Он отворачивается. Я выдыхаю и снова оседаю на пол — силы закончились.
— Оденьтесь, — бросает Шахов.
Я бы оделась. Я очень хочу. Мне не стыдно, плевать. Мне — холодно. Но кучка моей одежды кажется так далеко, мне ни за что не дотянуться. Он снова помогает мне, в этот раз надеть футболку. Касается нечаянно моей голой кожи и о дергивает руку. Бросает мне плед, в который я неуклюже заворачиваюсь.
Немного теплее становится только тогда, когда Шахов приносит горячий кофе. Он немного пахнет алкоголем. Каждый его глоток привносит в меня жизнь. Тепло. Начинается отходняк и снова трясёт.
— Просто разрешите мне её увидеть, — выбиваю я дробь зубами. — Пожалуйста. Не ради меня. Ради неё… Ей так страшно сейчас, я чувствую ее страх.
Шахов смотрит на меня. Интересно, был ли он когда нибудь маленьким смешным мальчишкой или родился сразу таким суровым, с прищуренным взглядом из под тёмных ресниц?
— Одна ночь, — вдруг говорит он. — Утром вы уйдёте. И не пытайтесь ничего провернуть, здесь камеры и много охраны.
Он говорит, а я не верю. Ушам своим не верю, своему счастью. Потом иду за ним, ногам больно, но стараюсь поспевать и все равно не верю. Кажется — обманет. Выбросит сейчас на улицу в мороз, в этой футболке и колготках. И я умру не от холода, я умру от горя и разочарования.
Но он не лжет. Дверь открывается. Маленький ночник еле светит. В его свете угадываю фигурку на кровати, калачиком свернулась, волосы тёмные разметались. Сердце рвётся на части. Спит. Главное — не напугать.
Ложусь на узкую постель с краю тихонько. Растираю свои ладони, согрелись ли? Обнимаю дочку поверх одеяла, вдруг я холодная ещё…
— Мама, — шепчет она. — Ты пришла наконец!
— Пришла, — молча плачу, без всхлипов, в её волосы. — Конечно пришла.
— Не уходи от меня больше…
Обнимаю крепче. Ничего не скажу ей сейчас — пусть спит спокойно, это я не сомкну глаз любуясь ею. Завтра, я скажу ей завтра.
Глава 17. Демид
Той ночью я не сомкнул глаз. Спустился в кабинет охраны, попросил кофе. Кем-то забытая, а быть может оставленная пачка сигарет так и лежала на столе. Я курил, пил крепкий кофе, смотрел на монитор экрана.
Она тоже не спала, женщина, которую я сам впустил в свой дом. Сначала лежала и не шевелилась, так тихо, словно умерла. Я даже успел подумать, что это было бы удобно. Тихая, не криминальная смерть. Девочка бы ничего не поняла, перепугаться бы не успела. Мама просто уснула. Потом забыла бы все. Но нет.
Кровать, которая была даже велика нашей первой малышке, такой крошечной феечке, была явна мала для них. Даша не была хрупкой, не была прозрачной. Она была здоровой девочкой, обычной — и это прекрасно. И Ольге приходилось прижиматься к самому краю, чтобы не упасть.
В середине ночи она села на кровати, укутулась в плед и просто сидела и смотрела на девочку. До самого утра. Иногда тихонько гладила её по волосам. Может тихонько шептала или напевала — не было слышно. Я поймал себя на мысли, что хотел бы слышать, как она поёт. Мне кажется, у неё хороший голос и слух…
А ещё иногда я закрывал глаза и представлял её такой, какой видел недавно. Колготки тёплые, наверное, с начесом, недаром она выжила в сугробе, натянуты до самых рёбер. Оказывается, я все помню. И изгиб её бёдер, и высокую грудь, которой она вскормила мою дочь. Мысль которая ещё недавно могла бы довести до бешенства сейчас воспринималась удивительно равнодушно.
Устал. Нужно поспать, но спать просто страшно. Кажется, стоит только позволить себе уснуть хотя бы на несколько минут и Ольга унесёт мою дочь, и я больше никогда её не увижу. Она смогла разбудить во мне жалость да, и даже что-то похожее на уважение, но о доверии речи не шло. Она украла моего ребёнка.
Я пошёл к ней утром. Тихо, чтобы не разбудить ребёнка открыл дверь. Ольга вздрогнула всем телом, посмотрела на меня затравленным взглядом. Лицо обветрилось — пешие прогулки на таком морозе не прошли даром. Щеки горят — не лихорадит ли её? Если так, то это не мои проблемы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Уже пора? — тихо спросила она и посмотрела на спящую дочь.
