Вернулся он не скоро. К тому времени все было разгружено, занесено в фанерную будку, по-хозяйски разложено и распределено по углам и полочкам, а машина заботливо укутана чехлом.
— Ну? — вопросительно повернулся к нему Дмитрий Васильевич.
— Двести пятьдесят граммов.
— Негусто.
Аргунову доводилось бывать у тестя на пасеке и раньше. Он знал, что один из ульев со средней пчелиной семьей установлен на весах и пасечники, регулярно взвешивая дневной привес, судили о взятке.
— Да, — покачал головой Дмитрий Васильевич, — нынче немудрено и без меда остаться.
— Почему? — заинтересовался Аргунов.
— Пчела сидит.
— В такой-то день? — удивился Андрей. — Что ей еще надо? Солнце вовсю! Нектар из цветов так и прет!
— Нектару-то не больно разбежишься! — поправил его тесть. — Сейчас бы хороший дождик, а потом чтоб пригрело. Вот тогда бы и попер нектар! И медок пошел бы. Но главное не в этом. Пчеле не дает работать филант.
— Что за филант?
— Оса такая. Она подстерегает пчелу возле ульев, набрасывается, парализует и уносит в свою нору. Там окончательно добивает, а в трупике откладывает яйца. Вовсю пиратствует. Пойдем, если хочешь, сам увидишь.
Они остановились возле одного улья. Только теперь Аргунов обратил внимание на то, что нет того гудения, которое обычно бывает на пасеках в погожие летние дни. Пчелы, правда, летали, но с неохотой, опасливо. Зато господство в воздухе полностью принадлежало этому самому филанту — внешне оса осой, только крупнее, с полосато-желтым брюшком и с «короной» на голове.
Одна из пчелок отважилась вылететь за добычей, но едва поднялась в воздух, как на нее тут же набросился филант, схватил сильными мохнатыми лапами, но ужалить не успел. Пчела рванулась к земле, увлекая за собой страшного наездника. Ей удалось вырваться из цепких лап, она упала на землю и торопливо, по-пластунски поползла между травинками. Затаилась, отдыхая, потом тяжело поднялась и полетела к своему улью.
Впервые так близко наблюдал Аргунов жестокий закон природы. Раньше он слышал от тестя много добрых слов о пчеле. Но только теперь по-настоящему восхитился этой великой труженицей.
За обедом, как положено, отведали молочно-белого снадобья, медовухи, — и пошли споры, разговоры…
— Ты вот летчик, — сказал Федотыч, — а я тоже имею кое-какое отношение к авиации. Я видел первый полет в России.
При этих словах Дмитрий Васильевич покашлял, что означало: «Ой, Федотыч, заливаешь…»
— Ей-пра! Чтоб мне с места не сойти! — поклялся старичок. — А не веришь — я и рассказывать не буду.
Пришлось Аргунову вмешаться:
— Да что вы спорите? Делить ведь нечего. — И попросил: — Расскажи, Федотыч! — Тот еще долго отнекивался, обиженно поглядывая на своего напарника, пока Андрей не взмолился: — Это ведь очень интересно — услышать из уст очевидца. Я только в книжках читал об этом.
Наконец Федотыч смилостивился.
— Видишь, горб у меня? Еще в детстве с печки упал. И вот прослышал отец, что в Петербурге какой-то доктор лечит горбатых. Ну и повез меня. Приехали, а там столпотворение. Все куда-то бегут, сказывают: чудо небесное будут показывать. Отец меня за руку — и тоже туда. Помню, народу — курице клюнуть негде! А ероплан — смехота одна, бог знает на что похож. Дом не дом, телега не телега. Летчик сидит весь на виду, никакой кабины и в помине нет. Зафырчал, значит, мотор, пропеллер закрутился — и понесла его дьявольская сила. Бежит, бежит, потом подпрыгнул от земли на сажень, и весь народ единым духом: «По-ле-те-ел!» Полететь-то полетел, да лучше бы не радовались. Сглазили, должно. Что-то в ероплане затрещало, заскрипело, и дым повалил. Ничего не видать. Народ в панике — кто убегать кинулся, кто, наоборот, к земле прижался. «Божья кара!» — кричат. А когда дым развеялся, все так и ахнули: ероплана нет, а летчик стоит среди обломков и руль в руках держит. Ей-богу, не вру… — И Федотыч чуть не упал в траву от смеха.
Дмитрий Васильевич крякнул, с укоризной взглянул на него:
— Тебе смешки, а мой зять каждый день со смертью в прятки играет. — Он повернулся к Андрею: — Слушай, а не хватит ли тебе, а? Выслуга есть, пенсион обеспечен. Кончай ты со своей работой!
Федотыч тут же дружно поддержал:
— Конечно, выходи в отставку — и к нам, на пасеку. Никакого тебе риску, разве что пчела укусит…
Аргунов поморщился: ох уж эти сердобольные советчики!..
— Кому-то и летным делом заниматься надо. А на пенсию вы меня рано отправляете.
Потом они разложили костерок, начали готовить обед.
— Подай-ка, Андрей, мой «фронтовичок», — попросил Дмитрий Васильевич.
Аргунов дотянулся до рюкзака, достал небольшой алюминиевый чайничек с прокопченными боками — «фронтовичок», как любовно называл его тесть, потому что вместе с ним этот чайник прошел всю войну.
Тем временем Федотыч принес из будки блюдо с нарезанным сотовым медом.
— Угощайся, Андрей свет батькович, нашим медком. Свежий, горный. А ты, Васильевич, попотчевал бы нас фронтовыми былями, а? Или подзабылось?
Дмитрий Васильевич посмотрел на старичка долгим укоризненным взглядом.
— Такое разве забывается? И как у тебя только язык поворачивается?
«Ах вы, старые петухи!» — засмеялся про себя Аргунов и с наслаждением откусил кусок сотового меда.
— Расскажи, как ты шпиона поймал! — подзадорил Федотыч приятеля.
— Ладно тебе, язва! Запомнил — теперь, надо не надо, будешь вспоминать.
Федотыч так и зашелся весь от смеха. Андрею тоже стало интересно.
— Рассказал бы, — попросил он.
Дмитрий Васильевич наконец сдался:
— Помню: еду полем, нагоняю какого-то капитана. Садитесь, говорю, подвезу. Ничего, отвечает, я и так дойду. И что-то в нем мне подозрительным показалось. Рядом — передовая, а он разгуливает себе, как на бульваре, и еще с фотоаппаратом. Ну, глаз у меня наметанный. Не иначе шпион! Шепнул своему автоматчику: «Будь начеку!» — а сам капитану: «Ваши документы?» Его аж передернуло: «Ты что, сержант, не видишь, кто перед тобой?» — «Видать-то вижу, но времечко какое?!» — «И не подумаю». А сам дальше. И почудилось мне: лыжи навострить норовит. А мы все же контрразведка. Начальника, который этой самой контрой занимается, возим. «Берем!» — кивнул автоматчику. В два счета связали капитана, отвезли начальнику. А тот увидел — как закричит: «Что вы делаете! Это же корреспондент «Красной звезды»! Писатель!» Уж мы извинялись перед ним, извинялись, перед писателем-то.
Сначала рассерчал, а потом смягчился. Пригрозил только: «Вот пропишу вас в газете!»
— Прописал? — спросил Федотыч.
