Я понял, что это был не наш рыболов с Фонтанки, но на всякий случай спросил про шляпу:
– А шляпа у него, дядя Коля, какого была цвета, не помните?
– Как какого? Обыкновенного. Зеленого, как у всех. Какие еще бывают шляпы!
Вовка завиляла хвостом и, должно быть, о чем-то вспомнив, опрометью помчалась к воротам. Схватила это что-то зубами и быстро воротилась назад. К казенному дяди Колиному ботинку лег тот самый недососанный леденец. Дядя Коля дал Вовке отмашку, и собака, пуская слюну и хрипы, потащила леденец к будке, где она обычно обедала.
– Дядя Коля, – сказал Щелчков, – а люк, который здесь, под машиной, через который вы незаметно проникли, он откуда сюда ведет?
– Люк этот дело давнее, – задумавшись, сказал дядя Коля. – Довоенное дело, хлопцы. Это когда дом здесь еще стоял, с того времени. Во дворе этого бывшего дома, как во многих довоенных домах, был построен колодец бомбоубежища. Ну, башенка, сами знаете, внутри скобы вместо ступенек, вертикальный подземный спуск. По нему народ и спускался в специальные подземные помещения. Там и склады под землей были, был и свет, был и водопровод, много там чего тогда было, а если честно, – дядя Коля понизил голос, – много чего есть и сейчас…
– То есть как это? – не понял Щелчков. – То есть склады, свет и водопровод?
– Вообще-то это большая тайна – то, что я сейчас говорю, но, я знаю, вы ребята серьезные, вот поэтому к вам такое мое доверие. – Дядя Коля посмотрел на нас важно, потом так же важно на Шкипидарова, который выставил уши за борт и внимательно прислушивался к беседе. – Запамятовал, на чем я остановился?
– На водопроводе, – напомнил ему Щелчков.
– Да, на водопроводе… Так вот, во время блокады сбросил сюда фашистский самолет бомбу. Дом, понятно, в развалинах, но население большей частью не пострадало. Потому как по сигналу тревоги попряталось население в бомбоубежище. Дали когда отбой, люди смотрят, а дома нет. Такая вот трагическая история. За войну было таких историй… – Дядя Коля опустил голову, помолчал, а затем продолжил: – Ну, война, слава Богу, кончилась, отдали это место под автобазу, башенку сровняли с землей, и стал здесь обычный люк, вроде как бы с виду канализация. Но, – в глазах дяди Коли заиграла мальчишеская хитринка, – это только простаки думают, что под крышкой одни ржавые трубы. Там чего только нет – под крышкой. Целый подземный город.
– И люди там тоже есть? – взволнованно спросил Шкипидаров.
– Люди? А кто их знает… Я вот, шел когда сюда с Усачёва, вроде слышал какие-то голоса. Может, люди, а может… – Дядя Коля пожал плечами и замолчал.
Мы со Щелчковым переглянулись. Я подозрительно посмотрел на люк. Щелчков, на корточках, как сидел, переместился на всякий случай за дядю Колю. Шкипидаров облизнул губы и заикающимся голосом произнес:
– П-п-покойники?
– Ну, ты скажешь… – Дядя Коля махнул рукой. – Покойников ему подавай. Наслушался бабьих сказок, вот и мелешь теперь всякую чепуху. Нету там никаких покойников. Там и живых-то нету.
– А чьи же тогда вы слышали голоса?
– Ну, может, водопроводчики где трубы чинили – почем я знаю? А может, вода с потолка капала, вот и чудились голоса.
Мы притихли, сразу захотелось домой. Да и солнышко уже садилось за крыши. Дядя Коля посмотрел на часы:
– Все ребята, на сегодня отбой. Время позднее, мамка будет дома ругаться. И уроки, небось, не сделаны. Лёшка, хватит с ружьем играть, а тем более в голубей целиться. Пульнет вдруг ни с того ни с сего, а потом поминай как звали. И не важно, что не стреляющее. Бывали уже такие случаи в моей биографии.
Глава восьмая. «Не слышу звуков патефона»
Новый поход на рынок был назначен на воскресенье. Шкипидарова брать не стали. Нечего ему было шляться с нами по рынку, мозолить там народу глаза; потому как идти вдвоем много незаметнее, чем втроем.
Уже на подходе к рынку мы почувствовали себя неуютно. И день был какой-то хмурый, не то что в тот, первый, раз, и в воздухе что-то плавало, и пасмурные облака над Фонтанкой висели неопрятно и низко, как бороды у Дедов Морозов. И с мыловарни из-за Нарвской заставы крался тухлый запах собачины, от которого хотелось чихать.
– Может, лучше пойдем в музей? – спросил меня вдруг Щелчков, когда мы сворачивали с Фонтанки в мышеловку проходного двора. – Или в библиотеку?
Я, чтобы пресечь колебания, презрительно посмотрел на Щелчкова.
