Раз или два их, студентов, гоняли чистить снег с крыльев, столь широких, что все предупреждения об осторожности звучали глупо; осторожно надо было не только ходить, чтобы не упасть, но и, собственно, чистить: вдруг повредишь бесценный экспонат. И вместе с тем осторожность была бесполезной. «Ту» разъедала сама природа, у которой все просчитано: как учат в младших классах, консервная банка разлагается в лесу за девяносто лет, полиэтилен – за двести…
– Так вы его снова делать хотите, что ли?
– Да не его, конечно. «Ту-444». Мы сейчас ведем проект… Это поручили нам… У нас ведь большой опыт в разработке теплозагруженных конструкций, – Кириллу роль киношного Главного Конструктора давалась все тяжелее, и он, запинаясь, заговорил уже тоном реклам, сочинявшихся в их отделе – и они давались лучше всего. – Это бизнес-джет… Деловые поездки становятся все более частыми, и если в большой авиации это не так важно, то в бизнесе… сделать возможной поездку, например, в Штаты поездкой одного дня… Тридцать шесть метров планер, на шесть пассажиров, два пилота, одна стюардесса… ВВП… Тьфу, ВПП в пределах двух тысяч метров. Дальность полета без промежуточной посадки…
«Тебе не надоело?» – он почему-то боялся такого вопроса от Леши, но услышал:
– А почему – 444?
Надо было ответить просто – «красиво»; Кирилл окончательно растерялся; не говорить же… Не говорить же, что они кинулись так безоглядно осваивать все числовые ряды (ближнемагистральный лайнер, призванный заменить «Ту-134», у них – 334), что в этом угадывалось уже просто неверие в будущее. Это как в анекдоте про парикмахера – раз порезал, другой, а потом принялся размахивать бритвой как попало, в фонтанах крови: «А, все равно ничего не получается!»
Кто-то скреб станком щеки, так, что это было даже слышно, а те, кто помоложе, – и подмышки. Людей «помоложе» вообще было немного. Люди «помоложе» вообще ведут себя громче, еще, видимо, и из какого-то самоутверждения, чисто природного (а это диктуется и обстановкой: все в простынях, как в шкурах), – как более сильные.
Особое недовольство стайки молодежи было вызвано каким-то старичком не старичком, бомжем не бомжем; в общем, сидящим на соседнем месте пожилым человеком с какими-то пятнами по ногам, с какой-то дерматологической бедой. Они и не думали приглушать возгласы вроде «Пускают кого попало, а ты лечись потом!». Вожак стаи лично ходил к перепуганной бабке ругаться насчет того, чтобы им поменяли места, а то и вывели бомжа; замены мест было недостаточно – молодежь требовала крови.
– Это тебе вместо негров, – констатировал Кирилл, усмехаясь тому, что вожак – ну прямо один в один Олег из конторы; Олег и его разнаряженные, как попугаи, друзья. Громко гоготали, полноголосо обсуждали какие-то свои, неведомые простым смертным, материи; человечество могло изумленно разглядывать и модные сиреневые, с кровавым подбоем, трусы, и широкий ремень со стразами, и какой-то акулий зуб, висящий на шнурке на груди, и загар (неужели из солярия?!), и тщательную взлелеянную небритость… Человечество могло заслушать ленивую веселую перебранку, которую для него разыгрывали, поначалу выясняя, кто должен платить за коктейли, а уже потом:
– Я за такси платил, епты!
Далее изумленное человечество могло узнать, кого на каких фотках отметили «ВКонтакте», и да, будь здесь Олег со своей бандой, он бы именно так расслабленно негодовал, что известная обоим Б. упорно выкладывает кадры с ним в обнимку.
– …И написано: «январь 2006-го», «февраль 2007-го», «апрель 2008-го»… Можно подумать, что мы с ней три года уже.
– А ты напиши под первой: «Тогда я ее впервые…»
Гоготание. Браво.
– Надо же, эти самолеты все еще делают, кто бы мог подумать… – усмехнулся Леша; оба уже порядком поплыли от хамовнического пива.
Кирилл молчал.
Что было отвечать? Что, наоборот, не делают? Что это они могут страстно писать в рекламациях: «как никогда необходимо начать с постройки самолета-демонстратора, которому будет отведена особая роль в отработке не только технических решений, но и взаимодействия…» – и т. д. и т. п., много красивой шелухи, – призывно глядя на крупный бизнес? Что крупный бизнес плевать хотел на принимаемые позы? А государство на демонстрационный самолет ничего, скорее всего, не даст. У них же есть проекты и проще, и дешевле, которые тоже прозябают… Что особо реальных перспектив сделать машину нет? А без этого вся их работа… Вся его, Кирилла, работа – это такое кормление тщеславия. Перспективный молодой ученый… Проблема звукового удара… Премии. Медальки фондов. Похвальные листы. Тьфу.
Вместо всего этого Кирилл наконец спросил:
– А чем занят ты?..
