гулять на Томь?» Я Арефьеву говорю: ты глянь, что это за птицы! Куда ты лезешь? А того уже понесло, кричит: «Гулять так гулять! Поехали!»
Дошли компанией до остановки трамвая, сели на «двойку». Пятаков сошел у кинотеатра «Юбилейный», а Арефьев и Ковалев с тремя женщинами поехали дальше...
Гринин дописал последнюю строчку, спросил Пятакова, может, что еще приметил? Пятаков подумал: а точно, приметил. Те две женщины, что позднее подсели к их столику, до этого сидели за столиком с каким-то парнем. Нет, в лицо парня не запомнил, все на женщин смотрел, удивлялся: какие они развязные и помятые. Ну про Нинку сказал. Да, у нее белые босоножки, платье цветастое, с вырезом, и плащ зеленый, болоньевый. Другая женщина — маленькая, рыжая, лет двадцати, не говорит — тараторит. Все присоседивалась к Ковалеву, а тот на нее ноль внимания, его третья заинтересовала, та, что все время молчала и непрерывно курила сигарету. Уж не знаю, как ее зовут...
Коломин, глядя, как давно успокоившийся Пятаков неспешно подписывает страницу за страницей протокол допроса, ненароком спросил: вы-то когда до дома добрались?
Пятаков, не поднимая головы, объяснил:
— Часов в семь. У подъезда сидела соседка из двенадцатой квартиры, которая еще дружила с моей женой. Увидела меня, глаза стали злые, говорит: — Ирод ты, Александр Иванович, и смерть жены тебя не угомонила, все пьешь!
Коломин кивнул Марчуку — тот вышел к дежурному, связался по телефону с Володей Габидуллиным и велел быстренько проверить у женщины из двенадцатой квартиры показания Пятакова и узнать у дочери, не уходил ли он вечером из дома.
Потом набросал ориентировку, отдал ее дежурному: прозвони по отделам, пусть этих женщин по приметам ищут, не тяни: это по делу убийства Арефьева.
Не прошло и полчаса, Габидуллин подтвердил: все точно. Пятаков вернулся домой около семи вечера, из дома больше не выходил.
Коломин пожал Пятакову руку — все, спасибо за помощь. Дать вам провожатого или сами доберетесь?
— Я могу идти? — Пятаков отчего-то удивился.
Гринин усмехнулся:
— В чем сомнение?
— Да нет, простите, ни в чем... Так я пошел?
* * *
Слава Рудюк не любил Кемерово — за пыль и битые дороги летом, за вечные запахи в воздухе, за непробойную толкотню в автобусах. И в этот раз, пока добрался до далекой правобережной Индустриальной улицы, натерпелся и духоты, и давки — на три командировки вперед.
Дом — двухэтажный, на шестнадцать квартир, — нашел быстро. На звонок открыл дверь парнишка, тут же из кухни, вытирая руки полотенцем, вышла женщина — видимо, жена Ковалева.
— Вам кого? — она с удивлением смотрела на широкоплечего, высокого лейтенанта. — Да вы проходите, проходите!
— Хотел бы видеть Ивана Спиридоновича.
— А его и нет, он в командировке. Или случилось что? — В голосе женщины промелькнула тревога.
— Да нет, нет. Просто хотел его спросить о товарище его, об Арефьеве.
Тут кто-то ключом открыл наружную дверь — женщина выглянула в прихожую, сказала весело:
— А вот и хозяин сыскался! Иди сюда, Ваня, тут тебя из милиции дожидаются.
Ковалев топтался в прихожей.
Рудюк позвал:
— Что вы там прячетесь, хозяин?
Ковалев стал у двери комнаты, лицо, словно у нашкодившего школьника, жалкое, растерянное. Рудюк недоверчиво спросил:
— Вы что, с вокзала?
Ковалев замотал головой: нет, нет, еще вчера... — он глянул виновато на жену и осекся.
— Ну вот что, — поднялся лейтенант, — вижу, разговора у нас тут не получится. Прошу со мной, потолкуем в райотделе.
Жена всплеснула руками:
— Ваня, что происходит? Ты что-то натворил?
— Нет, нет, Катенька, я ничего...
* * *
Начальник Кировского райотдела распорядился освободить для Рудюка кабинет. Спросил: с допросом сам справишься? Если что — зови — поможем.
Ковалев рассказал торопливо, словно боялся, что не успеет выговориться. Поведал, как в ресторане сидели, как пили у ларька пиво, как к ним подсели женщины, как поехали кутить на Томь, в Топольники, как сошел с трамвая Пятаков...
Лейтенант не успевал записывать. Остановил Ковалева: не спешите. Так, ну, а в Топольниках что было?
— Мы туда не пошли, устроились по другую сторону моста, в кустах... Опять выпили. Песни пели, уж и не помню, какие. Нинка, одна из женщин, затеяла пить на брудершафт с Арефьевым. Потом просто так стали целоваться. А Шура, маленькая такая, помню, ко мне льнет: ты что, папаша, меня боишься? А потом пьяным туманом все и затянуло. Утром просыпаюсь — лежу на койке, в комнате отдыха на вокзале. До сих пор в толк не возьму, как я там оказался. Ну, ничего не помню...
— А Арефьев?
— Очухался я мало-мальски и решил, что он уехал накануне вечерним поездом. Билеты-то на обоих у него были. Вечера я ждать не стал — автобусом поехал. Добрался до Кемерова, помчался к нему. А его дома нет. Тут я и подумал: не иначе с ним что случилось... А соседка их говорит — к Полине, к жене Арефьева, еще с утра приходили из милиции, она уехала в Новокузнецк... И все. Понял: боком вышла нам та гулянка. Домой не пошел, сам не знаю, чего испугался. Переночевал у друга. Сегодня с утра снова помчался к Арефьеву — там никого... Вот что хотите, то со мной и делайте...
Рудюк дописал протокол, отдал Ковалеву: прочитайте и подпишите.
Ковалев вздохнул: я вам и так верю.
— Читайте, читайте, так вернее. Может, где оговорились, может, я не так понял. Придется нам вместе ехать в Новокузнецк.
— Зачем?
— Арефьев ни свою Нинку, ни вашу Шурку опознать уже не может — убили его.
— Убили?! — в глазах Ковалева застыл ужас.
— Ну да, убили. Там, где вы гуляли. Вы-то хоть опознаете тех женщин?
* * *
В начале первого ночи милицейский патруль доставил в дежурную часть парня: лицо в кровоподтеках и царапинах, рубашка разорвана, на ногах одни носки. Сержант доложил:
— Вот, товарищ майор, говорит, к нам бежал: побили и ограбили. А от него, паразита, винищем прет!
Парень обиженно подтвердил: ну прет, и что? Пили у меня в квартире, имею право или нет?
Выяснилось, что он, Геннадий Лобков, рабочий железобетонного завода, вчера получил аванс, зашел в ларек к семнадцатой столовой попить пивка. Там компания гуляла, парень и три бабенки. Одну зовут Нинка-учительница, вот она позвала — подсаживайся, мол, к нам, у нас весело! Когда ларек закрыли,
