«Передо мной балет американских сил — огромная выставка крылатых чудовищ, которые всюду сопутствуют американцам. На этих махинах и держится американский престиж, с их помощью и устанавливают американцы свою власть», — так выразил Закариотто свое первое впечатление от Сайгона. И все-таки Сайгон не Техас. Нет, далеко не спокойно чувствуют себя здесь янки. Без сомнения, самоуверенность всех этих рослых и сытых «джи ай» показная. Иначе зачем бы им сооружать все эти не то доты, не то бетонные баррикады вокруг собственного посольства, мозгового и нервного центра сайгонского Техаса? И недаром все тот же Закариотто едва отвел взгляд от «балета американских сил» и от внушительных «крылатых чудовищ», как увидел нечто иное. «В стороне, — констатировал он, — останки самолетов и вертолетов. Тут поработали снаряды Вьетконга. Десять, двадцать, тридцать искалеченных машин, может быть, больше. Разбитые самолеты напоминают железные скелеты...»
По воздушному мосту доставляет Америка в анти-Сайгон необходимые для ее образа жизни аксессуары: развеселых гёрлс из Голливуда — для поддержания бодрости духа; кардинала Спеллмана — для поддержания духа боевитого. «Война до победного конца!» — вот что внушал своей военизированной пастве Спеллман. Но не победу, а смерть находят оккупанты на земле Вьетнама.
Трепещут перед Сайгоном апостолы анти-Сайгона — все до одного, не исключая Лэнсдейла. Да, да — Лэнсдейла, который после десятилетнего антракта не так давно вновь обосновался во Вьетнаме. Теперь он уже генерал, но все так же предпочитает штатское платье. И хотя прибыл он на сей раз не инкогнито, а как специальный помощник посла США по «психологической войне», по-прежнему избегает официальных приемов, проводя время на таинственной вилле, что расположена где-то на полпути от аэродрома до города. «Маленький генерал» (как утверждают, самый маленький из всех генералов США) формирует специальные отряды провокаторов, которые, переодевшись партизанами, совершают зверства в окрестных деревнях. В его распоряжении — тысячи филеров, которые, конечно же, дежурят повсюду — от закоулков «черного рынка» до фешенебельного бара, возле которого нашел свой конец «тихий американец» из романа Грэма Грина. Прототип оказался удачливее своего литературного воплощения, но вечно ли это везение? Когда сайгонские подпольщики устроили взрыв в посольстве США, сильнее всего пострадало, по признанию прессы, то самое крыло, где размещались коллеги генерала Лэнсдейла...
Вопреки ухищрениям Техаса с его танками, гёрлс, кардиналом и американской секретной службой Сайгон все-таки, вьетнамский город. Сайгон — это хижины с черепичной и соломенной кровлей, это «жилые кварталы» джонок, это трудовой люд и армия подпольщиков — огромная и неуловимая, наводящая ужас на воинство анти-Сайгона. И как бы ни изощрялись американские дипломаты, обосновывая «законность» вторжения, народ Южного Вьетнама признает своим законным представителем не сайгонское «правительство», это детище политиков и разведчиков США, а Национальный фронт освобождения. Он не только управляет освобожденной территорией, составляющей 4/5 всей южновьетнамской земли, он нередко является подлинным хозяином положения даже в центрах американской оккупации и противостоит интервентам не только идеалами социальной справедливости, гуманизма, подлинной культуры, но и силой оружия.
...Знойным августовским полднем я беседовал с южновьетнамским писателем Чан Динь Ваном. Мы встретились на улице Ханоя — жаркого, зеленого, деловитого и удивительно спокойного, хотя на его окрестности уже падали американские бомбы. Чан Динь Ван возвращался тогда из только что открывшегося Музея искусств.
— Кстати говоря, патриоты Южного Вьетнама, несмотря на войну, тоже не прекращают работы по развитию культуры и просвещения, — рассказывал он. — Был такой случай. Национальный фронт освобождения подготовил очередной транспорт в Сайгон. В те дни это было связано с большими трудностями и риском. «Придется ограничиться только оружием, — предложил один из партизанских командиров. — С литературой обождем». Но представитель сайгонских подпольщиков возразил: «Нет, нам нужны и книги о Нгуен Ван Чое. Он был настоящим вьетнамцем, настоящим сайгонцем, и город должен знать все о своем герое». Книги и на этот раз были отправлены в Сайгон...
А еще Чан Динь Ван сказал:
— Сайгон был, есть и всегда будет вьетнамским городом.
А. Крушинский
Жорж Арно. Плата за страх
Не у каждого приговоренного к смертной казни бывает такой похоронный вид, какой был у Джонни, когда он устраивался рядом с Жераром. Пока француз пробовал педаль газа, тот от ужаса исходил слюной.
