Что же дѣлается въ самой ямѣ? Надо сказать, что мужичья шахта по вертикалу внизъ ни въ какомъ случаѣ не бываетъ болѣе десяти саженей; нѣкоторыя шахты изъ осмотрѣнныхъ мною простирались въ глубь до 15 саж., но въ такомъ случаѣ вся машина была лучше и вмѣсто одной лошади ихъ была пара. Далѣе, съ десяти саженей, идетъ забой по наклонной плоскости, а не горизонтальными галлереями, для укрѣпленія которыхъ у мужика нѣтъ ни умѣнья, ни средствъ. Динамитъ никогда не употребляется. Вмѣсто него, рабочіе-забойщики просто долбятъ пластъ угля кайлами и этимъ путемъ добываютъ его. Надолбленный уголь другія рабочіе лопатами насыпаютъ въ вагончикъ и подвозятъ его въ мѣсту опусканія бадьи; здѣсь бадью насыпаютъ, дергаютъ за веревку (это значитъ — тащи!) и ждутъ, когда вмѣсто насыпанной бадьи въ нимъ спустится другая. Вагончикъ, впрочемъ, я видѣлъ только въ первой осмотрѣнной ивою шахтѣ; въ другихъ, вмѣсто него, употреблялась другая посуда, вродѣ ящика изъ-подъ макаронъ или вродѣ салазокъ, на которыхъ ребята катаются съ горъ. Такую посудину тащатъ просто волокомъ по землѣ до самаго отверстія шахты.
Рабочихъ минимумъ полагается 6. Одинъ, подростокъ, управляетъ лошадью и болтаетъ ногами и руками на веревкѣ; другой принимаетъ изъ шахты бадью и борется съ ней; двое внизу шахты насыпаютъ уголь въ посудину, а затѣмъ нагребаютъ его въ бадью; двое другихъ добываютъ уголь. Это число по большей части удвоивается, когда работа происходитъ день и ночь; тогда смѣна равняется 12 часамъ. Но это у болѣе состоятельнаго хозяина-мужика или у состоятельнаго арендатора. У бѣднаго, какъ придется.
Но у тѣхъ и у другихъ устройство самой шахты одинаково. Одинакова и «сбруя». Все это буквально состоитъ изъ обломковъ и обрывковъ. Воротъ, кое-какъ сколоченный на треснувшемъ столбѣ, немилосердно реветъ, канатъ, съ безчисленными узлами, то и дѣло путается и зацѣпляется на худомъ колесѣ; блоки плачутъ надъ ямой.
Здѣсь я долженъ бы былъ разсказать о самихъ рабочихъ въ мужицкихъ шахтахъ, но такъ какъ впечатлѣнія мои, вынесенныя изъ Щербиновскихъ копей, смѣшались съ другими впечатлѣніями, полученными отъ другихъ мѣстъ, то и o рабочихъ я скажу особо.
VII
Былъ обѣденный для рабочихъ часъ. Всѣ были наверху. Арендаторъ-еврей сидѣлъ у себя въ землянкѣ въ одной рубашкѣ, перепачканной угольною пылью, и дѣлалъ на бумагѣ какія-то вычисленія, въ то же время закусывая хлѣбомъ и холоднымъ кускомъ мяса. Я вошелъ къ нему затѣмъ, чтобы попросить позволенія спуститься въ его шахту. Но изъ короткаго разговора съ нимъ оказалось, что это невозможно и безполезно.
— У васъ есть другой костюмъ? — спросилъ онъ, оглядывая меня съ ногъ до головы.
— Нѣтъ, — отвѣтилъ я.
Я дѣйствительно забылъ захватить блузу и сапоги.
— Такъ какъ же вы спуститесь? Вы все перепачкаете, живого мѣста на вашей одеждѣ не останется, вымокнете… тамъ вѣдь воды по щиколки.
— Да неужели рабочіе въ теченіе двѣнадцати часовъ находятся въ лужѣ?
— Что же дѣлать? Бываетъ, что и по поясъ заливаетъ, ежели не успѣемъ выкачать.
Тутъ я поинтересовался, когда же воду выкачиваютъ? Самъ я вокругъ шахты не замѣтилъ никакихъ признаковъ откачиванія,
— Отливаемъ въ свободное время… Когда уже совсѣмъ нельзя работать, все затопляетъ, тогда и откачиваемъ, а потомъ опять работать.
— Да развѣ этакъ возможно? — сказалъ я.
— Отчего же? А вы думаете, на большихъ шахтахъ лучше? Тамъ, правда, паровая машина безпрерывно выкачиваетъ, ну, и зато ужь если зальетъ, такъ все дочиста, едва люди спасаются… Вообще не совѣтую спускаться: и грязно, и мокро, да и любопытнаго ничего нѣтъ. А если вы хотите узнать, какъ работаютъ, такъ вонъ пойдите къ рабочимъ, — они вамъ и разскажутъ.