— Нам нужно поговорить.
— Я…я потом смогу к ней зайти, когда она проснётся?
И опять столько долбаной обезаруживающей надежды! Я кивнул. Я слишком упрям. Если эта женщина согласится нормально поговорить с моей дочерью, то может та хотя бы есть будет нормально.
Ольга, все так же кутаясь в плед, встала с кровати. Бросила ещё один взгляд на девочку и пошла за мной. В кабинет. Здесь не накурено. Кофе уже принесли, от него идёт лёгкий дымок, и аромат от которого сводит желудок.
Я вдруг вспомнил о том, что хотя бы ужинал, в отличие от Ольги и распорядился, чтобы подали завтрак. Его принесли быстро.
— Ешьте, — велел я.
Она стиснула руки переплетя пальцы. Костяшки пальцев тоже красные, словно на кулаках с кем-то дралась.
— Нет. Говорите, я слушаю.
Я подавил вздох — сама не жрёт и дочку мою глупостям научила. Что за упрямые бабы? Словно если они будут голодать, что-то кардинально изменится.
— Вы поедите, потом мы поговорим.
Ольга замерла на мгновение, потом кивнула соглашаясь, и придвинула к себе тарелку. Завтрак простой — яичница, два жизнерадостно-желтых желтка явно пытаются бросить вызов хмурому утру. Полоски хрусткого бекона. Крошечные помидорки, зелень. Тосты, кофе, сок. Она ест стараясь не торопиться, обстоятельно. Жуёт, словно робот, смотрит прямо перед собой. А я на неё смотрю. Кофе уже немного остыл и его она выпивает залпом, со стуком ставит чашку на стол. С фарфорового ободка на дорогое дерево стекает капля кофе.
— Я все съела. Говорите.
Откидываюсь в кресле. Смотрю на неё. Изучаю. Может ли человек быть настолько искусным лжецом? Зачем ей моя дочь тогда, когда её обман уже вскрылся? Она полюбила ребёнка за эти годы? А может она психически больна и на самом деле во все эти верит? Интересная версия, нужно будет заказать консультацию у хорошего психиатра. Поправочка — у лучшего.
— Почти шесть лет назад, — начал я. — Вы родили дочь. Девочка была безнадёжно больна. Я пытался понять, какие причины вами двигали. Быть может гнев мужа, которому не нужен был больной ребёнок? Вы упоминали мужа… Или ваши амбиции? Быть может почти самаритянское желание спасти родную дочь, ведь вы её вылечить точно не сумели бы, а я богат… Чтобы там ни было, вы поменяли детей. Мою дочь на вашу. Моя жена спала. Она сама ухаживала за ребёнком все эти дни, роды дрались ей непросто, она была на обезбаливающих. Я смог не винить её. Да, она не заметила подмену, благо младенцы оба были женского пола, как на заказ белокожие совершенно лысенькие и да, примерно одинаковых показателей роста и веса. Потом вы просто сбежали и унесли моё дитя. И да, два года мы даже не подозревали об этой подмене до тех пор, пока не пришлось провести экспертизу. Ольга, вы украли мою дочь, больше притворяться смысла нет.
Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Глаза серые, в зелёную и коричневую крапинку, сейчас я хорошо вижу их цвет. Она так близко… Тёплые глаза, добрые. Очередная ложь.
Я жду, мне интересно, как она поступит. Зарыдает? Обзовёт меня лжецом? Просто спокойно примет то, что проиграла? Ольга сумела меня удивить. Она рассмеялась. Смеялась долго, до слез на глазах. Сильнее, чем я вчера, когда она, холодная, как сосулька, пыталась меня соблазнить. Я терпеливо ждал, когда ей надоест. Наконец, она устала смеяться.
— Вот же бред, — сказала она поднимаясь с кресла, утирая невольно выступившие слезы. — И где же тогда по вашему моя дочка?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Она умерла, — спокойно ответил я. — Два года назад. У неё были очень сложные пороки сердца. Сильнейшая астма. Она была такой слабенькой. А потом у неё началась онкология, болезни любят ходить рука об руку.
Ольга отшатнулась, почти отбежала от меня.
— Хватит, — умоляющим тоном попросила она. — Хватит говорить такое.
Я был неумолим. То, что я говорил давно выжигало меня изнутри.
