Говоря кто, старикъ какъ будто на кого-то разсердился и какъ будто далъ слово, вмѣстѣ съ прочими никитовцами, твердо вступиться за свои права на ртутный рудникъ.
— Это было бы хорошо для васъ. А все-таки я думаю, — вдругъ иронически сказалъ докторъ, — что и опять васъ объѣдутъ!
Старикъ вопросительно посмотрѣлъ на насъ обоихъ и замѣтилъ разсѣянно:
— А что ты думаешь, вѣдь и впрямь объѣдутъ, сдѣлай одолженіе! Отличнѣйшимъ манеромъ объѣдутъ!
— И вы будете смотрѣть? — спросилъ докторъ.
— А чего же? Да какже съ ними совладаешь-то? Да насъ можно очень просто водкой накачать, а міроѣдовъ задарить, и тогда изъ насъ, пьяныхъ истукановъ, хошь веревки вей… Да ну ихъ!… Грѣхъ одинъ промежь насъ идетъ изъ-за этого самаго рудника!… Ну ихъ!…
Старикъ при этомъ добродушно выругался. А на нашъ смѣхъ онъ повторилъ:
— Да право! Что намъ съ ними тягаться-то? Силы у насъ мало, то-есть совсѣмъ силы супротивъ ихъ у насъ нѣту! Самый мы мякинный народъ, ежели касательно, чтобы права свои отыскивать, то-есть вотъ какіе мы гороховые людишки насчетъ этого рудника!… Ну ихъ!..
Старикъ началъ-было разсказывать исторію открытія и разработки рудника, но въ это время мы были уже возлѣ станціи, и намъ предстояло черезъ нѣсколько минутъ уѣхать изъ Никитовки.
На слѣдующій разъ мнѣ предстояло познакомиться съ Брянцевскими соляными копями и съ Деконовскими каменноугольными копями, но почему-то я рѣшилъ, прежде всего, поѣхать на крестьянскую угольную разработку, производимую самими мужиками на свой страхъ и счетъ. Должно быть, это мое рѣшеніе явилось незамѣтно, благодаря словамъ старика, что народъ здѣсь больше всего на счетъ металла болтается, — одни кормятся углемъ, другіе солью, третьи ртутью.
Пища эта не зависитъ отъ урожая, но какою цѣной она достается — это еще мнѣ предстояло узнать.
VI
Если я не попалъ въ Лисичанскъ или въ Нелѣповку, ни другое какое мѣсто, гдѣ существуютъ крестьянскія шахты, а пріѣхалъ въ Щербиновку, находящуюся близъ ст. Петровской, то кто совершенная случайность, — случайная встрѣча съ человѣкомъ, который посовѣтовалъ мнѣ ѣхать именно въ Щербиновку… Но я потомъ былъ благодаренъ этой случайности, такъ какъ попалъ въ самое типичное мѣсто, въ самое каменноугольное гнѣздо, со всѣми его оригинальными особенностями, и могъ узнать то, чего я не узналъ бы ни въ Лисичанскѣ, ни въ другомъ какомъ-либо мѣстѣ.
Было позднее утро, когда я пріѣхалъ на ст. Петровскую, Донецкой дороги. Нѣсколько минутъ я колебался, что мнѣ дѣлать: идти-ли пѣшкомъ до Щербиновки, или поискать лошадей, и гдѣ остановиться — у русскаго или у еврея, у скупщика или у крестьянина. Когда я наканунѣ передъ тѣмъ наводилъ справки, мнѣ не совѣтовали ни въ какомъ случаѣ (Боже васъ сохрани!) объявлять своей профессіи и цѣли пріѣзда. «Иначе вамъ ничего не покажутъ и вы ничего не узнаете». Совѣтовали лучше всего явиться не въ своемъ видѣ, напримѣръ, въ видѣ покупателя угля или агента, мой главнымъ образомъ, настаивали на томъ, чтобы я не имѣлъ дѣлъ прямо съ мужиками, а отыскалъ жида… Жидъ въ такихъ случаяхъ незамѣнимъ; онъ все знаетъ, все можетъ показать и разсказать, всѣмъ услужить и сдѣлать вообще то, чего никто не въ силахъ сдѣлать… безъ жида не обойдешься! И я уже внутренно почти согласился поступить сообразно съ совѣтами опытныхъ людей.
