за долгие годы Березников ни разу не подумал о том, что его день может начаться и закончиться по-другому.
Слишком стар для этого
Раньше Иван Крупских считал себя человеком, полным жизненных сил. Он не терпел однообразия и не мог выносить рутины. Но все изменилось, когда в его жизни появились жена и дети. Он вдруг понял, что ночные загулы ему не интересны, а тихий вечер у телевизора — это все, что нужно ему после работы. Иван не считал свою жизнь скучной, а необходимость проводить все свое время дома не казалась ему обременительной, более того, это ему даже нравилось. Хлопоты, пришедшие с детьми, радовали его и забавляли. Ему нравилось, что, просыпаясь утром, он мог совершенно точно сказать, как закончится этот день. Он любил размеренность и спокойствие, приправленное уютом. Вот только образ тихого семьянина совершенно не вязался с тем необузданным парнем, которым он был до свадьбы.
В двадцать лет Иван был завсегдатаем баров и ночных клубов. Он знал все компании, с которыми можно было весело провести время, и помнил дорогу к каждой квартире, где собирались все, кому не спится в субботнюю ночь. Он горел, сиял и мчался. Его тело не знало усталости. Его разум не знал преград. Он был открыт и свободен, способен принять мировоззрение и идеологию любого, стать ему ближе брата — лишь на одну ночь, пока будет литься выпивка, а музыка — греметь до боли в ушах.
Он не раз говорил своим друзьям:
— Лучше умереть молодым. Нет, я серьезно! Только представьте: живешь, как скот в загоне, и каждый день одно и то же. Проснулся, работа, ужин, приготовленный женой, которую уже тошнит от твоей унылой рожи, и ты только и делаешь, что стареешь и набираешь лишние килограммы, пока не окажешься в кабинете врача, раздетый по пояс, пряча отвисший живот и ожидая осмотра простаты. И все! Тогда уже не останется ничего, кроме смерти. Уж лучше так.
— Что «так»? — спрашивали его.
— Гореть.
— Гореть?
— Да, — подтверждал он равнодушно, — гореть каждую ночь. И чем ярче ты будешь сиять, тем быстрее угаснешь. Лучше умереть молодым, потому что после останутся только воспоминания о том, что ты когда-то жил по-настоящему. — Крупских пожимал плечами. — Да, это грустно. Но… даже не знаю… наверное, так правильнее. — После этих слов он обычно брал себе еще выпивки, и в этом был весь Иван Крупских.
Женился Иван в двадцать пять лет на Карине, девушке, с которой связывать свою жизнь вовсе не собирался. Они были вместе полгода: просто приятно проводили время и часто выбирались в бары. Однажды даже бросили все и уехали на море, где провели целое лето. Через две недели после возвращения домой Иван узнал, что скоро станет отцом. С того дня все изменилось. Сперва пришлось отказаться от баров, потому что его жена не могла пойти туда. Потом, с появлением ребенка в доме, не хватало уже времени и сил на встречи друзьями. А через два года Иван стал совершенно непримечательным мужчиной в черном пуховике, который, как и все, дремал по утрам в автобусе, стоя в пробках, ненавидел своего начальника и мечтал купить машину в кредит. Рутина семейной жизни порой надоедала Ивану, но он любил своих детей, всем сердцем любил жену и готов был мириться с таким образом жизни, зная, что только так сможет оставаться с ними.
О том, что он живет скучно, Иван Крупских задумался после встречи с одним из прежних приятелей, Виктором Балабановым. Иван наткнулся на него в автобусе. Виктор стоял, прислонившись к поручню, и дремал. Одет он был в такой же черный костюм, как у Ивана. Лицо его, гладко выбритое, осунулось от усталости. Узкие плечи ссутулились. Под глазами обвисали мешки от постоянной нехватки сна. Иван смотрел на него издалека, сквозь толпу, и так и не решился подойти. Не хотел, чтобы необузданный весельчак Виктор Балабанов, который жил еще в его памяти, превратился в некое подобие его самого. И вдруг Иван осознал, что Балабанов, если бы заметил его, скорее всего, подумал бы точно так же, и от мысли этой Ивану сделалось дурно.
На работе он мог думать только о Балабанове. Он смотрел на свое отражение — такое же гладко выбритое, усталое лицо, сонный, отсутствующий взгляд, изнурённый стрессом и монотонностью. Вокруг глаз уже переплетались морщинки. Черные волосы редели и кое-где пробивались проседью. Говорить о старости было еще рано, но Иван вдруг понял, что годы сменяют друг друга быстрее, чем ему казалось прежде. И, хоть он еще чувствовал себя совсем юным, тело подводило его все чаще. Сперва появилась одышка. Потом Иван вдруг заметил, что пройти шесть кварталов пешком — уже не такое плевое дело, как пять лет назад. Что все чаще выбор телепередачи стал останавливаться на выступлениях политиков, хотя раньше их речи не заботили Ивана вовсе. Но все это оставалось незамеченным до сегодняшнего утра.
Вернувшись вечером домой, Иван Крупских долго сидел за столом, глядя в тарелку с супом, задумчивый и понурый. Жена его меланхолии не замечала, потому что была занята детьми. В их двухкомнатной съемной квартирке всегда было шумно и суетно, и невозможно было предаться собственным мыслям. Но теперь Иван не замечал ничего вокруг себя. Мысли его вновь и вновь возвращались к прошлому, и картины из прежней жизни мелькали одна за другой. Но все они непременно заканчивались ссутулившимся силуэтом Виктора Балабанова.
До глубокой ночи Иван ходил по квартире, пока его жена не сказала, не выдержав:
— Ваня, ты собираешься сегодня ложиться?
— Да, конечно, — рассеянно ответил он.
— Ты сегодня витаешь в облаках.
— Да, я немного… Знаешь, я встретил сегодня одного старого знакомого.
— Кого?
— Ты его все равно не знаешь. Да и суть не в этом. — Иван потер ладони. — Знаешь, он выглядел таким серым, как будто даже состарившимся.
— И что? — спросила Карина, пытаясь понять, к чему клонит муж.
— Мы ведь еще не стали такими же?
— Не знаю. Я никогда об этом не задумывалась.
— До сегодняшнего дня меня тоже это не волновало. Но я вот о чем подумал… Может, оставим детей на выходные у моей матери, а сами сходим куда-нибудь? Мы давно уже не выходили из дома.
— Можем сходить в кино или театр, — оживилась Карина.
— Нет. Я не об этом. — Иван задорно улыбнулся. — Лучше в бар или клуб.
— Ты серьезно? Не думаешь, что мы давно уже переросли все это?
— Да ладно тебе! — Он обнял жену. —
