Рубцова. Подожди. Так, что-то я еще должна тебе сказать? Ты все запомнила?
Клава. Запомнила-запомнила. Нина Михайловна (достает коробку с драгоценностями), возьми-ка подарочек. Я ведь это для тебя прихватила. Как какая поездка у тебя наклюнется, ты обо мне-то вспомни.
Рубцова. Оставь себе.
Клава. Товарищ консул, у нас на севере такое опасно носить — убить могут. Продать это я не могу — прицепятся, спросят: откуда? Что я буду объяснять: «блистательная» подарила? За что — спросят. Ну я им и скажу: за утюг. Поверят они? (Пауза.) Товарищ консул, а можете вы мне справку выдать, что это действительно подарок.
Потаповский. Давайте-ка это сюда.
Рубцова. Оставь! Не смей! Не надо, Алексей Николаевич! Спрячь, Клава, спрячь! Пойди и выброси в канал! Уйди ты наконец! Уйди!
Клава. То останься, то уйди! Ну пойду я, Нина Михайловна. Пойду. Так мы увидимся еще, чего прощаться-то? Ладно? Побежала. (Выходит.)
Рубцова. Хорошую ты мне встречу организовал! Знаешь, что за миссис такая?
Потаповский. Да все я про нее знаю. Утром после завтрака едем с ней на аэродром. В Рим полетим на ее самолете — посмотришь, что такое собственный самолет.
Рубцова. Мне эта поездка не в радость, Алексей Николаевич! И тебе от меня проку не будет.
Потаповский. Переступи… ничего.
Рубцова. Не могу! Противно мне, что она — как на витрине, а я должна на нее смотреть! Ты понял, кто ее здесь окружает и почему? Она же специально таких сюда взяла, чтобы нас побольше унизить! Ты — мужчина, ты этих тонкостей не понимаешь. И потом, ты подумай, под какой удар ты меня ставишь! Жену отправил, едешь со мной по карнавалам. Тебе-то что!
Потаповский. Ты пенсионер теперь, да? Договаривай-договаривай — я не обижусь!
Молчание.
Рубцова. Дело не в тебе, а в ней. Полетим в Москву?
Потаповский. Что ты заладила про Москву? Не торопись, никуда она не денется, Москва твоя. Я с сыном говорил утром, там сейчас снег с дождем, все обледенело — народ падает, ноги ломает. Ну, сядешь одна у телевизора — паек жевать… А мне теперь куда торопиться? Другие теперь правят… Люто их ненавижу! Тут хоть легче… Дела сдам. Останусь сам по себе — Лешка Потаповский. Сниму маску консула! Сыграл под старость комедию — прикинулся дипломатом! Кинули синекуру под старость. Еще я должен, видишь ли, быть им благодарен: могли заслать в африканскую Сахару. Сними с себя, Нинка, легче будет!
Рубцова. Что снять, господи?
Потаповский. Ну какой ты руководитель? Я тебя тащил по службе за что? За задницу… за морду, за гладкость твою…Была бы хуже — до конца дней оставалась бы комсомолкой, доросла бы замполита ПТУ! А ты тут насупленная какая — куда там! Ты природой не обиженная баба — пользуйся этим, пока есть возможность!
Рубцова. Ты что, меня на одну доску с ними поставил? Алексей Николаевич, я так не могу, и тебе нельзя!
Потаповский. Будешь еще меня учить! Кто сказал, что мне нельзя, когда другим можно?
Рубцова. Дети, внуки тебя там ждут!
Потаповский (тихо). Дура! Здесь, лишнюю неделю здесь на свободе я им больше сгожусь, чем там в тюрьме!
Рубцова(тихо). Да какая тюрьма? Про что ты все время думаешь?
Потаповский. Найдут, найдут за что! Много чего на мне. Если не при жизни, то после смерти судить будут! Кровь невинную могут вспомнить.
Рубцова. Кровь? Ты что? Опомнись, Алексей! Это бывает к старости: ум, затемнение рассудка. Бросай все к чертовой матери — уезжай домой! Уезжай-уезжай. Ты тут бредишь, бредишь уже!
Потаповский. Ну чего нам себя-то обманывать?
Рубцова. Это работа была, служба, долг. Ты присягу давал, выполнял приказ.
Потаповский. Нинка… ты вперед посмотри! Просят показать палачей? А вот он стоит, палач! Смотри! Как в войну в СМЕРШе начал, так после косил направо и налево. Я помню, как ты ждала мать после работы, — а знаешь, как она женщин за волосы таскала, ногами их била! Не хочешь слушать?.. Нинка, у меня другого такого случая не будет! Устроим напоследок карнавал!
