— Ты, Виктор? — спросил Ухов. — Заблудил я чуток...
Долго они беседовали, сидя на кладке.
Начиналась новая жизнь — ночью работать, а днем... тоже работать и немного отдыхать. На плечи Сергеева, Чигрина и Ухова легла организация здешнего большевистского подполья.
Добыв с Иваном Чигриным гектограф и бумагу, Ухов доставил их лодкой на дачу. Нехитрую «типографию» укрыли под верандой. После полуночи ее вносили в подвал, а утром возвращали в тайник. Алексей снабжал Федора свежими заводскими новостями, и тот писал листовки.
КО ВСЕМ РАБОЧИМ И РАБОТНИЦАМ ГОР. НИКОЛАЕВА
Товарищи!
Пал Порт-Артур! Пала крепость, казавшаяся неприступной, как само самодержавие. Под напором японских пушек грозное военное могущество российской державы лопнуло как мыльный пузырь.
Товарищи! Раззолоченный, но весь источенный временем престол царизма затрещал и накренился. Лакеи самодержавия всеми силами его поддерживают, но что они против пролетариата? Перед нами славная работа, и награда будет на редкость хорошая. Возьмемся же дружно за ветхие столбы, подпирающие власть Романовых-Обмановых, и под рабочую песню «Эй, ухнем» уничтожим позорное иго русского народа!
Эй, ухнем, товарищи, сама пойдет!
Долой войну!
Да здравствует свобода!
Комитета, в сущности, не было, но Иван Чигрин уверенно пришлепывал каждую листовку красной печатью со словами «Николаевский комитет», а в центре печати крупно значилось: «РСДРП». Комитета не было, но он будет! Непременно будет.
Прокламации разлетались по мастерским и казармам. Ухов вечером рассказывал Федору Сергееву о событиях дня:
Снова казачьи патрули у проходных заводов, опять шпики зашныряли по городу. Но у меня им не поживиться — ниточки в руки не даю. Ты правильно придумал, Виктор! Зато Котелевец и Борисов меня попрекают: «Кто-то печатает воззвания, а мы в стороне. Коли струсил — посторонись». Обидно слышать такое от товарищей... Может, приобщить ребят? Не предатели они!
Федор хорошо понимал чувства Ухова, однако возразил:
— Но не губить же наш план. Без провокатора у вас не обошлось. Вот что скажи им: «Ладно, начнем активно действовать! Ты, Котелевец, берись за ремесленников; Борисов займется матросами и новобранцами, а я, мол, поведу агитацию среди рабочих верфей и порта. Не завалимся через месяц — доизберем комитет». Даст бог, к этому времени Осип подкинет нам обещанного пропагандиста. — Затем, после небольшой паузы, Федор добавил: — А кто из них особенно настаивает на создании нового комитета, интересуется связью с Одессой?
— Оба кипят! Пожалуй, Саша сильнее... Неужели?!—И Ухов помрачнел. — Тогда и меня бери на подозрение, и Ивана Чигрина... И учителя Ходоровского, хозяина конспиративной квартиры, где живет Чигрин.
— Ну-ну, не увлекайся! — невесело усмехнулся Федор. — Кому- то надо верить безоговорочно. Ты, Алеша, не спеши с выводами... В общем-то, приятели твои рассуждают как честные люди, которым дороги судьбы революции. Говоришь, не терпится им развернуть работу? Так ведь и я к тому же стремлюсь! Ты вот что, покажи-ка мне хоть издали этих парней. Присмотрюсь и, может, мысли их прочитаю! — пошутил он.
— Отчего же... Покажу.
БЛАГОНАДЕЖНЫЙ ГОСПОДИН ХЛЯСТИКОВ
Воскресный день за городом на берегу широкой реки.
Любят николаевцы урочище Спасское. Здесь, на крутом изгибе Буга, тенистые вербы, зеленые лужайки и серебристо-песчаные отмели. Сюда идут и едут любители покупаться и поплавать, понежиться на янтарном песке под жгучими лучами южного солнца. А как приятно вдохнуть полной грудью пряный запах привялой травы! На лугах за рекой идет сенокос. Все хотят отдохнуть от городского шума и суеты. Здесь и звуки мягче — они далеко разносятся по сверкающей глади реки. Визг купающихся детей, говор и смех взрослых, а где-то рядом за кустами шумит закипающий самовар и хлопают пробки из бутылок с шампанским: купечество гуляет. Поодаль мастеровые: скромные закуски, пиво и танцы под гармонь.
Закрыв глаза, Федор млеет под солнцем на горячем песке. Хорошо! Но дремать нельзя...
Вскоре послышался знакомый голос Ухова.
— Там, где брошу ракушку, — одежка Семена... — сказал он тихо и, не замедляя шага, прошел мимо.
Федор повернулся на бок и проводил Алексея взглядом. Обогнув четверку азартных картежников, Ухов как бы невзначай уронил ракушку на чьи-то аккуратно сложенные брюки и ушел в заросли ивняка.
Федор перевел взгляд на реку. Там плавали, бултыхались и ныряли купальщики. Который же?
