Ага, сказал кот у окна, где след обрывался. Начинается самое интересное. Он спрыгнул с веревки на пол. Видите, все окна как окна и решетки у них на месте, как полагается, а на этом решетка снята. А теперь посмотрите сюда. Он взлетел на узенький подоконник и одним движением лапы открыл левую створку окна. Мы робко выглянули на крышу и увидели продолжение следа. Он шел от оконного фонаря, заканчиваясь у самой кромки, за которой уже не было ничего, кроме сумрачной пустоты двора.
В сердце ёкнуло, горло схватило, как при ангине. Я представил себя на крыше, приближающегося к опасной кромке. И понял, что даже в мыслях не способен на такой подвиг.
Василий же без всякой опаски выбрался на покатую крышу, спокойно дошел до края и смело заглянул вниз. Потом вернулся к оконному фонарю и удивленно почесал за ухом. Это значило: во дворе тихо. Тела нет. Следов падения тоже. Может, он улетел? – Василий скосил глаз к небу, но там, кроме пенистых облаков, других летучих предметов не наблюдалось.
В том момент я готов был поверить во что угодно – в машину времени, в крылатых людей, в драконов, – лишь бы только не думать о глубокой, смертельной пропасти, лежащей за краем крыши.
Стоявший рядом Щелчков толкнул меня локтем в бок и сделал таинственные глаза.
– Рулетка, – сказал он шепотом.
– Рулетка? – повторил я.
– Он спустился на специальной рулетке.
– Кто? – спросил я у Щелчкова, не понимая. – На какой еще специальной рулетке?
– «Тайну двух океанов» смотрел? Там японский шпион спускается из окна на рулетке.
Я с сомнением посмотрел на Щелчкова. Он был хоть и немножечко бледный, но признаков безумия, кроме бледности, я у моего товарища не заметил. Разве только дергалось веко да нелепо оттопыривалась губа. Но это у него бывало и раньше.
– Хорошо. Спустился он, а потом? – задал я на всякий случай вопрос.
– Что – «потом»?
– Ну спустился твой шпион на рулетке, а что потом?
– Потом под видом инженера Горелова он проник на подводную лодку «Пионер» и…
– Вот именно – «и»! Это только в кино и в книжках шпионы спускаются на рулетке и проникают на подводную лодку «Пионер». В жизни ничего такого нет, то есть, может, и есть, но не так, то есть не на рулетке и не на подводную лодку…
Эти наши словесные упражнения были прерваны громким хохотом, прозвучавшим в тишине чердака громче залпов праздничного салюта. Впрочем, хохот был нисколько не праздничным, был он мрачным, ядовитым и хитрым. Когда хохот, отгромыхав, затих, его сменил такой же в точности голос – то есть хитрый, мрачный и ядовитый, как у скользкой подколодной змеи:
– Значит, вот кто у нас по чердаку шастает! Вот какой такой домовой завелся, что белье у жильцов тырит!
В дверях стояла Сопелкина и крутила на пальце ключ.
– Теперь-то вы у меня не отвертитесь, теперь-то я на вас управу найду. Если дети такие шустрые, то какие ж тогда у этих детей родители. Чему они этих детей учат. Всех в колонию упеку, все у меня скоро поплачете…
– Мы, мы… – Я хотел объяснить по честному, как мы шли по этому чертову следу, как след привел на чердак и оборвался на краю крыши. Для наглядности я поднял кочергу и стал тыкать кочергою в окошко. Щелчков стал мне помогать, проделывая то же самое топором. Ну и допомогался. Тупое тяжелое острие зацепилось за бельевую веревку, та, не выдержав грубой силы, лопнула и упала вниз. А тут еще кот Василий запутался в какой-то рванине, под которой невзначай оказался. Он дергался туда и сюда, чихал, наглотавшись пыли, затем взвился реактивным снарядом и, ударившись о чердачную балку, немедленно рухнул вниз.
Сопелкина как открыла рот на какой-то обличительной фразе, так его с тех пор и не закрывала, тупо глядя на чердачный разгром. Творящееся на чердаке безобразие вогнало ее в молчаливый ступор. И лишь зрелище летающего кота вернуло соседку к жизни. Она вздрогнула и, пригнувши голову, ринулась в открытую дверь. Ринулась, но не тут-то было. Веревка, словно тропическая лиана, опутала обе ее ноги, и когда верхняя половина тела уже достигла площадки лестницы, нижняя продолжала сражаться с коварными бельевыми петлями. Тело, не выдержав перекоса, глухо стукнулось об пол и порог и исчезло в облаке пыли.
Щелчков бросился помогать соседке. Он занес над ней свой топор, чтобы перерубить веревки, но Сопелкина, извернувшись змеей, с сиплым криком: «Убивают! На помощь!» – уползла за дверной порог.
Дверь грохнула и закрылась. Снаружи царапнул ключ. По лестнице простучали шаги, и вскоре все стало тихо.
