При слове ребёнок резануло по сердцу. Струдом привстала на кровати. На тумбе рядом чай, остывший уже. Тянусь к нему и рука моя дрожит. Думала просто смочить горло, но неожиданно пью жадно, до дна. Чай отдаёт малиной, тоже отправляя меня в детство мыслями. Не время.
— Спасибо, — отвечаю я, и теперь слова даются мне легче. — Я пойду.
— Куда ты? — удивляется она. — Лежи пока…
Но я встаю. Встать оказалось легко. А вот идти… Голова закружилась, а я стала лёгкой-лёгкой, словно пушинка. Но только вот не взлетела, а камнем свалилась вниз. Оттуда смотрю на хозяйку домика. На ней тапочки смешные, с ушами и мордочкой зайца. Человек в таких тапочках не может быть плохим, думаю я. А потом вспоминаю, что в этом мире возможно все.
— Сколько я здесь пробыла? — спрашиваю я с пола.
— Три дня. У тебя лихорадка началась сразу же. То ли от того, что в снег упала лицом, то ли с того, что ребёнка отобрали…
Мне снова становится худо. Встаю, но теперь уже предусмотрительно на четвереньки, ползу к дверям. Выползаю в соседнюю комнату, там шторы распахнуты, солнечный свет слепит.
— Спасибо, — говорю я. — Спасибо вам.
— Игорь в город уехал, — объясняет она. — А автобус ходит только два раза в день. Теперь только завтра. Да и не пущу я тебя такую никуда, тебе спать надо и кушать. Вот спрячу ключи и все, не будешь же ты со мной драться. А если будешь, сил у тебя, как у котёнка слепого.
Тут она права. Сил у меня нет. Она помогает мне встать, отводит обратно в комнату. Опускаюсь на постель.
— У меня же ребёнок там…дочка. Он её забрал.
— Ничего, милые бранятся только тешатся. Помиритесь с мужем, все хорошо будет. Куда он без тебя с ребёнком то, через пару дней сломается, взвоет да обратно приползет.
— Да не муж он мне, — устало вздыхаю я. — Я его только недавно первый раз увидела. А он говорит, что Даша его дочка. Он её похитил, мою Дашку, Шахов.
— Шахов! — вскрикивает женщина.
Потом долго слушаю про Шахова. Она все говорит и говорит, одновременно пичкая меня жидкой кашей, которую я послушно ем. Говорит о том, что он хороший. Что деньги даёт. Помогает и бедным, и старикам, и больным. Что все ждут, когда он в депутаты пойдёт. И что даже голосовать за него хотела. А теперь то как голосовать, если он детей ворует. А казалось бы — хороший. Хотя все они бандиты, богачи… Разве честным трудом заработать столько денег.
Под её монотонный бубнеж я снова выключаюсь и засыпаю. Просыпаюсь ночью, и добрая, но вместе с тем такая жёсткая женщина меня снова не выпускает. Заставляет есть. Я ем и реву. Есть не хочу, но сама понимаю — нужно.
— Девочка моя у него, — плачу я.
— Он её не обидит. А ты в таком состоянии не повоюешь. Ешь давай. Хотя ты и так не боец, то ли дело моя дочка, вон смотри фотография на стене. Кровь с молоком! Трех внуков мне родила!
Послушно смотрю на фотографию. И правда, такая и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт. Такая, наверное, не позволила бы отнять у себя ребёнка. Не то, что я. Снова становится горько, гадко, безысходно.
— Но я же не могу сидеть сложа руки. Не могу…
Снова плачу. Плакать на полной груди Гали, так зовут мою спасительницу, даже сладко, словно и впрямь провалилась в детство, в деревню, дед рубит дрова во дворе, а я реву потому что он не позволил мне топором махать и бабушка меня утешает…
— Ночью Игорь с работы приедет, вот и поедем в полицию заявление писать. Ты, да я. Будет знать. А пока кушай мясо, кушай кашу.
Ем. Игорь возвращается поздно ночью, хозяйка долго гремит тарелками на кухне, накрывая на стол. Просыпаюсь — рано. И сегодня мне лучше, сегодня легче. Физически. Быть сильной морально у меня не выйдет. У меня отняли дочь. Игорь знает, в какое отделение полиции нам ехать, и мы едем.
— Вы куда? — спрашивает меня мужик в погонах на вахте.
