из пряничного домика».
– Идите же! – приказал Олаф Шмалёр и мягко подтолкнул детей.
Вцепившись в папины брюки, мальчик спросил:
– А после занятий с графиней мне тоже придется вечно сидеть в уродливом кресле?
– Простите их поведение, – сказала мадам. – Они устали, и суета их сильно утомила. Жан! Анриетта! В постель.
– Погодите, пожалуйста, – тихо сказала Анна.
Толкнув колеса кресла, она быстро подкатилась к детям. Прямо перед ними Анна остановилась. Отпрянув, Жан наткнулся на столик. Фарфоровые статуэтки на нем затанцевали.
– Меня зовут Анна Молль. Вы знаете, почему я здесь?
Дети покачали головами.
Мадам Шмалёр подошла к ним.
– Графиня, я же сказала: детям пора в постель.
– Я не графиня, – Анна коротко взглянула на низкую француженку. – А вот этого, – она постучала по колесам инвалидной коляски, – бояться совсем не стоит. Иммануэль!
Ее спутник поднял ее и усадил в одно из кресел. Затем графиня сказала Жану и Анриетте:
– На самом деле это все равно что ехать по железной дороге. Но сюда поместится только один пассажир.
Дети смотрели то на инвалидную коляску, то на мать. Прежде чем мадам Шмалёр успела что-либо возразить, ее супруг встал за спинку инвалидного кресла и опустил мясистые ладони на ручки.
– Кто сядет первым, того я прокачу по комнате три раза. Так быстро, как только смогу.
– Месье! – раздраженно воскликнула мадам Шмалёр.
Но тут Анриетта уже выскочила вперед и, громко прокричав «Moi!», опустилась в инвалидное кресло. Олаф Шмалёр толкнул коляску, и отец с дочерью покатились по просторному салону. Деревянные колеса застучали по паркету. У одной из стен комнаты стояла еще одна фарфоровая напольная ваза, которую чья- то искусная рука расписала китайскими рисунками. Шмалёр направлялся прямо к ней. В нужный момент он затормозил и обогнул вазу, задев лилии. Анриетта закричала. Ее мать тоже. Лепестки посыпались на землю. Ваза не упала. Проехав позади нее, инвалидное кресло снова набрало скорость.
Прежде чем Шмалёр успел сделать еще один круг, у него на пути встала супруга.
– Довольно, Олаф! – крикнула она и вытянула руки.
Инвалидное кресло со смеющейся от удовольствия Анриеттой остановилось у ног матери.
Мадам Шмалёр повернулась к Анне. Острый взгляд хозяйки мог бы разрезать страницу книги.
– Графиня, если это и есть ваши воспитательные методы, я лучше отправлю детей в школу-интернат. Как я и хотела с самого начала.
Наблюдая за этой дикой поездкой, Анна вцепилась пальцами в обивку кресла. Теперь она потупилась и изо всех сил старалась покраснеть. Ей нельзя снова потерять работу. У нее совсем не осталось средств. Место учительницы у торговца сельдью Шмалёра в Париже подыскал ей старый друг.
Отпустив красный бархат, Анна положила руки на блестящую ткань синего платья и тихо ответила:
– Разумеется, мои методы не таковы, мадам. Вы можете не сомневаться, что со мной ваши дети будут в надежных руках.
Как только она произнесла эти слова, Жан пробежал мимо нее и дернул маму за платье.
– Маман, скажи Анриетте, что теперь моя очередь. Она уже и так долго каталась по железной дороге.
Мадам Шмалёр рывком вытащила дочь из кресла: Анриетта даже споткнулась о подол материнского платья. Мадам еще раз мрачно посмотрела на Анну, а затем взяла детей за руки и вышла из салона.
Глава 8. Париж, дом семьи Шмалёр, ноябрь 1851 года
Семья Шмалёр обычно завтракала в шесть часов.
Когда Анна на утро после приезда вкатила кресло в столовую, к окнам все еще липла ночь. Дети сидели на своих местах, положив руки у тарелок и откинувшись на спинки стульев. Лица их раскраснелись от утреннего умывания холодной водой, жесткими щетками и едким мылом.
Во главе стола восседал Олаф Шмалёр. На нем был синий суконный сюртук с бархатными лацканами. Широкий воротник рубашки был модно отогнут вниз.
Мадам Шмалёр нигде не было видно.
– Садитесь, графиня Дорн, – сказал Шмалёр.
Поблагодарив его за предложенное место, Анна пододвинула инвалидное кресло к столу. Напольные часы пробили шесть.
Анна сидела перед столом, полным деликатесов. Шмалёр указал на каждую тарелку и миску, представив их содержимое: бриошь[25], мишь[26] и бульон. Анна кивала вслед каждому слову, стараясь их запомнить. Однако втайне она скучала по простым баденским бутербродам с маслом.
Анна выбрала какой-то пирог, который дети жадно накладывали на тарелки. Она осторожно отправила вилкой маленький кусочек в рот и стала медленно жевать, едва заметно шевеля ртом. У нее на языке взорвался вкус сахара и аниса.
– Вкусно? – Олаф Шмалёр проглотил кусочек. – Здешняя кухня еще вызовет у вас слезы радости, графиня.
У него на подбородке повисли желтые крошки.
Анна промокнула рот салфеткой с вышитыми китайскими иероглифами.
– Как давно вы живете во Франции, месье Шмалёр? – спросила она по-французски.
– Прошу вас, давайте говорить по-немецки, – сказал купец. – Я редко слышу родной язык. Я скучаю по нему даже больше, чем по людям, которых мне пришлось оставить в Любеке. Кроме того, мы с вами можем общаться на немецком языке более непринужденно.
Анна украдкой взглянула на детей. Жан и Анриетта не обращали внимания на взрослых. Они склонились над тарелками и наблюдали друг за другом, пытаясь определить, как быстро и как много каждый из них может съесть.
Анна повторила вопрос по-немецки. Она говорила с баденским акцентом.
Шмалёр рассказал ей, что живет во Франции уже пятнадцать лет. В свое время любекский совет отправил его в Париж, чтобы он содействовал торговле рыбой. Целый год купец чуть ли не жил на парижских рынках и прельщал французов немецкой сельдью.
Шмалёр взмахнул ложкой.
– Эти французы упрямы, как осетры. А еще они хитрые торговцы. Но нас в Любеке омывают воды Балтийского моря. Если мы захотим, то оживим даже мертвую рыбу.
Из соседней комнаты послышались шаги. В дверях появилась мадам Шмалёр. На ней была светлая юбка, плотно облегающая талию и расклешенная вниз от бедра, и белый жакет из шелка в обтяжку. Анна недовольно посмотрела на хозяйку.
– Чтобы добиться успеха в делах, моему супругу рядом нужна была женщина. – Голос ее был таким же спокойным, как и движения, с которыми она вошла в столовую. Женщина говорила по-немецки с эльзасским акцентом. – Это могла бы быть любая дама из парижского общества. Но только если бы нужно было просто чистить дверные ручки французских торговых домов.
Усевшись на стул рядом с детьми, мадам Шмалёр погладила Жана по волосам.
– Я думал, ты плохо себя чувствуешь, – сказал Олаф Шмалёр.
– Уже много лет, – ответила мадам Шмалёр. Отпив из кофейной чашки, она поставила ее на подставку так, что фарфор