Рядом с Федором, покряхтывая, грузно опустился на песок усач в соломенной шляпе. На щеке его чернела бородавка. Сняв рубаху и башмаки, он с наслаждением прилег, вытянув ревматические ноги.
— Господи, ну и жара! — простонал незнакомец. — Уходился.
— Окунись, папаша, — посочувствовал Федор. — В воде сразу полегчает! Всю усталость как рукой снимет.
— Нельзя, — сказал тот, разглядывая из-под широких полей брыля резвящихся в воде купальщиков. — Кабы мог!
«Чудак! — дивился Федор. — Воды боится, а притащился сюда. Любоваться рекой? Она и в городе выглядит не хуже... А вот, должно быть, и Семен Котелевец!»
Поджарый чернявый парень сбросил со своих штанов ракушку и стал поспешно одеваться. «И чего он опасливо косится на соседа- ревматика и на безобидных картежников? С таких подпольщиков, запуганных охранкой, толку как с козла молока! Арест — не мед, но каждого из нас ждут еще большие испытания... Ишь как сводит брови, а они и так срослись у него на переносице».
Внимательнее разглядеть Котелевца Федор не смог... «Да и зачем? Узнать при встрече узнаю, а чем он дышит, сейчас все равно не пойму!»
Одевшись, Котелевец скрылся в кустах — догоняет Ухова.
И сосед-чудак вдруг заторопился. Сунув ноги в башмаки, он подался в том же направлении, где исчезли Ухов и Котелевец.
Утопая по щиколотку в песке, он с трудом волочил свое рыхлое тело. Поравнялся с картежниками. Звучно шлепали засаленные карты. Один из парней, не вставая, сделал пожилому бедняге подножку. Мужчина зарылся носом в песок. Шляпа его покатилась к реке.
Компания заржала. Злорадно, вызывающе.
— Гуляй, Шкреба, осторожнее — тут не тротуарчик!
— И сопли утри, — добавил второй парень, тасуя колоду. — Жаль, что из твоего румпеля потекла не красная юшка!
Обернув к парням искаженное злостью лицо и выплевывая песок, усач погрозил им кулаком и перевалил через пологую дюну.
На скулах Федора заиграли желваки, руки стали чугунными. Не терпел он разухабистых «шуток».
— Бессовестные! — пристыдил озорников. — Человек старше вас, а вы над ним измываетесь. Негде силу применить?
— Зря, мил-человек, за гниду заступаешься, — лениво бросил долговязый парень. — Шкреба — полицейская шкура! Выслеживает добрых людей и сажает в тюрьму, а ты... Не его ли поля ягода?
Федор покраснел. Шпик! Самый настоящий... И как он не сообразил? Искал провокатора, а проморгал полицейскую ищейку! Так вот почему Котелевец засуетился и удрал. Но парни — молодцы! Пока сыщик барахтался в песке, Ухов с Котелевцом успели скрыться. Итак, Семен не провокатор. Остается Борисов.
— Обмишулился, братцы... — сконфуженно молвил Федор и подсел к дружной четверке рабочих с Французского завода.
Минут через пять он уже играл с ними в «дурачка», а потом читал им «Южную Россию», по-своему толкуя напечатанное в газете. К вечеру Сергеев и парни расстались друзьями. Федор быстро находил путь к сердцам даже старших по возрасту. А эти ему почти ровесники, открытые души. Токарь Гордейчук, слесарь Кузьма Рудковский, литейщик Арсений Минеев, четвертый, Ваня, со смешной фамилией Седьмой, тоже литейщик, недавно приехал из Тулы.
Вечером Ухов подтвердил: верно, есть у поручика Еремина филер Шкреба. Выл мастером на Французском, наушничал на рабочих администрации, за что и был после забастовки по требованию стачечников уволен. Рабочие прозвали его «Бородавкой». Видели черную у него на щеке? Позже охранка приютила Шкребу, своего холуя.
Тип мерзкий, — поморщился Алексей, продолжая рассказывать о шпике. — Вчера он потерял наш след. Однако, Виктор, ты меня убил. Выходит, Сашка?.. Не представляю. — В глазах Ухова было столько муки, что и Федор расстроился.
Борисова Федор увидел на квартире у Алексея Ухова: сидел в чуланчике, смотрел на приятелей в щель, слушал страстную речь Александра Борисова и поражался. В этом человеке, который продался жандармам, пропадает великий артист! Так искусно маскировать свои чувства? В глазах ненависть к самодержавию... Но если его искренность не наиграна? Тогда... Действительно, почему Алексей сегодня так вял и бесцветен?
Федор вздрогнул. Ухов?! Нет, и это никак не вяжется! За две недели не распознать человека? Интуиция его еще не подводила! И разве охранка, располагая осведомителем из недр самой организации, позволила бы столько времени водить себя за нос? Тогда... Тогда прочь все подозрения! Войти в контакт с Борисовым и Котелевцом, доизбрать комитет, развернуть работу. Одиночкам-подполыцикам, как бы они ни надрывались, революции не совершить.