Рубцова. Алексей, давай так… ты не волнуйся. Ты заболел, раз кровь видишь! Сколько еще твоих сослуживцев живет — никому из них ничего не чудится! Тебе надо отдыхать. Ты ихней пропаганды наслушался, книжек поганых начитался. Ты не читай ничего. Я специально ничего не читаю, и ты не читай! Смотри, у тебя руки-то дрожат.
Потаповский. Жить хочу, Нинка!
Рубцова. Ну хорошо-хорошо. Ты же видишь, я ж согласилась… Через силу, но согласилась. Не хотела даже говорить, но чтоб ты знал: в Москве у меня муж появился.
Потаповский. Врешь! Какой он муж?
Рубцова. Обыкновенный муж — какой положено.
Потаповский. Молодой? Жеребец, наверно? Везешь ему отсюда, оденешь?
Молчание.
Рубцова. Фамилия у тебя медвежья, а на волка прямо стал похож.
Потаповский. Волк! Во-о-олк! Здесь узнают, что советский, смотрят, как на волка. Душу я им не продам, а вот тело бы оставил. Была и такая мысль: продать тело. После смерти пусть сюда везут. Внукам купил бы по телевизору. Уж зарабатывать на старость, так зарабатывать!
Рубцова. Много дадут ли?
Потаповский. Тела первого секретаря обкома у них нет. Пусть смотрят, изучают орденоносца.
Молчание.
Рубцова. Слышишь, что говоришь?
Потаповский. Слышу-слышу. (У окна.) Вон шумит народ итальянский. Вон перед нами Ноев ковчег разукрашенный плывет без нас — и ничего, не тонет! Слышала, на скольких языках там поют-ликуют? А у нас что там? В снегу не шарят — топоры не ищут? Как хлеба не будет — начнут рубить! Самая сладость-то начнется: над барами-то потешиться, белую косточку ломануть в двух местах, а! А бары-то кто-о? Господа? Не мы ли с тобой? Терпению-то ихнему предел наступит быстрее, когда страха-то нет, а! Он ближе-то подступает — предел. Отсюда, издалека, виднее — начнется, Нинка, через год-другой начнется! Неужели ж ты этого не чувствуешь? Ведь ты же сама волчица, такая сильная, умная! Я ж тебя за это полюбил! Породу твою хотел приручить, служить заставить. Почему молчала, что замужем, почему?
Рубцова. Да ладно… какой он муж!
Потаповский. Во-о-олк, говоришь? Волк! Загнали Потаповского! Нет! Надо нам погулять, надо! Радости тогда у них большой не будет! Не хотел быть волком, а выучили меня загонять, душить, рвать зубами… Зачем? Кого? Тоска мучает, страшная тоска… Куда бежать от нее, Нинка? Все бросил, всех забыл, только плел эту интригу, чтоб тебя сюда вытащить! Кто знает, как оно повернется? Будет хоть в камере что вспомнить!
Рубцова. Какая камера? Не бойся… тебя уж забыли все, а ты каяться собрался…
Потаповский. А знаешь, чего боюсь больше всего? Знаешь, какую картину вспомнил тут ночью… Лет пятнадцать назад… ехали после пленума по Садовому… зампред совмина, Кравченко, волгоградский первый и я… Дождь стеной. У светофора встали. И прямо к стеклу — старик, стучит, просит что-то… Может, сослепу, думал — такси, может, больной… кто знает. Поехали — я оглянулся: остался он посреди дороги… машины кругом… Вспомнил, спрашивается, к чему? Может, ты проедешь….
Рубцова. Алексей Николаевич, беда с тобой?
Потаповский. Да, беда. Что делать, жизнь кончается — вот и вся беда. Забыла меня?
Рубцова. Как забыть? Мне восемнадцати не было, ты меня чуть не задушил, когда насиловал. Кожаный диван я помню…
Потаповский. Значит, ты не любила?
Рубцова. Я с тех пор только боялась тебя. Никакой такой любви я не знаю и не знала никогда.
Молчание.
Потаповский. Зачем же остаешься? Не надо, езжай.
Рубцова. Зачем ты от себя отрекся? Тебя нельзя узнать, Алексей Николаевич. Другой кто-то пре до мною в твоей маске стоит. Давай поедем вместе домой! Возьмешь внуков, пройдешь с ними по Москве.
Потаповский. Закончили разговор.
Входит Таня с букетом и коробками.
Таня. Я заставила вас ждать? Пришлось дать несколько поручений секретарю. (Рубцовой.) Цветы вам. А это передайте от меня той женщине, Хлое, — это для ее друга.
Рубцова. Розы — не мои цветы. Но ничего-ничего, я приму и это передам, спасибо.
Таня. Секретарь отправился в «Марко Поло»: на всякий случай пусть приготовят самолет. Может быть, мы улетим ночью? Полдня проведем в Маратео — вечером будем в Риме.
