалах и витринах кафе и кондитерских. Одна встречная бабушка вытерла платочком слезки и спросила:
— Ишто ето с ним, сердешным, приключилося?
Я на подобные вопросы не отвечал. Только косил глаза в сторону Соколова и крутил пальцами у виска: не все у него дома… Внезапно я увидел, что Денис бочком, бочком — и в сторону. Вроде бы не с нами он — отдельно. «Может, кто из учителей наших поблизости?» — с испугом подумал я, озираясь. Нет, не видать.
Просто Денису стало стыдно. А, думаете, мне? Я готов был сквозь землю провалиться.
Помаленьку стал отставать. Но Фимка это заметил и обрадовался.
— Не счетово! — закричал он. — Отстаете? Не вынесла душа поэта? Слабаки вы! Хилые!..
Он стоял и глотал воздух, судорожно подыскивая оскорбительные слова. Теперь люди смотрели и на нас с Денисом. Даже, может быть, больше, чем на Фимку. И он узрел возможность рассчитаться за все.
— Не отставать! Один спвава, двугой слева… Впевед! — и он бодро зашагал в своих красных трусиках к центру города.
«Еще петь начнет, — испугался я. — От него всего можно ждать». Чтобы помешать этому, я стал разгонять зевак:
— Товарищи-и, больному нужен воздух, расходитесь… Что-о? Давайте не будем, прошу освободить… Обычная история: человек перегрелся на солнце, удар у него.
— Кто больной? Кто певегвелся? — возмущался Соколов. — Не твепись!
Денис не выдержал, кинул ему брюки и рубаху. Мы бросились в сторону, в садик. Фимка — в первую же калитку, одеваться.
Людмила прибежала ко мне часа через два.
— Что с Фимкой? — запыхавшись спросила она. — Солнечный удар у него?..
Город, любимый мой город, узнаю тебя. Твой беспроволочный телеграф.
Есть в Средней Азии и на Кавказе обычай такой — узункулак. От кишлака к кишлаку, от дома к дому скачет всадник и передает весть о последних событиях, особенно важных… Мы не Средняя Азия, у нас на улицах не часто увидишь верхового. Но надо же знать наш город! Возвращается, к примеру, с работы техник вагоноремонтного завода Степан Перегибайло и еще в воротах говорит соседке:
— Чи вы не чулы, Роза Львовна? Хлопец е такый, Хвымка Соколов… Я його тильки-тильки у трусах бачив… Що? На вулыци, зразумиется. Люды кажуть — сонячный удар у него.
Не успеет Роза Львовна вволю посокрушаться: «Господи! Бедная Антуанетта Терентьевна!», как весть помчится дальше, ибо слова техника Степана были услышаны грузчиком Щербиной и доктором Соловейчиком, и еще двумя домашними хозяйками.
Короче, узункулак бывает не только в Средней Азии…
Как мог, я успокоил Людмилу, рассказал обо всем. Она долго смеялась.
— А я, глупая, поверила!.. Но и ты! Тоже хорош!
— Надо же было проучить этого спорщика!
— Я не об этом. Ведь ты мог утонуть… Мог?
— Не знаю. А тебе было бы жалко?
— Не пори ерунду, — попросила она.
Я прекрасно понимал — только так она может ответить. Все обошлось, я живой и невредимый. И еще много раз буду плыть против течения, бороться с ним. Потом окупится!..
Я подумал, что хорошо бы всегда и во всем создавать для себя дополнительную нагрузку. Ходить, скажем, с привязанными к ногам свинцовыми грузилами. Для чего? Вот для чего. Потребуется, допустим, куда-то быстро добраться — сбросил повседневные грузила, и порядок! Ноги понесут непривычно легко. Понесут сами.
— Нет, ты ничего не понимаешь! — внезапно сказала она. И хотя эти слова отдаленно можно было согласовать с тем, что говорилось выше, она, скорее, просто отвечала на свои невысказанные мысли. — Вот ты хочешь быть военным моряком, а… почему?
Я пожал плечами: мне-то самому ясно — почему, но объяснить нелегко. А Людка наседала:
— Скажи, когда ты мечтаешь о службе, где ты себя видишь: в бою или на параде?
Я чуть было не выпалил: «В отпуске. Чтобы с тобой увидеться». Но подумал и ответил:
— В бою… — и душой не покривил, потому что на парадах я себя «не видел».
Некоторое время мы шли молча.
— А мы с Ольгой поступаем на работу, — сказала вдруг Люда.
— Куда? Зачем? — не понял я.
— Отец берет нас на «Тимирязев», будем на кухне работать и одновременно в библиотеке. Батя и тебя может взять на «Тимирязев», он обещал…
— Меня? Кем же я буду, тоже коком? Недосол-пересол?
