было любимое развлечение толпы.
Я, стараясь быть как менее заметным, подобрался ближе к сестре.
— Милая сестра, прости меня за назойливость, но что такое дуэль? Это страшно?
— Дуэль это выяснение отношений, — сказала она нехотя.
По-видимому, моя ближайшая родственница была раздосадована тем, что ее жертва, быстро забыв свою фрейлину, бросился в первые ряды, дабы поближе стоя, насладиться тем зрелищем, что называли дуэлью.
— А как она происходит?
— Каждый вытаскивает деньги, что есть у него при себе, и тот, у кого их меньше, проигрывает.
— И все? А смысл?
— Смысл в том, что проигравший отдает все выложенные деньги победителю. Вы кстати, мой милый брат на прошлой неделе разорили, таким образом, моего прошлого возлюбленного.
— Но как можно разорить человека дуэлью? Не носит же он с собой все свое состояние? — спросил я, любуясь как кто-то, из услужливых зрителей, несет к противникам небольшой столик.
— Тут принцип чести мой дорогой брат. Если носить с собой в кошельке небольшую сумму, то любой вызвавший вас на дуэль, вас победит. Не много отобрав, но победит. И вас в конечном итоге ни кто не будет уважать. А если таскать с собой целое состояние, то шанс проиграть уменьшается, но увеличивается шанс потерять все разом. Хотя всегда можно остановиться и сказать "пас", но вы же, мужчины, практически никогда не останавливаетесь и всегда надеетесь на фарт и удачу.
Дуэлянты сошлись за столом. Мне было плохо видно за спинами зрителей, и слышно за их радостно-подтрунивающими голосами, но я различил вопрос гефеста: Экспресс или будем дрыгаться?
— Будем дрыгаться, — кивнул оппонент.
Они начали выкладывать денежные знаки потихоньку. Небольшими партиями.
Я аж кожей ощутил мечтания противников, особенно ответчика, о том, что противник именно сегодня не стал брать с собой много душ. Но после пяти минут выкладывания хрустящих купюр, гефест не выдержал и шмякнул огромную пачку.
— Пас, — сказал оппонент, и как мне показалось, выдохнул с облегчением.
И я его понимал. Когда выкладываешь по чуть-чуть, то нельзя определить толщину кошелька партнера и в надежде на лучшее так можно вывернуть весь кошелек. А когда противник кидает сразу много, он тем самым показывает, что у него этого добра в кошельке хоть с маслом жуй. Может быть это и блеф, но для тех, кто все-таки предпочитает быть без чести, но с деньгами, это сигнал прекратить игру, что бы сохранить хотя бы часть состояния.
Да, здесь нужно держать чувства и мысли вне языка, хотя бы до тех пор, пока не сможешь определять вместимость кошелька противников по их внешнему виду.
Это было еще одним уроком поведения после реакции на спектакль.
Представление кончилось, и я трепещущий желанием убраться поскорее домой, дабы не давать лишний повод людям подставить себя, незнающего местных законов, уточнил у сестры дальнейший путь следования. И о, ужас, оказалось, что следующее место нашего появления, никак не родной дом, а храм, в котором нам суждено простоять службу. Залез обратно в паланкин, и от мерной поступи носильщиков меня разморило, и я кажется, заснул.
Я открыл глаза через минут пять. К тряске в паланкине я уже привык немного и позволил себе приоткрыть шторку, дабы насладиться видом улиц. Ничего не говорит больше о городе и людях в нем живущих как улицы и фасады зданий. Признаться, тут было на что смотреть, каждый дом был шедевром искусства, если так можно сказать, но если и не искусства, то роскоши однозначно. Улицы так и сияли обилием золота, платины, других драгоценных металлов и естественно разнообразием всевозможных украшений и драгоценных камней. Огромные витиеватые заборы разной конфигурации хоть и портили всю эту роскошь, но не намного. Зелени на улице не наблюдалось. За заборами да, но на самой улице нет. Я посмотрел на рабов несущих меня и широко раскрыл глаза от удивления. Рядом с моим паланкином шла Доба.
— А ты что здесь делаешь, милое создание? Ты же сама сказала, что в театр со мной не поедешь.
— А я и не была в театре. А в храме обязаны даже рабы присутствовать.
— Понятно. Так ты специально шла к концу спектакля?
— Нет. Я отправилась вместе со всей процессией, а пока вы наслаждались зрелищем, ожидала со всеми рабами, как положено.
— Тогда, почему я тебя не видел?
— Так вы же всю дорогу до театра из паланкина носа не казали, а выйдя, поспешили в здание, не оглядываясь.
— Увы, грешен. Немного признаться укачало, — тон мой был слегка провинившийся. — Слушай, а чего ты ноги бьешь? Залезай в паланкин.
— Рабам в паланкинах разрежать не следует, маменька ваша, если узнает, потом выдерет как сидорову козу.
— Что совсем нельзя ехать в паланкине?
— Только для услаждения господина.
— Ну вот! На всякий запрет находится исключение. Залезай для услаждения.
Доба, не раздумывая, взлетела ко мне наверх, причем так ловко, что не на долю секунды носильщикам не пришлось замедлять темп. Сразу видно опыт у девки был изрядный. Раздеваться она начала даже раньше, чем полностью залезла. Когда я, опомнившись, остановил ее, на ней осталась лишь только две веревочки, которые носили гордое, но незаслуженное звание трусиков.
— Ну, вы же сами сказали про развлечения, — нахмурившись, промямлила обидчиво она, но одеваться, обратно не спешила, — я вам так сильно не нравлюсь? Или вы присмотрели себе какую-нибудь другую рабыню?
— Нравишься, очень нравишься, — поспешил ее заверить я, — но понимаешь, после потери памяти, мне как-то тяжело понять, что ты моя рабыня и позволить себе делать с тобой все, что захочу. Давай отложим телесные развлечения на потом, на то время когда ко мне вернется память, а сейчас будь добра развлеки меня разговорами.
— Как скажете хозяин, — тон ее немного погрустнел, как у женщины, которой говорят о любви, но доказывать сии высказывания делом не спешат, — что вы хотели услышать от меня?
— Ты морозоустойчивая?
— Нет, обычная. А надо такой стать? Вы только скажите, и я буду тренироваться.
— Я про то, что не холодно тебе сидеть раздетой?
— Мне одеться?
— Как сама посчитаешь нужным, — я не стал настаивать на чем-то, но сделал выражение лица таким, что Доба нехотя, но начала одеваться.
Принуждать ее к сексу я не хотел, а сидеть рядом с раздетой женщиной, бездействуя, и пытаться выспросить у нее что-то тем временем… Я ж нормальный мужик. Без памяти конечно, но и без физических недостатков.
— Что представляет собой служение в храме?
— Обычное служение. Не хуже и не лучше всех остальных.
— Делать то, что там придется?
— Служить, — голос у Добы был полон непонимания, словно я спрашивал у сороконожки
