— Так-так-так… Что там за шум был, перед тем как вы вошли? — глава Дома Гантаров говорил быстро, слова почти сливались. — И что это с вашим лицом?
Низкорослый лысоватый толстяк в богатых одеждах разглядывал меня, покачиваясь с носков на пятки и обратно, заложив пухлые пальцы за расшитый золотыми нитями пояс. Из-под длинного халата торчали загнутые носки сафьяновых сапог. За спиной его была открытая тумба с радиостанцией, от которой провода уходили к дыре, прорезанной в потолке.
— Упал с лестницы, — сказал я.
— Упал… надеюсь, не моя охрана в этом виновата? Может, э… Евсей? — уточнил комендант, приподняв бровь. Торопливая манера речи очень соответствовала его внешности. Круглое розовое личико, порывистые движения, сплюснутый нос, глаза-щелочки… кого-то он мне напоминал.
— Так-так-так… Ну что же вы, садитесь, садитесь.
Он махнул на стул перед массивным столом красного дерева. Перстни на толстых пальцах сверкнули в свете ламп — по стенам и полу разбежались яркие пятнышки, будто огненный горох просыпался по кабинету.
Направившись к стулу, я покосился на высокое зеркало, висящее возле шкафа с древними книгами. В отличие от того, из грузовика, это не было мутным. В зеркале прошел человек среднего роста, в грязной одежде, худой, с гривой спутанных серебристых волос.
Я сел, и комендант Редута почти бегом вернулся к своему креслу. Стол был завален бумагами, Якуб сгреб их в кучу, случайно перевернув глиняную чернильницу в виде стоящего на коленях обнаженного человека с воздетыми руками, запрокинутой головой и широко раскрытом в крике ртом, куда и надо было макать перо. Из нее не вылилось ни капли — чернила давно высохли. Толстяк откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.
— Я удивлен, Альбинос. Можно сказать — поражен. Ведь мы были уверены, что управитель Херсон-Града погиб. Когда вы бежали из Инкерманского ущелья, на вас напали… И все же — вы здесь, передо мной, целый и невредимый. Невероятно!
Я молчал, обдумывая услышанное. Значит, я был у гетманов и бежал от них? Зачем? То есть зачем я приезжал сюда и почему после убегал? Сказать в ответ я ничего не мог и потому решил молчать до тех пор, пока будет возможность.
— Но еще больше я удивлен вашей смелости, — продолжал Якуб. — После того, что вы натворили, после всех этих смертей, резни, пожаров, после того как вас стали называть «проклятьем Инкермана» — снова прийти сюда!
— Я не приходил сюда, — проворчал я, чтобы хоть что-то сказать.
Он замахал руками — жест этот, как и манера речи, был настолько знаком, что я даже нахмурился, стараясь вспомнить, где уже видел Якуба.
— Нет-нет, прямо в ущелье или к Редуту вы не совались, это уже было бы совсем непонятно, но вы оказались неподалеку, всего с одним охранником, и позволили моим людям, несущим обычный вечерний дозор, легко захватить вас. Да к тому же так странно одеты… Вот что я хочу узнать: что вы делали возле грузовика?
Я молчал, потому что и сам толком не знал, что делал в тех местах.
— Альбинос! — повысил голос Якуб и повел рукой в сторону радиостанции у стены. — Знаете, я ведь связался с Радой и сообщил о вас… Думаю, скоро здесь появится сам воевода Лонгин. Как полагаете, для вас будет лучше, если вами займется он? После того, что вы сделали с его сыном и дочерью?
В комнате повисла тишина. Комендант Редута постучал костяшками пальцев по краю стола, подался вперед, тут же снова откинулся в кресле… И вдруг я понял, чем вызвана эта суетливость в движениях и словах: гетман боялся меня! Боялся и был растерян, не понимал, что означает мое появление в этих местах и чего от меня ждать, пытался сообразить, что к чему, чтобы получить от происходящего выгоду. Но ведь я в его руках, разве нет? Бояться надо мне, а не ему, Якуб может сделать со мной все что угодно… Или не может?
И еще одна мысль не давала мне покоя: судя по отношению ко мне разных людей и некоторым их словам, на моей совести множество смертей. Неужели я такое чудовище? Я не чувствовал себя плохим. Кажется, я довольно язвительный тип, наверняка при необходимости могу убить… Но я не убийца по натуре и не получаю удовольствия от чужого горя, страдания, смерти. Во всяком случае, так мне кажется — но, выходит, это не так и я просто не знаю, на что способен, не успел заново изучить себя, свою натуру?
— Я могу защитить вас от воеводы, Альбинос, — добавил Якуб.
— Но его послала Рада, — сказал я наобум.
— Да, однако сейчас мы в Редуте, который принадлежит гетманам Дома Гантаров. То есть мне как главе Дома.