Щелчков опустил топор. Я подошел к двери, подергал, хотел открыть. Но дверь этого не хотела, послушная сопелкинскому ключу. Мы оказались заперты – Василий, Щелчков и я.
– Теперь она всей улице раззвонит, будто мы ее заманили на чердак и хотели зарубить топором, – хмуро сказал Щелчков. – И в милицию заявление напишет. – Он плюнул со злостью под ноги. – Надо срочно отсюда сматываться.
– Как? Дверь-то заперта!
– По крыше, – сказал Щелчков.
Я вспомнил следы над пропастью, и лоб мой покрылся потом.
– По крыше я не пойду.
– Ну, тогда… – Щелчков пнул дверную преграду и поскреб топором затылок. – Тогда будем вышибать дверь. – Он по очереди поплевал на ладони и задумчиво повертел топор.
Я встал между ним и дверью.
– Ты что, совсем очумел? Весь дом на ноги поднимешь. Давай уж лучше по крыше. – Я тоскливо посмотрел на окно.
Вот оно, сказал вдруг Василий. Только почему оно оказалось здесь, а не там, где мы его съели.
– Ты о чем? – спросил я кота.
О кольце, ответил Василий. Вот оно, то колечко, которое было на попугае.
Мы нагнули головы над тем местом, над которым склонился кот. В пыли возле самой двери, там, где только что лежала Сопелкина, мы увидели маленькое колечко, невзрачное, чуть заметное, мимо такого пройдешь и, разве что если споткнешься, заметишь.
Глава одиннадцатая. Скальпель маньяка Севастьянова
Я первый протянул руку к кольцу, но Щелчков каким-то хитроумным маневром подвел свою ладонь под мою и накрыл нашу нечаянную находку. Я удивился его наглости и коварству – как никак, а мы с ним были друзья, да и дело, приведшее нас сюда, было общее и никакой выгоды не сулило. Я уже собрался сказать, что думаю по этому поводу, но тут заметил некую странность в опередившей мою руке. Рука Щелчкова была какая-то не такая. Во-первых – подозрительно грубая. И вся какая-то мохнатая, что ли. Спутанные густые волосы покрывали ее поверхность от запястья и почти до самых ногтей. И сами ногти были ржавые, как железо, с давно не стриженными, обломанными краями. Но не это удивило меня больше всего. На пальцах, под зарослями волос, неясно, как коряги в озерной мути, проступали синеватые буквы. По буковке на каждом, кроме большого. Буквы складывались в короткое слово. С пятой или шестой попытки мне удалось его прочитать. Там было написано: «СЕВА». А Щелчкова звали не Сева.
– Детки в клетке, – сказали сверху.
Голос был какой-то знакомый, где-то я этот голос слышал, но он точно принадлежал не Щелчкову. Я вздрогнул и приподнял голову. Надо мной были два лица – одно Щелчкова и одно не Щелчкова. У Щелчкова было лицо испуганное, не у Щелчкова – незнакомое и небритое.
– Севастьянов – моя фамилия. – Незнакомец переменил руку; теперь кольцо на полу прикрывала его левая пятерня, правая же, отлипнув от пола, по очереди совершила рукопожатие. Ладонь его была пыльная и холодная, состоящая из твердых костей, обернутых в шершавую кожу. Мы нехотя ответили на приветствие. – Шел мимо, слышу за окном голоса. Дай, думаю, загляну на чердак, вдруг человеку плохо. – Он внимательно посмотрел на нас. – Лечебная помощь требуется? Руку ампутировать или ногу? Пиявки на виски положить или вырезать ненужный аппендикс? Кости править – это тоже пожалуйста. Можно трепанацию черепа. Ага! – Он радостно хмыкнул, увидев у нас топор. – И инструмент имеется.
– Нам бы дверь с чердака открыть… – робко сказал Щелчков.
– Не бывает абсолютно здоровых людей, – сказал человек на это. – Стоит копнуть человеческий организм поглубже, и столько в нем обнаруживается всяких скрытых болезней – прямо оторопь берет, столько много. Котик. – Он увидел кота. – Иди ко мне, кись-кись-кись. Что-то ухо у тебя оттопыривается. Сейчас мы его ножничками чик-чик, и станет твое ухо здоровенькое.
Кот, услышав такую новость, оскалил саблезубую пасть и встал в боевую стойку. Но человек, назвавшийся Севастьяновым, уже тыкал указательным пальцем в мелкий прыщ на моей щеке.
– Вот из таких на первый взгляд мелочей – прыщей, бородавок, родимых пятен – развиваются злокачественные опухоли, иначе говоря – рак. Тут главное – не упустить время. – Севастьянов посмотрел мне в глаза. – Вы, молодой человек, какой предпочитаете наркоз – общий? Местный?
– Я? – сказал я, опешив.
– Вы, – кивнул Севастьянов строго. – Прыщ на щеке из нас троих только у вас.
Щелчков мгновенно прикрыл свой нос, вернее, прыщ на носу. Но от зорких глаз Севастьянова не укрылась его уловка.