Пришлось послушаться совѣта. Я вышелъ изъ землянки (землянка эта зимой служитъ единственнымъ мѣстомъ, гдѣ рабочіе обѣдаютъ и отдыхаютъ) и направился къ кучкѣ молодыхъ, безбородыхъ юношей. Они сидѣли кружкомъ вокругъ ведра съ водой и обѣдали, т.-е. кусали краюхи чернаго хлѣба и запивали его водой. «Всегда вы такъ обѣдаете?* Оказалось, нѣтъ. Вся эта кучка состояла изъ хлопцевъ сосѣднихъ селъ. Ночевать они уходятъ домой, гдѣ и ѣдятъ горячее, а на шахту приносятъ съ собой только хлѣбъ. Другіе рабочіе, изъ дальнихъ мѣстъ, нанимаютъ артелью стряпку, которая и готовитъ имъ обѣдъ, состоящій большею частью изъ солёной рыбы, иногда изъ мяса. Но тѣ въ это время уже пообѣдали и отдыхали по разнымъ мѣстамъ: одинъ лежалъ подъ бочкой съ водой, другой засунулъ голову подъ воротъ, прикрывъ часть колеса какою-то хламидой, отчего образовалась тѣнь; третій залѣзъ въ шалашикъ, сдѣланный изъ полѣньевъ дровъ и прикрытый бурьяномъ, тутъ же, около шахты, вырваннымъ. Такихъ шалашиковъ я насчиталъ штукъ шесть.
Вообще картина нищеты и оголтѣлости была полная. Въ особенности первое впечатлѣніе было невыгодно. Каждому, конечно, извѣстны угольщики, продающіе но улицамъ городовъ древесные угли. Ну, тамъ вотъ, если представить себѣ такого угольщика, да притомъ снять съ него одежду, оставить его въ изодранной рубахѣ и почти безъ оной, то получится вѣрное изображеніе рабочаго на каменноугольной шахтѣ. У перваго рабочаго, который мнѣ попался на глаза, рубаха на брюхѣ совсѣмъ отсутствовала, у другого дѣла были еще хуже. А когда я увидалъ ихъ въ кучѣ, въ количествѣ десяти человѣкъ, то получилъ еще болѣе сильное впечатлѣніе, — кто была куча лохмотьевъ, облитыхъ жидкою сажей.
— Отмывается эта грязь съ тѣла? — спросилъ я.
— Какъ же, отмывается, — отвѣтили мнѣ.
— Ну, а эта одежда рабочая на васъ?
— Извѣстно, рабочая. А есть которые эти ризы почитай что и николи не снимаютъ, — такъ и ходятъ чертями.
— Это почему же?
— Да такъ, значитъ, — въ шинкѣ прочая-то одежда.
Справедливость этихъ словъ я понялъ только впослѣдствіи, разузнавъ поближе о жизни копей.
— Ну, а работа тяжелая? — спросилъ я еще, хотя былъ заранѣе убѣжденъ въ ненужности такого вопроса.
— Нѣтъ, ничего, мы привыкли. А впрочемъ, одно слово — Сибирь!
Но какова работа шахтера, я лучше приведу разсказъ одного молодого человѣка изъ интеллигентныхъ, попробовавшаго работать въ шахтѣ. Онъ оканчивалъ курсъ въ штегерскомъ училищѣ и нанялся въ качествѣ рабочаго въ вакаціонное время.