— С каких пор Редут стал вашим? — спросил я.
Он улыбнулся, засопев, ухватил себя за нос и, наклонившись над столом, заговорил доверительно:
— Бесспорно, Редутом владеют все четыре Дома, чьи главы составляют Раду Инкермана. Кстати, если помните, их стало четыре вместо пяти именно благодаря вашим стараниям, Альбинос. Вы едва не разрушили наше небольшое сообщество, едва не стали причиной гибели Домов Инкермана, и когда всем гетманам станет известно, что вы живы… О, они потребуют самой мучительной, суровой кары для вас.
— Но им и так известно, — возразил я. — Вы же связались с…
Он прервал меня поспешным взмахом руки.
— Пока что это известно лишь главам двух Домов, считая мой, да еще воеводе! В моих силах помочь вам.
— Что меня ждет, если я попаду в руки Лонгина?
— Полагаю, публичная казнь, равной которой подлительности и… э-э… мучительности не знало Инкерманское ущелье. А у нас разбираются в… в причинении болезненного вреда человеческому телу, ведь мы вынуждены подавлять восстания неблагодарных, работающих на наших каменоломнях. Необычные у вас глаза, Альбинос.
— Что в них необычного?
— Они у вас светло-синие, какие-то очень яркие. Кроме вас, никогда не встречал людей с такими глазами. Наверное, от матери? Слышал, она была из кочевых.
Я пожал плечами.
— Почти не помню ее.
— Ну да, ну да, я знаю ту печальную историю. И все ж таки, Альбинос, для чего вы появились здесь? И каким образом остались целы и невредимы, когда бежа-ли из ущелья?
Раздался стук в дверь, и комендант недовольно крикнул:
— Что там еще?
Я не оглядывался и не видел, кто появился в кабинете, но услышал кашель, а после — голос старшины Гордея.
— Комендант, тут… такое вот дело…
— Что, что, что? — Якуб вскочил, глаза блеснули, словно он почувствовал неладное. — Что там у вас?
— Евсея к лекарю снесли.
— Что? Почему к лекарю?
— Так он… — голос стал громче, старшина вошел в кабинет. — С лестницы упал, вот недавно… Башкой вниз, ну и…
— С лестницы? Что — «и»? Говори!
— Руку сломал в этом… в локтевом суставище. Прям так и хрустнуло там.
— Руку сломал?
— Ага, и еще трещина в черепухе.
Гордей встал справа от меня, я видел его краем глаза. Сзади донеслось сопение — там появились другие охранники.
— Жить будет?! — закричал комендант.
— Лекарь говорит — будет, но…
— Так почему он с лестницы упал? — …Но может речи лишиться, онеметь то бишь, да и рукой теперь не очень-то…
— Почему упал, спрашиваю?!
— Так ведь… — Гордей удивленно повел головой в мою сторону. — Он что, не сказал? Евсей же Альбиноса бить стал, а тот Евсея и столкнул, вот когда мы его к вам вели, аккурат перед тем как в кабинет…
Лицо Якуба пошло пятнами. Мгновенно — лоб и щеки покрылись розовыми бляхами, на подбородке проступила мелкая сыпь.
— Он? Альбинос? Толкнул?! Убил сына?!! — тонким голосом заверещал Якуб. Рванув ящик стола, он выхватил нож — черный клинок из плавника катрана, руко-ять украшена алмазными крошками.
Вот почему Якуб казался мне знакомым: Евсей, постоянно пританцовывая, повадками и речью копировал отца…
— Держите его! — комендант бросился в обход стола. — Держите! Сейчас… глаза ему! Глаз лишу, повешу потом! Держать крепко!!!
Я дернулся, но на плечи легли две пары сильных рук, а кто-то обхватил за пояс, прижав локти. Подскочил Якуб, и я что было сил пнул его в живот. Комендант упал на спину, взмахнув ножом. Старшина врезал мне кулаком в лицо, потом навалился на мои ноги, сдавил колени. Извиваясь, безуспешно пытаясь освободиться, я увидел над собой искаженное лицо коменданта. Одной рукой он схватил меня за волосы, прижав затылком к спинке стула, склонился, занеся черный нож. Клинок приблизился к правому глазу, и я зажмурился, хотя веко слишком ненадежная преграда для плавника катрана. Упершись подошвами в пол, я сильно оттолкнулся. Стул заскрипел, но вырваться не удалось.
— Вот так! — шипел комендант чуть ли не сладострастно. Нож кольнул веко. — Вот так, мразь херсонская…
Сзади донесся властный голос:
— Посадите в трюме, запрете… Что здесь происходит?
— Назад! — завизжал комендант, а потом раздался звук удара, шелест, крик, лязг…
