великому как Мерс, может сильно сказаться на нашей участи.
— Простите маменька, виноват, больше е буду, — склонил голову я, развернувшись к рабыне, произнес, — а ты, за то, что плохо меня развлекала сегодня, лишаешься привилегии помолиться великому богу. Жди меня здесь.
Глаза Добы были полны непониманием, а маменька, как я успел заметить боковым зрением, одобрительно кивнула.
— Зеленые глаза, — прошептала мне вслед Доба, кажется, что-то начав понимать.
Храм был изнутри покрыт сплошь золотом и каменьями. И тут нечего изумляться. Мерс был богом богатства, и роскошь смысл его существования.
Молитва на меня сильных чувств не нагнала. Главный жрец то бубнил, то пел, то орал на весь храм, присутствующие кланялись на каждую букву и полное слово. И так на протяжении двух часов. Я уж думал, что моя спина не выдержит бить поклоны и обратится в прах, как служитель замолчал, и все успокоились, кроме нескольких персон, что продолжали кланяться, наверное, решив, что им это зачтется при воздаянии божественных даров. Служки шастали по залу и раздавали тарелочки. По две штуки в одни руки. Эта участь не обошла и меня, и я обнаружил в одной маленькие кубики хлеба, а во второй, более глубокой красноватую жидкость.
— Зачем это, спросил я у сестры?
— Кормить попрошаек. Обмакиваешь хлеб в кровь и засовываешь им в рот.
— Это кровь? А они от нее не оживут?
— Это трехпроцентный раствор крови, от него не оживают. Он нужен для поддерживания жизни в них.
— Спасибо сестра. Память моя слаба…
— Я в курсе, не нужно жаловаться мне на нее при каждом удобном случае.
Мы все толпой пошли за направляющими служками и спустились в огромный, каменный подвал. Вот они попрошайки. Статуи, живые статуи с открытыми глазами. Почти голые, только остатки еще не полностью истлевшей одежды закрывают интимные места. Серые, все серые от каменной пыли подземелья и сотен лет пребывания в нем.
Я искал зеленые глаза, но было трудно определить цвет глаз. Глаза у падших богов были на половину прикрыты и замутнены какой-то пленкой.
Все присутствующие начали макать хлеб в раствор крови и потихоньку обходить каждого бога по очереди. Подумав, что подойдя в плотную, я смогу четче разглядеть цвет глаз бога, я присоединился ко всем.
Первый был седовласый старец, с одним глазом и сгорбленной спиной. Скорее всего, бог мудрости, так как даже через напускную пелену сна в его темно-фиолетовом глазе виднелись зерна ума и знания. Я смочил кусочек хлеба в вине и затолкал его в рот старику. Это было довольно трудно сделать с непривычки, так как рот у него хоть и был приоткрыт, но разевать его больше старик не желал, а у меня это сделать не получилось, ибо челюсть не двигалась, будто каменная. После кормления старика, мне на ум пришла мысль, что не нужно кормить всех по очереди, а если я ищу Лайму, то начать нужно именно с женщин. Так как я вне подозрений, на последовательность моих действий вряд ли обратят внимание. А если и обратят, то беспамятному человеку, как больному, многое позволено и много прощается. Богинь в зале было всего три. Ближайшая была статной красавицей, с мускулистыми руками, мощными бедрами и густой, растрепанной копной светлых волос. Грудь и бедра этой красавицы покрывали не ткань, как у других, а куски красиво сплетенной кольчуги.
Я уже понял, что эта дама не может являться богиней любви, если только любовь в нашем мире не равна нездоровым утехам, но удостоверился, присмотревшись к глазам. Они были бордовыми.
Второй ко мне стояла дородная баба, с золотой косой и испачканными в грязи ногами. Нежно васильковые глаза сразу дали ответ, что это не та богиня, которую я ищу.
Я подошел к последней и обомлел. Красота ее сбивала с ног еще на подходе. Даже серая подвальная пыль не смогла сделать эту богиню менее привлекательной. Тонкий упругий стан вкупе с точеными ногами заставляли стоять и пялиться на богиню во все глаза, и не жалеть о слюнях, капающих из открытого рта. Даже не заглядывая в глаза, я понял, что это ОНА. Я по привычке обмакнул кусочек хлеба в раствор крови, но тут же остановился и начал искать что-нибудь острое. Вот чего-чего, а острого то не у меня при себе, не вокруг не было. Стены все и то сплошь были закруглены и обиты какой-то тканью. Я уже потерял всю надежду, как рядом со мной встала моя сестра. И заколка в ее волосах была острая.
— Что любуешься брат? Ну, любуйся. Видать память возвращается, ты раньше тоже всегда подолгу стоял у этой попрошайки и исходил соплями и слюнями желания, — засмеялась она.
— Сестренка сделай милость одолжи одну вещь из своего туалета, — бросил я и вырвал у нее заколку из прически.
— Идиот, ты что делаешь! Не смей! Нет!
Взмах, порез, окровавленное запястье прижимается к холодным губам богини. Темнота…
Я проснулся.
Проснулся?
А я спал?
Скорее я почувствовал себя. Просто почувствовал, что я существую.
На этот раз я помнил, кто я и что со мной было. Я помнил свое имя, Добу, боль в запястье и невыносимый огонь зеленых глаз богини Лайме. Но все равно я не спешил открывать глаза. Не спешил не потому, что боялся опять очутиться в мире, где души это деньги, и прав тот, у кого их больше. Нет. Просто я чувствовал всем телом, что рядом кто-то есть и этот кто-то точно противоположенного пола, да еще гладит меня везде, где ни попадя. Это было чертовски приятно и даю голову на отсечение, что меня так еще никто не будил. Но нега негой, а вставать-таки нужно. Я открыл глаза и увидел Добу целующую меня в живот.
— Я сплю?
— Нет, любимый, ты уже проснулся, — хихикнула она.
— Любимый? О, как!
— А чему ты удивляешься, после того, что ты сделал, я снова стала свободной, жрицей и выкупила ваш дом. Теперь он мой, а ты герой народа и мой возлюбленный.
— Я смотрю, вы тут времени зря не теряете. Сколько я провалялся в беспамятстве?
— Трое суток.
— И за трое суток, все так изменилось?
— Мы очень много молимся и совершаем ритуалов. Выйди на балкон, и ты увидишь все сам, своими глазами.
Я нехотя вылез из-под одеяла и вышел на балкон. То, что я увидел, привело меня в ступор. Люди на улице, потеряв страх и стыд, совокуплялись, где можно и где нельзя, не смотря, на половые и возрастные различия и физиологические особенности.
— Это и