— Какъ вамъ извѣстно, у насъ въ училищѣ очень часто бываютъ практическіе уроки въ шахтахъ. На такихъ урокахъ я всегда чувствовалъ себя весело, много работалъ и всегда прежде всѣхъ изучалъ пріемы разныхъ работъ. И мнѣ не казалось трудной жизнь въ шахтѣ… Вотъ я однажды и задумалъ провести лѣто на одномъ рудникѣ, въ качествѣ простого забойщика. Задумалъ и сдѣлалъ. Манили меня двѣ цѣли — практическая и, если хотите, идейная. Практически мнѣ положительно необходимо было зашибить за лѣто рублей сто, а на шахтѣ, гдѣ поденная плата минимумъ 70 к., а то поднимается для ловкаго рабочаго и до 2 руб., мнѣ казалось легко зашибить такія деньги, причемъ, по моимъ разсчетамъ, я ни въ чемъ не буду себѣ отказывать — ни въ отдыхѣ, ни въ пищѣ. Ну, словомъ, мнѣ улыбалась жизнь шахты съ этой стороны. Что касается идейной, то вы поймете сами, въ чемъ дѣло: желаніе сблизиться съ народомъ, гордость сознанія тяжелой работы, мечты о будущемъ… Мечталъ я ни болѣе, ни менѣе, какъ бросить свое привилегированное положеніе и сдѣлаться простымъ работниковъ. Ни болѣе, ни менѣе!… Такъ вотъ я и поступилъ на шахту. На первыхъ порахъ мнѣ назначено было 1 р. 20 к. въ день — чего же больше? Принялся я работать. Обстановка мрачная. Работаютъ при масляномъ освѣщеніи, которое производитъ удушливый смрадъ. По щиколки въ водѣ. Въ лучшемъ случаѣ, если нѣтъ воды, кругомъ по стѣнамъ и подъ ногами стоитъ какая-то ослизлая сырость. Но въ первый день я чувствовалъ себя ничего; только руки, отъ тяжелаго кайла, висѣли, какъ веревки, да спина мозжила. Въ головѣ тупость какая-то. Но все-таки урокъ свой я исполнилъ. На другой день въ шахту я спускался уже безъ всякой охоты, и дрожь пронизала меня, когда я очутился на томъ же самомъ мѣстѣ забоя, гдѣ вчера долбилъ. Но и въ этотъ день урокъ свой я кончилъ съ грѣховъ пополамъ. Только все время былъ въ какомъ-то сонливомъ настроеніи не то отъ усталости, не то отъ чего другого. Проспалъ я послѣ этого раза десять съ половиною часовъ и окончанія смѣны ожидалъ съ какимъ-то раздраженіемъ. Раздражала меня ослизлая, грязная блуза, бѣсилъ видъ чернаго угля. Но я все-таки упрямо полѣзъ и въ третій разъ. Но въ этотъ день на меня напало такое мрачное настроеніе, что я ежеминутно порывался бросить кайло, молотокъ и долото и вырваться на свѣтъ… Вы не можете себѣ представить, какъ тяжко лишеніе свѣта! По крайней мѣрѣ, я до сихъ поръ не могъ представить себѣ, чтобы солнце было такъ необходимо человѣку. Когда я въ этотъ день спустился въ шахту, безпричинная и страшная тоска овладѣла мною. И я чувствовалъ, что это именно тоска по солнцу. Если бы солнечный лучъ ворвался туда, на глубину пятидесяти саженей, я бы, казалось, закричалъ отъ радости и принялся бы весело и съ удвоенною силой работать. Но солнца тамъ не могло быть, и я чувствовалъ, какъ сжималось отъ давящей тоски мое сердце, а умъ какъ-то обозлился… Только сонливость помогла мнѣ. Работая кайломъ, я въ то же время сознавалъ, какъ глаза мои слипаются и все тѣло изнемогаетъ отъ жажды сна, безпробуднаго сна. И я уснулъ, не кончивъ работы… Эта сонливость, вѣроятно, происходятъ также отъ отсутствія солнца. Нѣтъ свѣта, и тѣло жаждетъ покоя, лишенное своего возбудителя, своей творческой силы… Но въ то же самое время сонливость — единственное спасеніе отъ тоски. Еслибы не нападала эта сонливость, то можно бы было, казалось, съ ума сойти, такъ что на четвертую смѣну я уже ожидалъ сонливаго состоянія, какъ нѣчто пріятное, и когда оно напало на меня, я уже работалъ, какъ машина. И все-таки опять уснулъ, на этотъ разъ еще раньше, чѣмъ вчера, уснулъ прямо въ ослизлой, сырой одеждѣ, положивъ голову на глыбу угля и лежа бокомъ прямо въ холодной лужѣ… Пятую смѣну я пропустилъ, просидѣлъ цѣлыя сутки на квартирѣ и все время испытывалъ какую-то одурь. На шестой день я пошелъ, но не проработавъ и трехъ часовъ, уснулъ съ молотомъ въ рукѣ, повалившись въ сырое углубленіе забоя, и Богъ знаетъ, сколько времени проспалъ бы, еслибы товарищи рабочіе, по окончаніи смѣны, не растолкали меня. Этимъ и кончилась моя попытка зарабатывать деньги кайломъ и жить вмѣстѣ съ чернорабочими. Конечно, я могъ бы и дольше остаться, — вы видите, я человѣкъ сильный и выносливый, — но тогда мнѣ нужно было бы выучиться пить, пить съ страшнымъ разгуломъ и дебошами, пить вплоть до пропоя послѣднихъ штановъ, какъ пьютъ только наши рабочіе. Я теперь увѣренъ, что жизнь шахтера можетъ проходить только между двумя состояніями — сонливостью и разгульнымъ пьянствомъ…
