Осберт чуть покраснел, разгоряченный рассказом, рука его, было, потянулась к нетронутой кружке эля, но тут же спохватилась и отступила.
— Не пьешь то ты почему?
— Да потому что видения это все. Спьяну Агреб мне привиделся и его слуги.
Тут Писарь рассмеялся.
— А ты-то что гогочешь? Я-то главного не сказал, девка эта, которая меня лечила — порождение тьмы. Так глаза у нее горели двумя кострами из вечного пламени. Я сначала не успел сообразить, а теперь как свои закрываю, так ее глаза открываются, и жгут меня, как два злобных солнца. И следят. Иду я по улице, а все кажется, что в спину кто-то смотрит, а как обернусь, так нет никого.
— Может, тебе и привиделось, но ты пропал на несколько дней, это точно правда. Не в канаве же ты пролежал! Раны действительно так быстро не заживают.
— Говорят, есть зелья, может как раз из трав, про которые ты рассказывал. Из-за топей. А черные торговцы покупают их у темных созданий с горящими глазами, и все это от Агреба идет.
— Значит, сам видел эти глаза. Ладно, главное сейчас ты живой, и можешь хвастать шрамом.
— Какой там, он во мне сидит, демон этот, и следит. Я совсем съехал от здешнего эля. Раньше бывало, просто не помнил ничего, но вот запихать себе в голову бред вместо дырки… Нет, такого еще не было. Думаю даже в храм, к Гебе матери сходить помолиться. Так и сделаю!
Осберт открыл ставни, взглядом смерил высоту, обернулся и сказал:
— Ладно, Писарь, пойду я, они меня верно около дверей поджидают, демоны-то, а я в окно!
Действительно спрыгнул, и тяжелой трусцой поспешил в направлении храма. Писарь никогда не верил в Гебу — Богиню Мать, что из чрева своего родила землю. Но храмы ей строили огромные. Самый большой в Гаане. Гебу часто изображали в виде беременной женщины, которая руками придерживает живот. Моряки особенно верили в ее милость. На что еще опереться в море? Осберт огромный простоватый добряк, конечно, побежал вымаливать защиты. Хоть Писарь и посмеивался над ним, пока допивал кружку эля, он все же был рад, что в путешествии у него будет надежный друг. Может и я, думал Писарь, когда проплыву с капитаном по кромке западных земель, тоже увижу в солнце сияющий лик Гебы, а в ветре ее ласковый шепот и гневные крики.
Новые гости
Снизу послышался топот. Уверенные сапоги проскрипели вверх по лестнице и затихли у двери Писаря. Писарь беззвучно поднялся. Незваные гости, не приносят хороших вестей человеку, что сбежал от королевского наказания. Одно непонятно было Писарю, кому он сдался, если идет война? Писарь мысленно поблагодарил суеверного Осберта за закрытую задвижку. Один осторожный шаг в сторону окна, второй, третий. Тут дверь дала трещину, следующий удар переломил ее и в комнату ворвались стражники.
Писаря схватили и приперли к стене. Вошел до важности медленный страж в длинной серебреной кольчуге. Похожие на кольца этой кольчуги короткие каштановые кудри, и скованное знанием долга лицо, Беладор, новый глава городской стражи. Его знал каждый в городе. Все его черты напоминали статую, но не из бледного строгого камня, а из грубого дерева. Перед глазами у Писаря все немного качалось. В минуты безысходных неприятностей обрывались нити, которыми он держал каждый кусочек этого мира на привязи, реальность плыла сама по себе, а Писарь просто вертел головой. Жухлый человечек проворно залепетал позади Беладора:
— Это значит приятель, писарь видно. А тот через окно значит ушел.
Кисть Беладора дрогнула и соглядатай замолчал.
— Внизу сказали, твоего друга зовут Осберт? Скажи, Писарь тебе дорога его жизнь? — спросил Беладор.
Его громкий раскатистый голос, предназначался для полей, а не для маленькой пыльной комнатки. Он взял Писаря за локоть, потряс.
— Ты хочешь помочь Осберту?
— Не так сильно как ты, раз притащил семь стражников его охранять, — расхрабрился Писарь, но голос подвел, подскочил, истончился посреди фразы.