— Матросом, а не коком…
Предложение Людмилы было совершенно неожиданным. Раньше я никогда не думал о такой возможности. Я замахал руками:
— Это же… просто здорово! Понимаешь? Я за эти два месяца практику получу… Конечно, Днепр не море, но все же!
Люда спокойно ответила:
— Не спеши восторгаться. Работа у матроса нелегкая, иногда и поспать не придется. А капитан Устинов чего стоит!.. — она до конца выдержала интонацию и закончила об отце, как о постороннем. — Характер крутой, чуть что… разнос!
Дядя Егор не казался мне таким страшным. Но Людмиле лучше известно, я ведь его видел только в домашней обстановке. Можно, конечно, поработать на судне, где знакомых нет. Свободнее будет: допустишь ошибочку — легче исправить ее. Однако, с другой стороны, лучше уйти именно на «Тимирязеве». Ведь еще предстоит разговор с мамой, отпустит ли на неизвестную посудину? А тут — под крылышко дяди Егора. Наверняка разрешит.
Нет, я просто счастлив. И непонятной была сдержанность Люды. Улыбается скупо. Как взрослая. Говорит со мной, словно с маленьким:
— Не горячись, Сережка. Взвесь, обдумай, работа, повторяю, трудная…
«Сейчас она скажет, что нужно семь раз отмерить, — ухмыльнулся я. — Да что же это, елки-моталки! Работой нас не запугаешь!»
— Сама-то ты подумала? — буркнул я.
— Мы с Ольгой твердо решили еще весной, до навигации.
Как расходятся дороги
Я сидел над картой Австралии и Океании и медленно водил пальцем от Филиппин до Гавайских островов, от Новой Гвинеи до островов Туамоту. Мое любимое занятие.
Правда, подробностей на моей карте нет. Масштаб не очень-то. В одном сантиметре — шестьсот километров.
Но все равно интересно. Скользишь глазами от Новой Гвинеи на юго-восток — здесь Соломоновы острова, Новые Гебриды, Фиджи, Тонга… Несколько точек — и все. Так выглядят у меня острова Тонга. Но я знал, что это около ста пятидесяти мелких островов, и видел сейчас не просто точки на карте, а пальмы, каноэ туземцев, белые гребешки океанского прибоя.
И было еще одно, делающее мою карту похожей на самую подробную, цвет. Где голубое переходит в светлое, почти в белое, — там не очень глубоко, до двухсот метров, А темно-синие места, да еще со штриховкой, означают океанские впадины, глубже семи километров.
Когда-то Колька Тищенко рассказывал мне, что в Полинезии есть маленький островок, колония, площадь ее около пяти квадратных километров — меньше нашего Зеленого острова! В конце позапрошлого века матросы одного английского судна, отправленного за хлебным деревом, взбунтовались, покинули корабль и основали здесь поселение.
В Тихом океане каждый остров, наверное, тайна, приключения, удивительные судьбы.
Но и днепровские острова небезынтересны. Что мы знаем о том же Зеленом? Мало, почти ничего… А если я уйду на «Тимирязеве», то побываю и на Хортице. Там была когда-то Запорожская Сечь, и стоит побродить по острову, наверняка можно найти что-нибудь примечательное: старинную монету или кинжал, или казацкую трубку (люльку!), еще пахнущую табаком (тютюном!). Тарас Бульба, сыновья Остап, Андрий. Ожившая история!
Я захлопнул атлас и выглянул в окно. Весь так и потянулся к необычайным и романтичным страницам. Мне было мало одному испытывать такое чувство. Хотелось поделиться. Я побежал к друзьям. Авось собеседника найду, союзника. Захлебываясь, перебивая друг друга, будем говорить, говорить…
Вернулся я домой через полчаса, унылый и опечаленный. За это время произошло многое. Настроение у меня — хуже быть не может…
Возможно, если бы Денис был дома, все сложилось бы по-другому. Но он убежал в кино, и я направился к Соколову.
— Это пвеквасно, что ты пвишел, — встретил меня Фимка. — Давай еще сповить на амевиканку!
Ему не терпелось взять реванш за свой проигрыш. Можно лишь предполагать, как в случае победы он издевался бы надо мной!.. Фимка вынул из стола коробочку с монетами.
— Давай словить, я любую из них пвоглочу и даже не помовщусь.
Он, видно, готовился к такому мероприятию: здесь были лишь мелкие монеты. Соколов решительно сунул одну из них в рот и протянул мне руку: поспорим — и никаких гвоздей!
— Не хочу, ну тебя! — отмахнулся я. — Выплюнь монету, ее же всякие люди держали, может быть, заразные.
Фимка выплюнул на ладонь полушку и с любовью осмотрел ее:
