Я побрел к фургону Ли Кэри, который находился за балаганом с уродами. Фургон не был освещен. Я постоял там какое-то время, размышляя, нужно ли мне заходить. Кэри не раз говорил мне, что, если я захочу послушать музыку, его проигрыватель всегда к моим услугам.
И тут сзади раздался его голос:
— Привет, Эд! Господи, какой вечер! Заходи!
Он, видимо, вылез из-под бокового полотнища балагана, пока я стоял перед фургоном. Затем он вошел к себе, и я последовал за ним.
— Много было народу? — спросил я.
— Жуткая толпа!
Он вытер рукой лоб, на котором блестели капли пота.
— Скитс прямо обалдел. Ему хочется пропустить их как можно скорее, чтобы могли войти следующие. Он дает представление каждые десять минут. Мне осталось всего восемь минут на отдых. Хорошо бы пропустить стаканчик!
Он направился в крохотную кухню в глубине фургона.
— Если хочешь, поставь музыку, Эд. Мне надо прийти в себя.
— Хорошо. Но что тебе поставить?
— Что-нибудь пободрее.
Я выбрал «Болотные огни» из альбома Джимми Дорсея. Когда заиграла музыка и Ли услышал, что я поставил, он прокричал:
— Браво, парень!
Кэри вернулся с двумя стаканами в руках. Мне совсем не хотелось пить, но я не мог ему отказать. Мне следовало подумать об этом раньше. В стакане была такая же порция, как у Хоги.
Я поблагодарил и поставил стакан на маленький столик возле проигрывателя.
— Ярмарке приходит конец, Кэри. Все пьют из стаканов, а не из горла. Даже Хоги.
— Ну, я могу позволить себе лишний стаканчик: я сегодня неплохо подзаработал, приятель. Ты знаешь, сколько карточных трюков я проделал сегодня вечером? Почти две дюжины, да еще по пятьдесят центов каждый вместо двадцати пяти.
— Потрясно, — восхитился я.
Он проглотил содержимое своего стакана, не обратив внимания на то, что я не притронулся к выпивке.
— Ну, как дела, Эд? Все в порядке?
— Конечно!
— У тебя какие-то странные глаза. Но может, это мне только кажется.
Кэри посмотрел на часы:
— Еще четыре минуты. Можно еще посидеть.
И он рухнул на стул.
«Болотные огни» кончились, и я поставил другой диск. Потом взял свой стакан и отхлебнул чуточку виски. Когда я ставил стакан обратно на стол, то чуть не опрокинул его, потому что поставил на какой-то маленький предмет, лежавший в тени проигрывателя. Я отодвинул стакан и взял в руки этот предмет.
Это был непарный кубик для игры в кости, сделанный из прозрачного красного пластика. Я начал искать второй кубик, но не нашел.
Кэри видел, как я его взял.
— Я их купил вместе со стаканчиком, но второй потерялся. Оставь его себе, если хочешь, или выброси.
Я и сам не знал, на что мне сдался этот кубик, но поблагодарил и положил его в карман куртки. Пластинка кончилась. Кэри встал и потянулся.
— Я возвращаюсь обратно. Можешь остаться и послушать пластинку. Возможно, я буду заскакивать время от времени между представлениями. Налей себе еще стаканчик!
— Хорошо. Передай мои наилучшие пожелания Скитсу Гири.
Он вышел; я порылся в дюжине альбомов рядом с проигрывателем и выбрал альбом Гарри Джеймса, раннего Гарри Джеймса: «Мемфис-блюз», «Спящая девушка» и прочее. Я прослушал всего несколько мелодий, когда обнаружил, что стакан мой пуст. Первым моим побуждением было пойти на кухню и наполнить его, но я решил этого не делать — если хочу вернуться домой, твердо держась на ногах.
Я прослушал еще несколько дисков и почувствовал, что нахожусь в совершенной отключке. Только теперь я понял, что значит быть по-настоящему пьяным. Мне и раньше случалось прилично принимать, но я никогда не доходил до последней черты. И теперь я спрашивал себя, следует ли ее переступать.
Я вынул из кармана маленький красный кубик. Сейчас подброшу его, решил я. Если выпадет маленькое число — двойка или тройка, — больше пить не стану. Но если выпадет пятерка или шестерка — навьюсь мертвецки пьяным. Я потряс кубик в кулаке, но слабо сжал пальцы — маленькая красная штучка выпала из рук. Кубик описал кривую и упал на линолеум. Я услышал, как он стукнулся, но не разглядел, куда именно он покатился.
Чертыхаясь, я выключил проигрыватель. Опустившись на колени, я стал заглядывать под мебель и наконец обнаружил кубик под столом. Мне пришлось лечь на живот, чтобы добраться до него. И только положив его обратно в карман, я вспомнил, что забыл посмотреть, какая выпала цифра.
Ну и черт с ним, подумал я. Я взял свой стакан в кухню и налил вторую порцию виски — на сей раз поменьше. И поскольку рядом никого не было, заранее приготовил стакан воды.
Поставив очередную пластинку, я не спеша выпил второй стакан и — удивительное дело — даже слегка протрезвел. Я с гордостью подумал, что, возможно, смогу пить как джентльмен — выпивая помногу и никогда не пьянея.
Мне хотелось, чтобы Кэри вернулся, но он не появлялся. Меня распирало от желания поболтать. Теперь я знаю, что это было следствием выпивки, но тогда мне показалось, что я имею сказать нечто чрезвычайно важное. И конечно, по поводу женщин. Но Кэри так и не пришел. Тогда я пропустил еще стаканчик, закрыл фургон и вернулся на центральную аллею.
Я заметил, что обстановка изменилась. Толпа потихоньку редела. И только у эстрады на входе в маленькое шапито еще толпился народ. Зазывала исчез — в нем не было надобности. Они и так с трудом могли пропустить всех желающих. Однако ажиотаж спадал. Через час можно было закрывать балаган на ночь.
Туман еще сгустился. Каждый из балаганчиков как бы окружал светящийся ореол. Все в этот вечер казалось странным и одновременно чудесным. Деревянные лошадки на маленьких каруселях замерли неподвижно: вокруг уже не толпилась малышня. Карусели первыми закрылись в этот вечер. Я прислонился к будочке кассира и стал размышлять о том, что со мной произошло. Разумеется, я думал о Рите.
Мне хотелось ее увидеть. «А почему бы и нет?» — подумал я. Она такая же шлюха, как и остальные. Она откровенно призналась, что гонится за деньгами, но это еще ничего не значит. И если она встречается с каким-то типом, то почему бы мне не взглянуть, как она полуголая кривляется перед мужчинами? Ведь это меняет дело, не так ли?
Свернув с центральной аллеи, я пошел окольным путем, чтобы не попасться на глаза дяде Эму. Балаган с «живыми картинами» зазывал публику на последнее вечернее представление. Рита стояла на эстраде вместе с остальными девушками, одетая в купальный халат. Из-под купального халата виднелись ее белые стройные ноги.
Она не заметила меня в толпе. Чарли Вилер сделал девушкам знак, чтобы они проходили в палатку, и объявил о «последнем в этот вечер представлении». Представление действительно было последним, потому что он отключил микрофон, пролаяв напоследок несколько прощальных приветствий.
Я подождал, пока он уйдет, и пристроился в хвост очереди в кассу. Я не знал кассира и надеялся, что он тоже меня не знает. Отдав пятьдесят центов, я купил входной билет.
Внутри балагана царил полумрак. Там не было сидячих мест, публика стояла за веревкой, протянутой в двух метрах от сцены. Тряпка, закрывающая сцену, изображала занавес из черного бархата. За кулисами заиграл проигрыватель, подключенный к усилителям. Раздалась томная чувственная музыка, сопровождающая показ «живых картин». Она должна была создавать соответствующее настроение. Через несколько минут занавес поднялся. На сцене появилась первая «живая картина». В ней участвовали две девушки, Риты не было.
«Живая картина» что-то изображала — я уже забыл, что именно. Так или иначе, публику, стоявшую за веревкой, мало заботил ее смысл. На девушках были трусики, усыпанные блестками, и лифчики из прозрачного газа. Закон запрещал им появляться полностью обнаженными. У девушек были прекрасные фигуры.
Они покрутились на сцене секунд пятнадцать, а затем черный занавес упал. Проигрыватель заиграл песенку «Мой ангел», и занавес поднялся, открывая вторую «живую картину». На этот раз на сцене была одна только Рита.
Предполагалось, что она изображала ангела. Она стояла, раскинув руки. Сверкающие крылья, прикрепленные к запястьям и тонкому пояску трусиков, подчеркивали красоту белого прекрасного тела.
Она была так хороша, что у меня перехватило дыхание. Вместо лифчика на ней была пелеринка из белого прозрачного газа, едва прикрывавшая грудь. Пелеринка не только не скрывала, а еще более подчеркивала безупречную красоту двух округлостей. Такое совершенство форм можно увидеть только в музеях у классических статуй. Ее голова была откинута назад, но на какое-то мгновение мне показалось, что она смотрит прямо мне в глаза. Потом я сообразил, что она не может разглядеть меня в полумраке, отделявшем публику от слепящего света рампы.
Занавес упал. Немного оправившись от волнения, я заметил, что сильно сжимаю кулаки. Когда я разжал руки, то увидел, что ногти оставили на ладонях красные полукружья.
