ее, но она недоступна. У нас нет отношений, эмоциональной связи. Ей не до меня, я ее не чувствую, как будто у нее внутри ничего нет, нет теплоты, один холод. Она как айсберг. Я в постоянном режиме ожидания, как кнопка. Я жду, когда я ей понадоблюсь. Даже когда она говорит, кормит, одевает меня, я чувствую пустоту. Как будто мама – это пустая оболочка. Я в постоянном ожидании, я жду от нее теплоты.
Как будто, если она даст эту любовь, я пойму, что со мной все в порядке, я любима. А раз мама не дает мне любви, что-то со мной не так. Что со мной не так? Что мне нужно добрать? Что мне нужно сделать, чтобы мама меня полюбила?»
Но потом Анна как будто переключается на другой режим. На режим благодарности и вины.
«Я благодарю ее за то, что она выносила, родила, и за тот поток любви, который она смогла дать. Я ее благодарю. Она дала, сколько могла. Я должна даже признать, что была неблагодарной дочерью. Мама, я обесценивала то, что ты мне дала, как эгоистка. Я принимаю ту любовь, какую ты можешь мне дать. Я люблю тебя и благодарю тебя. Спасибо за то, что дала».
Казалось, Анна подошла к пониманию, что это она жертва, и в самом начале она была зла, что ее не замечают. Эта злость предназначена маме. Маме-айсбергу, холодной, недоступной и отстраненной. И этот гнев справедлив, ведь это ее мама морила холодом и отвергала. А потом Анна «опомнилась» и стала благодарить маму и винить себя, заглушила обиду, залила пламя гнева, и ничего не проработалось. Она запретила себе жаловаться. Нельзя обвинять маму, быть неблагодарной, надо ее простить. И не просто простить, а еще и повиниться за свою неблагодарность и обесценивание. Приоткрывшееся окно возможностей полностью захлопнулось.
А чтобы появились изменения, надо не заглушать злость, а осознать, что она направлена на мать, а не на себя, проработать гнев и понять, что вы до сих пор тот маленький ребенок, который жаждет, чтобы мама его заметила. Мало понять, что это обида и гнев, и разрешить себе злиться. И это не значит, что необходимо преследовать, орать, обвинять мать, требовать. Нужно разрешить себе эти чувства, проработать и отпустить.
Наказание молчанием
Некоторые люди не осознают, какой вред принесли им такие методы воспитания, как игнорирование, молчание родителей. Они и сами применяют это к своим детям как ненасильственный метод воспитания. Понимание приходит только при анализе причин своих психологических проблем. Вот что говорит Елена:
«Моя нарциссическая мать наказывала меня длительными периодами молчания и изоляции по несколько раз в году в течение многих лет. Я думала, раз меня в детстве не били и голос повышали редко, то, значит, и детство у меня было счастливое. И, наверное, мама права, когда называет меня неблагодарной. Ведь все же в детстве было хорошо, а вспоминать я его я ненавижу. Наверное, со мной что-то не так… я такая депрессивная».
Подготовка к бойкоту
«Когда мне было лет 5, мама часто и с выражением читала мне стихотворение[4]:
Я маму мою обидел,
Теперь никогда-никогда
Из дому вместе не выйдем,
Не сходим с ней никуда.
Она в окно не помашет,
Я тоже не помашу,
Она ничего не расскажет,
Я тоже не расскажу…
Я слушала это стихотворение, затаив дыхание, и глаза мои наполняли слезы. Мне было так страшно обидеть маму! Как же это будет ужасно, если мама перестанет со мной разговаривать!»
Бойкоты начались
«С 7 лет строки страшного стихотворения начали регулярно претворяться в жизнь. Мать так часто наказывала меня бойкотом, что у меня значительные пробелы в памяти. Ведь в те дни, когда она со мной не разговаривала, в моей жизни ничего не происходило, я просто существовала и надеялась на скорое прощение.
Из своей комнаты я не выходила, потому что боялась напороться на злостный, полный ненависти, материнский взгляд. Если бы взглядом можно было убивать, я бы умерла от самого первого.
Чтобы хоть как-то скоротать время до наступления момента прощения, я много спала. (И недавно я поняла, что до сих пор так делаю. Чуть какая проблема в жизни, и я впадаю в спячку, подсознательно надеясь, что все само собой решится, пока я сплю.)»
Мать заранее подготовила дочку к пыткам молчанием. Она читала стихотворение с выражением, чтобы Елена прочувствовала весь ужас этого наказания и чтобы девочка понимала, какое преступление она совершила, как обидела маму, и мучалась сильнее от осознания, что мама никогда больше не вернется.
Во время игнора жизнь останавливалась, и Лена как бы выходила из этого мира и уходила в другой, где не так больно. И память о страшных событиях тоже исчезала. Впоследствии этот защитный механизм может развиться в диссоциативные расстройства: дереализацию, деперсонализацию, частичную диссоциативную амнезию.
Дети, которых игнорируют, часто много спят, чтобы скоротать время отвержения. Сон спасает их от страданий, но впоследствии такая реакция может стать причиной депрессии: не хочется ничего делать, только спать. С эволюционной точки зрения, депрессия – это механизм выживания, экономия энергии, когда ситуация безвыходная. Замирание, засыпание, бездействие.
В первые годы жизни материнская любовь – это гарантия жизни. Когда мама любит, она находится рядом, кормит и поддерживает. Мама – это источник жизни и защита от опасностей мира. Но, если мама исчезает, это конец жизни. Ребенок чувствует страх смерти, и неважно, как она исчезла – физически или эмоционально. Сначала он громко плачет, зовет маму, когда ответа нет, он понимает, что надо надеяться только на себя: «мама игнорирует, она не защитит меня», «я могу умереть и поэтому засыпаю, чтобы сохранить энергию. Надо слиться со средой и замолчать». Так повелось с древних времен: когда если ребенок был брошен, то выживал, если переставал плакать и не привлекал внимание диких зверей. Брошенные дети, которые могли замереть и замолчать, выживали. Это и передалось по каналам эволюции нам как механизм выживания.
«Кстати сказать, в 8 случаях из 10 я даже понятия не имела, на что она обижалась или почему она злилась, ведь она никогда не объясняла, что можно, а что нельзя. Я словно с завязанными глазами на ощупь шла по жизни и училась быть хорошей девочкой методом проб и ошибок.