— Кажется, меня тошнит.
Но поздно! Они тронулись с места; теперь — вперед. У обоих остановившийся взгляд; у Жерара от напряжения. Мотор то взвивается, то утихает, даря Джонни мгновенные передышки.
Третья, четвертая передача... Если не считать коротких мгновений на переключение скоростей, стрелка спидометра неуклонно движется вправо: сорок пять, пятьдесят... Для разгона остается ровно половина пути.
Шестьдесят. Пятая скорость. Уже секунд десять Джонни не дышит. Приоткрыв рот, следит за убегающей под грузовик дорогой, за летящей навстречу ночью. В лучах фар вьются столбики пыли; подхваченные безумной, исступленной гонкой песчинки пускаются в дикий пляс. Мотор отдает все, что может. Яростным, бешеным ударом ноги Штурмер вдавливает педаль акселератора в пол. Еще бы! На спидометре шестьдесят, шестьдесят — и ни на деление больше. Бросает взгляд на Джонни. Тот забился в угол, изо всех сил уперся ногами, втиснулся в сиденье. Он вопит, не громко, но вопит. Долгий однотонный вой. Этот вой рвется из него сам по себе, он ничего не может поделать.
Но что же все-таки с грузовиком? Вдруг мозг Жерара пронзила догадка, он кричит изо всех сил:
— Ограничитель!..
Чтобы избежать превышения скорости, американские компании пломбируют карбюратор. Механик и О"Брайен забыли, конечно, снять пломбу, никто об этом и не подумал.
Через тридцать-сорок метров песок кончится. Лучше бы через пятьдесят. Но Жерар уже начал тормозить. При шестидесяти в час о езде по «гофрированному железу» и думать нечего. Самая неподходящая скорость. Надо остановиться раньше.
Сильнее, сильнее жать на педаль! И в то же время не слишком сильно. Нажимая, Жерар чувствует спиной и всем своим нутром массу взрывчатки, напирающую на стенки бочонков, — каждая молекула нитроглицерина вздувает сейчас его вены. Он чувствует, как сам подается вперед. Кровь стучит в висках. Это не из-за торможения, это, наверное, страх.
Остается десять-двенадцать метров песка. А скорость на спидометре — двадцать пять. Последний, самый страшный участок: если грузовик затормозит недостаточно плавно, давление жидкости на переднюю стенку немедленно передастся назад. Один всплеск, его вполне хватит... Но остановиться в конце песчаного участка необходимо.
Ряд мелких толчков сотрясает передний мост, грузовик начинает водить. Будь амортизаторы не в порядке, как несколько часов назад... Но балласт делает свое дело. Яростная дрожь передних колес не передается на остальную часть шасси. И послушный, покорный, дружелюбный грузовик, ведомый обессилевшим Жераром, уже снова ползет по дороге со скоростью улитки, плавно переваливаясь через каждый бугорок. Они еще раз выходят из машины, не говоря друг другу ни слова. Красные лампочки бросают отсвет на их опустошенные лица. Выглядят они жалко.
— Проклятье! С ума сойти можно! Джонни вздохнул, ничего не ответив.
— Ну ладно, старик, начнем сначала.
— Нет!.. Нет!..
Дикий крик. Крик человека, умирающего в страшных муках с распоротым животом. Крик узкобедрой роженицы, которой ребенок разрывает чрево.
Штурмер мертвой хваткой взял его за рубашку и затряс, как трясут погремушку. Снова заныл раненый палец. Жерар глухо выругался и сжал Джонни еще сильнее. Ткань рубашки затрещала и словно нехотя подалась.
— А я сказал: начнем сначала, слышишь, баба!
— Нет, Жерар, нет...
Голос Джонни звучал странно, как умоляющий тоненький голос ребенка, который боится, что его побьют. Штурмер побледнел, его трясло. Ярость, усталость, страх прошедший, страх будущий.
— Послушай, послушай меня, жалкий ублюдок, слушай, что я тебе скажу: если ты не бросишь свои штучки, я тебя оглушу, а потом втащу в кузов и привяжу к цистерне. Я устал, и можешь не сомневаться: мы взорвемся оба. Ты боишься, да?
Боишься, сволочь? Я тоже, идиот несчастный! Но сейчас мы не смеем об этом и думать, не имеем права!
* * *
Задним ходом они еще раз вернулись к месту старта. Джонни размахивал фонарем, словно кадилом перед гробом, и Жерар не смог удержаться от смеха. Он даже просвистел три первых такта похоронного марша. Шутка, конечно, весьма дурного тона.
