Сердце сжалось. Слишком свежи воспоминания. Я уже позволил умереть одному ребёнку. Она не была моей, но я не мог перестать её любить. И я не мог удержать её здесь. Она умирала и ни один врач ничего не смог сделать. И этой малышке я не позволю болеть — хочет она того или нет.
— Это нечестно.
Я вздохнул. Думай, Шахов, думай. Напряги мозги, Демка, как сказала бы моя бабушка. Она не очень считалась со мной, но, воспитанная давным-давно свято верила в силу мужских мозгов. Могла меня, подростка уже, выше неё ростом отходить полотенцем запросто, а стоило попасть в ситуацию, выхода из которой не находила, приходила ко мне. Стояла, и молча наблюдала за тем, как я думаю, словно волшебство творилось. А потом удивлялась, как сама не догадалась… И по голове меня гладила, приговаривая, что далеко пойду. Пошёл.
— А давай торговаться, — нашёл выход я. Мне самому поперёк горла, но я не хотел, чтобы она была голодна, так же, как не хотел, чтобы в этой комнате снова воцарились врачи. — Ты покушаешь, а я правда-правда скажу тебе, когда твоя мама придёт.
Обернулась ко мне. Глаза нараспашку, и столько в них надежды, что мне тошно и выть хочется, и громить все, весь этот дом сравнять с землёй.
— Честно?
— Честно, — кивнул я.
Она тоже кивнула, подтверждая свое согласие. Слюну сглотнула, моя упрямая и голодная дочка. Я сдержал вздох облегчения — пусть такой ценой, но поест. Пошёл на кухню.
— Она же три дня не ела, — покачал головой повар. — Сейчас подам лёгкий супчик, большего пока не нужно.
Супчик, так супчик. Я же поднялся посмотреть через камеру, будет ли есть. Ела. Осторожно, словно и не голодала почти три дня. Медленно, аккуратно, только рука чуть дрожит, осталось несколько капель на скатерти. Поела, потом долго пила что-то из большой пузатой кружки. Уснула.
А я думал о том, что Ольга её просто не заслуживала. Не заслуживала такой верной, слепой детской любви. И мне стало даже обидно за свою дочь. Она ждёт, а Ольга не пришла. Пусть её не пустили бы, но прийти она была обязана. Разве годы проведённые вместе с ребёнком ничего для неё не значили?
Ольга так и не пришла, но на следующее утро мне позвонил мой юрист.
— Она пошла в полицию. Мне сообщили… У них запись с регистратора, там все чётко видно. Не начать расследование они не могут, не знают, что делать. К вам просятся, пусть я и объяснил. Что сказать?
— Пусть едут, — разрешил великодушно.
Бело-синяя полицейская машина въехала в ворота после полудня. Остановилась сиротливо посреди большого двора. Двое полицейских вышли, помялись нерешительно, затем направились к дому. Их провели в мой кабинет.
— Здравствуйте, — нестройным хором сказали они. — Демид Викторович.
Я кивнул. Они замолчали, а я лениво подумал о том, все ли они будут говорить хором. Но нет, вперёд выступил один, видимо, самый смелый и инициативный.
— Видео у них, — промямлил он. — Там вы девочку забираете…
— Забираю, — согласился я.
— Она жива?
И снова столько надежды. Людям проще надеяться, чем сражаться за то, что они считают правильным. Сколько ему лет, этому майору? Около сорока. Наверное, у самого дети есть. И за эту малышку ему и правда страшно. И на видео, которое и правда душещипательно, я заценил, он смотрел с ужасом. Но если я скажу, что девочка мертва, они придумают что нибудь. Вместе с моим юристом. Сочинят легенду и алиби. И убийцу липового найдут. И мне стало обидно даже, за таких вот девочек и таких полицейских. Все неправильно в этом мире.
— Жива, — сказал я, и положил на стол документы и свидетельства двух независимых экспертиз. — Это моя дочь. Родная. Я имею право удерживать её у себя. Ту, что зовут её матерью сейчас уже лишают материнских прав. Потом я проведу официальное удочерение.
— Но пока она её дочь по всем документам, вы не имеете права…
— Мало я вам плачу? — устало спросил я, и сам же добавил — нет, не мало. Придумайте что-нибудь.