— Заявление писать. У меня ребёнка похитили…
Мужчина закатывает глаза. Наверное тоже думает о том, что просто семейные разборки. А я вспоминаю тот единственный раз когда решилась пойти в полицию с побоями. Я бы смогла терпеть боль. Я сильная. Но дочь, которая росла в моем животе все меняла. Ради неё мне нужно было измениться. Я не думала бежать в ночи. Я тогда ещё верила в людей и пошла в полицию. Я хотела, чтобы моего мужа наказали. А они…они не приняли заявление. Просто позвонили, и муж сам за мной приехал и забрал из участка. Той ночью мне было очень больно… И тогда я поняла, что все изменю. Я убью его. А если не смогу убить, то просто сбегу и унесу в животе свою дочку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он все же сказал, куда идти. Возле кабинета была небольшая очередь, которую пришлось выждать — мужчины категорически отказались пропускать меня вперёд, несмотря на мои мольбы и слезы. Им было чуждо чужое горе, плевать на него. Моя очередь подошла только через сорок минут.
— Что? — утомленно спросил полицейский за столом.
— У меня дочь украли, — сказала я.
Покачал головой, вздохнул.
— Кто-то конкретный?
— Демид Шахов, — коротко ответила я.
С мужчины разом сдуло сонливость. Вскинулся. Глаза на мгновение стали растерянными, затем — злыми. Колючими, я чувствовала колкость его взгляда.
— С ума сошла? — зло спросил он. — Пошла вон отсюда, сама не уйдёшь, выгоню.
И встал, нависая надо мной всем своим немаленьким телом.
— Я не уйду, — твёрдо ответила я. — Вы должны вернуть моего ребёнка, даже если его украл президент.
— Да кто ты такая вообще? — рявкнул он. — Кому нужна твоя дочь?
— Мне. Мне нужна, верните её.
За спиной зашуршала курткой Галя, которая молча стояла, слушала.
— Я свидетель, господин полицейский, не умею по погонам различать. Я свидетель. Я все видела. Он и правда её украл.
Глава 13. Демид
По утрам дома пахло кашей. В своей квартире я и не ел толком. В ней пахло моей туалетной водой и одиночеством. Отвык. А запах каши…он напоминал о том, что у меня есть ребёнок.
Каши варили самые чудные. И манную, по особому царскому рецепту, так, что выглядела самым настоящим произведением искусства. И овсяную, с потеками мёда и подтаявшего сливочного масла, с россыпью свежих ягод. И чудную слоеную, со стружкой шоколада и сногсшибающим ароматом ванили. В моем детстве такого не было, в моем было положено жрать, что давали. А давали то, на что хватало денег.
И все зря. Дочка не ела. Первые сутки думал — из принципа. Проголодается и пожрет. Не может же быть иначе. На вторые сутки начал волноваться. По камере ночью увидел, что девочка крадётся, как вор, пить воду из крана в ванной. Вода там хорошая, своя скважина, фильтры. Но…это же моя дочь. Она принцесса, а не нищенка. И воду приносят в высоком бокале, с кружочком лимона или ананаса. А она крадётся пить в ванной, потом снова залазит на окно. На третий день я не выдержал — так она себя голодом уморит. Пошёл к ней.
— Ты должна есть, — лаконично сказал я. — Если ты не будешь есть, ты умрёшь.
Посмотрела на меня. Кажется, что глаза впали, или я себя просто пугаю? Сколько человек может продержаться на одной воде? Маленький человек, которому ещё шести нет. Но в её глазах столько упрямства… Оно мне знакомо. Меня мало кто может заставить делать то, что я не хочу.
— Ты же видишь, твоя мама не пришла, — заметил я.
Ещё один колючий ледяной взгляд. Даже не верится, что эта самая девочка держала Ольгу за руку, беззаботно скакала на одной ноге и с такой любовью смотрела на ту, которую считала матерью.
— Вы меня обманываете, — ответила она.
— Нет, она просто не пришла. Я бы сказал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Врете. И кушать я не буду. Умру от голода.
Отвернулась. Прижалась лбом к стеклу. Третий день не ест, чертовка маленькая. И стекло, которое протирают каждый день все равно в отпечатках её пальчиков. Маму ждёт, чтобы её.
— Ты же не умрёшь, — продолжил я. — Тебе станет плохо. Ты уже так себе выглядишь, честно. Упадёшь в обморок. Я вызову врача. Он тебе капельницу поставит, ты любишь уколы? И через иголочку в тебя будет идти еда, даже если ты этого не захочешь. Я твой папа. Я не позволю тебе умереть.