После такого ответа Беладор нахмурился:
— Приходится действовать наверняка. Сейчас сложное время, враги снаружи, враги внутри. Осберт знает о них кое-что. Где он прячется?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Писарь почувствовал себя маленьким ростком, которому гора повелела подвинуться. Гора из приказов, ответственности, из жизни, прожитой с мечом в руке.
— Осберт ничего мне не говорил. Я вам не помощник.
Беладор отвернулся и подошвой потер старые доски.
— Зря ты так. Придется тащить в темницу под башню.
Писарь метнулся к окну, толкнул стража и вон прямо головой вперед. Стражник выставил арбалет, нацелился, но Беладор оттолкнул стрелка. И сам выпрыгнул в окно.
Темный угол
Писарь не разбирал дороги, бежал как молочный жеребенок, спотыкался, сбивал всех на пути. Он шмыгал в каждый поворот и чудом не попал в тупик. Крики Беладора стихли. Писарь оказался в Гнилье. Трухлявая лестница в подворотне завела его в подвал. Зловонный и сырой даже в жаркий день. Воздух вокруг стал черным, мир стал звуком. Шорох подошв, всплески крохотных капель, и собственное горячее дыхание окружали Писаря. Уперся в наваленный мусор. Он был мягким, Писарь уселся в него и затих.
Беладор
Над мрачной даже в самые солнечные дни башней, трепался огромный багряный флаг и напоминал миру о войне. Большинство горожан считали долгом с утра сплюнуть в сторону красной тряпки, а все потому, что приказ вести человека в башню, значил спустить его под землю в холодные камеры. Часто прохожим слышались крики из-под окрестных мощеных улиц. К основанию башни стражи примыкала огромная оборонительная казарма на несколько сотен мечей. Караул из десятка солдат у главного входа замер на местах. Внутри башни вилась лестница вверх для честных людей. За сотни лет мира помещения наверху превратились в кабинеты, где велся учет всего, что происходило в огромной Гаане. Туда часто приносились вести и доносы. Вниз вела закрученная в другую сторону лестница для осужденных.
Белладор сидел за столом в просторной комнате почти на самом верху башни. Дубовая мебель, картины на отшлифованных каменных стенах, посуда из синеватого фарфора. Непривычная роскошь. Новый глава городской стражи никак не мог совладать со всеми неудобными удобствами. Месяца не прошло, с тех пор как Белладор занял пост, а уже разбито несколько драгоценных древних ваз и погнуто несчетное число изящных золотых перьев. Свитки тонкого папируса часто рвались под грубыми руками, на столе донесения лежали в одной куче со списками расходов, а скатертью служила огромная карта Гааны. Только приказы короля Белладор бережно складывал в единственный выдвижной ящик, подальше от случайно разлитых чернил.
Вошел чуть полноватый слуга с широким морщинистым лбом и толстыми, как две волосатые черные гусеницы бровями. Он нес таз с теплой парящейся водой и полотенца. Слуга принялся протирать ушибленное колено Беладора.
— Оставь, Кертис, это пустяк, ты же знаешь. Просто спрыгнул неудачно.
Кертис хмыкнул, отжал полотенце и продолжил.
— Почему всегда это молчание, Кертис?
Беладор встал и зашагал по кабинету.
— Почему я должен этим заниматься? Обычный писарь, я даже не уверен, что он что-то знает. Забился в угол, сидит сейчас, а через день его найдут, выловят, будут пытать. Я буду. Надеюсь, Осберт объявится на корабле.
— Господин, вам доверили безопасность короля, это большая честь и ответственность.
— Тогда почему ты был против?
В кабинет ворвался всполошенный стражник
— Командир, корабль, они отплывают!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Значит он там. Коня мне быстро! — приказал Беладор.
Скоро Белладор мчался по улицам к порту. Люди бросались из-под копыт, как пуганые птицы, торгаши спешно отодвигали тележки с дороги, а женщины спасали маленьких детей. И все же Белладору пришлось натянуть поводья, чтобы не сбить сумасшедшего в огромных красных ботинках, который шел, будто нет никакой угрозы. Агреб с этим чудаком, главное успеть.