Они убрались восвояси. Я поднялся наверх, к дочери. Она не говорила со мной почти, но меня тянуло в её комнату, смотреть, как сидит на подоконнике поджав колени. Ждёт. Няня теперь у неё есть. Настоящая… У нашей первой малышки поначалу няни не было. Настя все хотела делать сама. А потом, как поняли, что она серьезно больна, ее комнату захватили медсестры и прочие врачи. До сих пор словно пахнет лекарствами…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Даша, — мягко говорила няня. — Смотри, какая красивая пироженка. Давай скушаем и пойдём гулять. Там снег липкий, слепим снеговика, я морковку попрошу на кухне…
— Елена Павловна, — подозвал я.
Она поднялась и торопливо, но чинно вышла в коридор, оставив дверь приоткрытой. Посмотрела на меня вопросительно.
— Да?
— Не зовите её Дашей.
— Но это её имя, она откликается только на него…
Заглянул в комнату — сидит. На посту. Маленькая и гордая, несломленная.
— Старайтесь обходить в разговоре. Не обращайтесь напрямую. Больше уменьшительно-ласкательных вместо прямого обращения по имени. Она должна отвыкнуть.
Глава 14. Ольга
Заявление принимать не хотели очень долго. Бегали, звонили кому-то, даже матерились. Не на меня. От меня взгляд отводили, как от прокаженной, словно я заразная, не подходили даже близко. Затем машина следствия все же завертелась, мне обещали сделать хоть что нибудь. Позвонить. Я не очень верила в то, что позвонят.
Вернулась домой, в квартиру. Она без Дашки такая пустая пустая. И у меня тоска такая на сердце, что кажется, не могу дышать. Задыхаюсь. Я пробыла здесь несколько часов, беспрестанно шагая из угла в угол и кутаясь в одеяло — мерзла. Добрая не в меру Галя звала меня к себе, но я отказалась. Приходила соседка, стучала долго, но я не открыла. Я не хотела слышать того, что она скажет.
Звонков все не было и ближе к вечеру я снова пошла в отделение полиции, в надежде узнать хоть что нибудь. В этот раз меня пропустили сразу и молча. Снова была очередь из страждущих и несчастных, но мужчина в форме взял меня под локоть и провел мимо всех в кабинет сразу. Этому я не обрадовалась — страшно.
— Есть какие нибудь новости? — робко спросила я.
Вся моя смелость улетучилась. Я бы хотела сказать, что сражаясь за дочь я буквально брала штурмом города, но это не так. Мне едва хватало сил передвигаться.
— Ольга, — вздохнул мужчина, и столько горечи и человеческого сочувствия было в его вздохе, что мне снова трудно дышать, и кажется, что вот-вот от страха просто вырвет на стертый множеством ног пол. — Мы мало что можем сделать.
— Но почему?
Заплакать бы сейчас, чтобы разжалобить этого мужчину, но на это сил нет. Внутри горько горько, першит горло от накатывающих рыданий, а глаза — сухие.
— Он провел экспертизу. Она и правда его дочь, Ольга. И сейчас вас лишают родительских прав. Поверьте, суд будет скорым, не рассчитывайте даже его выиграть. Скорее всего вас просто не пригласят на заседание. У вас есть только один выход.
— Какой? — вскинула я в надежде глаза.
— Договориться полюбовно. Шахов не плохой человек…в общем-то. У вас есть шанс на встречи с дочерью.
Нет, он плохой человек. И у меня шанса нет — я видела, как он на меня смотрит, их добрый Шахов. Как на грязь. Как на ничтожество. Как…как брезгливая барышня смотрит на таракана. Нет у меня шанса, нет!
— А как мне найти его, чтобы поговорить?
— Я не могу дать вам его контакты или адрес, простите. Но его офис самое высокое здание на проспекте Победы. Идите туда, пусть вам повезёт.
Если бы этот человек в погонах был зол и резок со мной может быть было бы легче. Но он и правда меня жалеет. И мне нечего ему ответить. В офис я пошла. Доехала на троллейбусе, где это я знала, столько раз мимо ездила… Высокое здание. Красивое, стремительное, рвётся вверх, словно ракета. Кажется, вот вот оторвется и полетит вверх, в тёмное небо. Многие здания вокруг уже увесились гирляндами к новому году, это же строгое и лаконичное. Только прожекторы снизу подчёркивают строгость и лаконичность линий. И там, внутри, возможно сейчас даже, монстр. Тот, кто отнял у меня ребёнка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