– Пожалуйста! – сказал я ему. – В музей, в библиотеку, куда угодно! Я тебя за рукав не тяну. Повесть там возьми почитать – называется «Про Зою и Шуру». Сиди себе в тепле и читай, как Зою фашисты мучали.
– При чем тут Зоя и Шура? – обиженно ответил Щелчков. – Просто погода хмурая, дождик вот-вот польется, и ботинок у меня левый без каблука.
– Дождь сегодня не обещали, радио надо слушать, – возразил я Щелчкову строго. – Если боишься, так и скажи: боюсь. А то – музей, ботинок, библиотека…
– Кого мне там, на рынке, бояться? – выпятил грудь Щелчков. – Этих что ли, про которых Шкипидаров рассказывал? Так они мне, эти, до лампочки. Я же не Шкипидаров.
– Вот и пойдем, раз ты не Шкипидаров. Тем более что уже пришли.
Действительно, пока мы с ним спорили, незаметно оказались на рынке.
Народу здесь было – не протолкнуться. Мы сразу двинулись к кирпичной стене, где встретили в тот раз старичка. Но старичка у стены не было. Не было его и у скобяной лавки. У входа, за воротами рынка, повизгивала чья-то гармонь, и хриплый, осипший голос горланил про трех танкистов. Несколько других голосов сбивчиво ему подпевали. Мы направились за ворота: а вдруг старичок там.
На низенькой скамеечке у ограды сидел человек в бушлате; он-то и играл про танкистов, он-то и изнурял инструмент. Правая нога гармониста была обыкновенная, в сапоге, но левая была непростая. Завязанная узлом штанина заканчивалась чуть ниже бедра, а дальше, от штанины и до асфальта, тянулся железный штырь; штырь имел на конце массивный резиновый набалдашник, похожий на кобылье копыто. Рядом стоял костыль, железный, как и нога.
Я вспомнил этого инвалида по прошлому походу на рынок. Тогда он, правда, был без гармони, зато на костыле и с ногой. Ему еще тот хмырь с огурцами что-то вдалбливал про веники и ватрушки. Реденьким полукругом перед играющим стояли несколько человек зевак. Они-то и подпевали дрябло.
Старичка среди подпевал не было: это видно было с первого взгляда, хоть они и расположились к нам тылом. Я потянул Щелчкова – не музыку же мы пришли сюда слушать. Щелчков почему-то не уходил; он вглядывался в одну из спин и морщил в раздумье лоб.
– Ты чего? – спросил я Щелчкова.
– Видишь, шляпа? – ответил он. – Что-то мне эта шляпа напоминает.
– Шляпа? – запнулся я и тоже посмотрел, куда он.
На одном из подпевающих инвалиду была старая зеленая шляпа. Помятая, с обвисающими полями. Но разве мало в городе таких шляп? Зеленых, с обвисающими полями? Сотни, если не тысячи. Я уныло пожал плечами. Если даже это и рыболов, что я у него буду спрашивать? «Вы не видели у тополя коробок?» Да если он его, допустим, и поднял, что он, помнит про какую-то этикетку? Не помнит, как пить дать не помнит. Спички кончились, он тот коробочек и в урну! Только что вот узнать, в какую? Хотя, стоп! Не было в коробке спичек. Значит, и урны не было. Впрочем, если он человек культурный…
Дурацкие мои размышления были прерваны хлопком по плечу.
– Давненько не бывали у нас, давненько. – Я не успел опомниться, а скелетообразный дылда, тот самый, у которого Щелчков в прошлый раз выменял огурец на валенки, уже крепко держал руками: меня – за верхнюю пуговицу, Щелчкова – за нагрудный карман. – Вижу, вроде спины знакомые, где-то я эти спины видел. Подхожу ближе, а это те пацаны, которые мне валенки втёрли. А валенки-то – того-сь. – Он свесил голову над Щелчковым. – Жмущие оказались валенки-то. Так что с тебя добавка. – Он с силой тряхнул Щелчкова, потом закатил глаза и верхним клыкастым зубом зацепился за край губы. – Это будет… если, значит, валенок пара, и за каждый валенок по полтиннику… Итого, значит, два рубля. Рубль – за моральный ущерб. – Он весело посмотрел на нас и подмигнул каждому по отдельности. – Огурец, так и быть, прощаю.
У меня после этого заявления на сердце заскребли кошки. У Щелчкова, похоже, тоже. Мы стояли с отсохшими языками и не знали, смеяться нам или плакать.
– Не слышу звуков патефона. – Дылда в грязном халате, не выпуская нас из костлявых рук, довольно повертел головой. – Раз молчите, значит, согласные. Платить как будете – мелочью или рублями?
– Нету у нас денег, и вообще… – Щелчков первый опомнился от удара. – Не было такого уговора. Если валенки жмут, отдавайте нам их обратно и забирайте этот ваш огурец… – Он осекся – наверно, вспомнил, что огурца у нас никакого нет.
Но длинный не заметил заминки.
– Огурец – дело съеденное, – сказал он, равнодушно зевая. – У меня этих огурцов вагон и маленькая тележка. С вас – два рубля, и амба!