Но теперь на станціи никого не было не только жида, но и самаго немудрящаго жиденка. Пришлось обходиться своими средствами. Съ твердымъ намѣреніемъ отыскать жида я отправился, съ подушкой и пледомъ въ рукахъ, по дорогѣ въ Щербиновку; предстояло идти версты двѣ. Солнце уже немилосердно жарило; раскаленный воздухъ стоялъ неподвижно надъ голою степью, которая широко раскинулась передъ глазами, лишь только я вышелъ со станціи, а на мою бѣду, въ эти дни я заболѣлъ приступами своей мучительной болѣзни. Но дѣлать было нечего, пришлось идти. Немного пройдя, я вышелъ на пригорокъ, а отсюда передо мной сразу развернулась широкая впадина, въ которой и залегло громадное село; можно было опредѣлитъ, гдѣ живетъ простой мужикъ, гдѣ скупщикъ, гдѣ русскій и гдѣ нѣмецъ; нельзя было только заранѣе опредѣлить, въ какомъ домѣ засѣлъ жидъ-скупщикъ, а въ какомъ — русскій скупщикъ, да это, пожалуй, и вблизи трудно распознать…
Послѣ довольно тяжелыхъ усилій я, наконецъ, добрался до села, спустился въ первую попавшуюся улицу и пошелъ посрединѣ ея, въ полномъ недоумѣніи, куда зайти. Но тутъ-то въ первый и въ послѣдній разъ мнѣ и сослужилъ службу жидъ. Идя по улицѣ, населенной въ перемежку мужиками и евреями, я оглядывался по сторонамъ, какъ вдругъ слышу сзади меня голосъ:
— Господинъ, господинъ! Позвольте! Остановитесь, пожалуйста!
Я остановился и оглянулся. Въ мою сторону спѣшилъ одѣтый въ брюки и жилетъ еврей и махалъ правою рукой, а лѣвою рукой онъ придерживалъ щеку.
— Извините, господинъ, — говорилъ съ сильнымъ жидовскимъ акцентомъ догнавшій меня, — у меня зубы болятъ.
— Ну, такъ что же? — отвѣтилъ я, ничего не понимая.
— Да я увидалъ, что вы идете, и думалъ: вотъ докторъ. Побѣгу зубы показать…
— Нѣтъ, я не докторъ.
— Очень плохо. Може, фершалъ?
— Нѣтъ, и не фельдшеръ.
— Очень плохо. А позвольте спросить, для какой потребности прибыли? — спросилъ еврей, поддерживая щеку.
— Да это ужь мое дѣло.
— Такъ. Очень плохо. Може, уголь купить?
— Можетъ быть.
— А жито не покупаете?… Боже мой, какъ зубъ болитъ!… Жита вамъ не надо?
— Жита я не беру, — отвѣтилъ я, смѣясь.
— Такъ. Плохо, плохо. Зубъ меня безпокоитъ… Шахты не будете покупать?
— Ничего мнѣ пока не нужно. А вотъ если бы вы указали мнѣ, гдѣ можно выпить молока, я былъ бы очень благодаренъ вамъ.
Еврей живо оглянулъ всю улицу и тотчасъ же закричалъ вдали идущей съ ведрами бабѣ:
— Эй, Перепичка! Вотъ господинъ молока хочетъ выпить, дай ему молока… Идите, господинъ, вотъ въ этотъ домъ. Она вамъ дастъ молока.
И еврей довелъ меня до воротъ, куда въ эту минуту входила та, которую онъ назвалъ Перепичкой, вѣжливо попросилъ извиненія и отправился, все продолжая придерживать щеку, въ ту сторону, откуда онъ догналъ меня. А черезъ минуту я сидѣлъ уже въ сѣнцахъ, пилъ молоко и разговаривалъ съ бойкою Перепичкой. Немного спустя послѣ моего прихода вошелъ въ сѣнцы мужъ Перепички, съ которымъ мы также разговорились. Оба Перепички были такіе умные, смышленные и знающіе, что я въ сѣнцахъ ихъ просидѣлъ часа два и благодарилъ еврея, что онъ сюда меня направилъ. Въ эти два часа, въ разговорѣ съ мужиками, я узналъ больше, чѣмъ въ цѣлый день разговора съ опытными людьми.