Странно, что Леша будто бы не ожидал ничего подобного, по крайней мере, к удару не приготовился; он принялся что-то туманно наговаривать, разрубая рукой воздух: что-то про торговлю телефонами, которой он занимался в последний год в Казани, загребая неплохие деньги, и кто-то посоветовал ехать в Москву; что-то… о чем? «Сметана Comedy?» Что это?.. Кирилл впервые слышал об этом проекте, но вежливо кивал, поражаясь, что у людей в головах делается. Оказывается, Леха так и не завязывал с этим «гетто», все эти годы тусил на каких-то внутренних кухнях (не ощущая, видимо, естественной выбраковки по возрасту), и вот – достойные плоды: приезжали какие-то эмиссары Comedy Club из Москвы… Проводили какой-то кастинг… Он кому-то дико понравился и куда-то был приглашен… И много, много обалделой водки на ночных изнанках зафрахтованного ДК – и с менее удачливыми конкурентами, и с эмиссарами, и бог уже знает с кем… То пьяные эмиссары лепились с пьяным «Фигня, жить будешь у меня!», то телефоны их не отвечали, как дело дошло до реальных билетов в Москву; что за?..
Старики вокруг нудно говорили о своем, и что от одних, что от других разговоров можно было вешаться: «Болячки, болячки замучили. Все же как-то несправедливо. Хоть бухал, хоть не бухал, – после сорока спина разламывается… А здесь, кстати, Люся хорошо массаж делает, поясничный…» Все это без конца повторялось, почти бессвязное, как бормотание из «Вия»; скорей валить отсюда? – но разве он, Кирилл, не слышит ежедневно почти то же самое и не живет в этом? Вершители судеб авиации неплохо бы смотрелись в этом месте. Тщедушный Татищев, утянутый туго в простынь и массирующий дряблые плечи. Раскрасневшийся Михалыч, смачно почесывающийся. Это он бы сейчас говорил:
– А потому что едим всякое говно! До чего же дошло. В магазинах водка техническая. Или вот, сало… Тут мне говорят: надо есть сало! Ага! Щаз-з! Ты знаешь, какое сало в магазинах?.. Сало можно только свое. Я вот в деревне заплатил, чтобы порося вырастили. Дорого, зато знаю, что ем. А это покупное… Хоть французское, хоть наше. Эти… ГМО одни! Вот веришь, нет, поставил в духовку, через пять минут антибиотиками завоняло на весь дом!
– В больницах теперь не лечат же, – говорил бы ему Татищев, невесть зачем протягивая ногу из простыни: как моллюск – щупальцу. – Помню, когда в шестьдесят третьем лежал в Баку, в армейском госпитале, меня откормили, как хряка. (Тщедушный Татищев!) А теперь? Лежал тут… как-то… За десять дней врачиха не подошла! Ладно бы деньги тянули, но лечили. Так ведь нет! Только разве что по звонку… Вот у меня соседка… Старушка, восемьдесят семь лет ей, что ли… На ноги подняли! Все по звонку… Если есть, кому звонить…
И конечно же, Михалыч свернул бы на любимую свою тему, чешась уже весь.
– Это евреи друг другу помогают. Вот евреи своих лечат. А русские… Да бесполезно! Русские друг к другу даже не подойдут. Раньше евреи везде были… В моей поликлинике уролог был – Сендерович, ЛОР тоже Сендерович… В каждой поликлинике были Сендеровичи… А теперь… Эх… Да что говорить…
Банные разговоры неотличимы от задушевных бесед в конструкторском бюро – день и ночь, день и ночь, изнурительным фоном, – и наоборот.
И Леха, если вслушаться в его разглагольствования, чуть и пусть менее заунывно звучащие, – да все о том же. Вся та же жвачка, что и много лет. «Наша команда»… «А помнишь, как выступали в Челябе, в Уфе…» Да сколько можно, господи: сколько уж не виделись, а ничего не изменилось. Вспоминает ребят с их потока, из КВНовской команды, с почти татищевской обстоятельностью: этот сейчас занят тем-то, а этот там-то…
– А Света? – жестко спросил Кирилл.
Жестко, потому что ему захотелось прервать эту маразматическую благостность. Долбануть, как обухом. Удалось. Леша запнулся. Посуровел.
– А что Света? Ты думаешь, мы общаемся? После того, что она устроила?
Это, конечно, был эпичный поступок. Месть обиженной женщины. Так часто кончают жизнь самоубийством: из тех же детских почти соображений – вот, мол, теперь-то они поплачут, теперь-то они поймут… Но Света тогда поступила «технологичнее»: прежде чем навсегда исчезнуть из Казани, вернуться к родителям в Елабугу, оборвать все связи и начать жизнь с чистого листа, она сделала так, чтобы все поверили в ее смерть. С «ВКонтакте» это оказалось не такой сложной затеей. Ну, кого-то подговорила… Кирилл не помнил деталей, да и болезненно это вспоминать. (И свою реакцию тогдашнюю, и потом, когда он узнал, что его обманули, и такое гадкое чувство, как будто в душу насрали.) Кажется, попросила кого-то, кто написал на ее страничке или разместил у себя… И понеслось: смерть, пусть фальшивая, разливается по сети быстрее, чем ты можешь что-то трезво сообразить, проверить, позвонить кому-то (ее телефон был отключен, контактов семьи ни у кого не оказалось, а друзья ничего точно не знали). Смерть разливается по френд-ленте, как будто играет с тобою в прятки, и ты уже мечешься в панике по страницам, пишешь сообщения, пока не натыкаешься (здесь подойдет хорошее слово: напороться) на фото, спешно зачерненное по краям.