Перепички еще недавно сами держали шахту на крестьянской землѣ, знали всѣ процессы добычи и сбыта угля, знали всю исторію Щербиновскихъ шахтъ, какъ владѣльческихъ, такъ и мужицкихъ, но, главное, до мельчайшихъ подробностей, съ тонкими оттѣнками могли разсказать про все, что касалось угольнаго дѣла не только въ ихъ Щербиновкѣ, но и по другимъ мѣстамъ. Пріѣхалъ я въ Щербиновку съ крайне смутными представленіями о дѣлѣ, которымъ интересовался, а здѣсь, въ мазаныхъ сѣнцахъ, въ разговорѣ съ двумя Перепичками (по-русски Перепичка значитъ лепешка), въ теченіе лишь двухъ часовъ, я такъ ясно сталъ представлять себѣ вещи, какъ будто изучалъ ихъ въ теченіе мѣсяца. Говорили мы про окрестныхъ владѣльцевъ шахтъ, про арендаторовъ, про устройство самихъ шахтъ, про добываніе и сбытъ угля, про скупщиковъ и торговцевъ, про евреевъ и маклеровъ; не забыли даже такой высокой матеріи, какъ «угольные кризисы» и ихъ причины. Но такъ какъ я, отправляясь сюда, больше всего интересовался мужицкими шахтами, то о нихъ больше и рѣчь шла. Но тутъ мои случайные знакомые, смышленные Перепички, оказались уже положительно на высотѣ авторитетныхъ знатоковъ. Однако, я передамъ не только то, что мнѣ разсказывали Перепички, но и все то, что мною узнано изъ другихъ источниковъ. Въ Щербиновкѣ, въ Нелѣповкѣ и во многихъ мѣстахъ земля, содержащая каменноугольные пласты, принадлежитъ крестьянскимъ обществамъ. Въ большинствѣ случаевъ крестьяне эту землю, на разныхъ условіяхъ, сдаютъ въ аренду крупнымъ владѣльцамъ и компаніямъ, но въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, какъ вотъ въ этой Щербиновкѣ, мужики, на ряду съ отдачей въ аренду, сами пробовали и до сихъ поръ пробуютъ разрабатывать уголь. Содержащая уголь земля, какъ и всякія другія мужицкія угодья.) дѣлится по душамъ, причемъ приходится на каждую душу, напримѣръ, по сажени (разумѣется, по сажени поверхности, а не глубины), и эти-то кусочки затѣмъ и поступаютъ подъ разработку. Говорятъ, что для разработки раньше составлялись артели изъ нѣсколькихъ человѣкъ, которыя собственными средствами и добывали уголь, внося каждый капиталъ и рабочія руки; бывало это и въ Щербиновкѣ. Но я артелей уже не засталъ. Разрабатываютъ шахты въ настоящее время не артели, а отдѣльные крестьяне-домохозяева, т.-е. произошло раздѣленіе между капиталомъ и трудомъ, хотя еще очень неопредѣленное. Дѣлается это такимъ образомъ. Тотъ или другой крестьянинъ побогаче или половчѣе скупаетъ угольныя души на себя, причемъ платитъ за это право аренды отъ пяти до десяти рублей, смотря по тому, у кого покупаетъ: если вышеупомянутыя сажени принадлежатъ бѣдняку, то стоимость покупки падаетъ даже ниже пяти рублей, падаетъ даже до нѣсколькихъ бутылокъ водки, потому что для бѣдняка доставшаяся ему угольная сажень безполезна и разрабатывать ее онъ не въ силахъ, между тѣмъ, деньги ему нужны всегда до зарѣзу, и вотъ онъ готовъ спустить свой надѣлъ за бездѣлицу; если же надѣлъ принадлежитъ состоятельному домохозяину, то цѣна покупки возростаетъ вмѣстѣ съ состоятельностью его; у богатаго же крестьянина и совсѣмъ нельзя купить его надѣлъ, потому что если онъ теперь не разрабатываетъ свой уголь, то надѣется приступить къ его разработкѣ въ другое время. Такимъ образомъ, у покупщика оказывается во владѣніи нѣсколько десятковъ душъ. Такую же покупку можетъ совершить и другой крестьянинъ; вслѣдствіе этого, угольные надѣлы, въ концѣ-концовъ, скопляются въ очень немногихъ рукахъ. Такъ, въ Щербиновкѣ въ настоящее время только съ небольшимъ двадцать шахтъ, принадлежащихъ почти такому же числу владѣльцевъ, причемъ каждая шахта составлена изъ многихъ десятковъ душевыхъ надѣловъ и содержитъ до двухъ сотъ саженей поверхности.
