– Я иду к депутату Зарудному, – сказала она, не узнавая своего голоса. – Если я скажу – вас всех посадят! Ты, – она ткнула дрожащим пальцем, – из сто второй квартиры!
Ей выпустили в лицо струю приторного дыма.
– А… Это девка из первого подъезда…
– Так она подстилка Зарудного?
– Ага… Наверное.
Совершенно ясно было, что выбраться обратно на крышу она не успеет; чья-то липкая рука ухватила ее за запястье; в это время пролетом ниже, на пятом этаже, приоткрылась дверь, на цепочку, и визгливый женский голос заголосил на весь дом:
– А ну пошли отсюда, паскудники! Я милицию вызываю, ясно вам? Повадились тут кучковаться, свиньи, вот сейчас наряд приедет!
Парни, как один, обернулись на звук; Лидка рванулась вперед и, пробив себе дорогу между мягкими, будто желейными, телами, вырвалась на площадку пятого этажа.
Дверь крикливой дамы с грохотом захлопнулась; Лидка уже неслась по ступенькам вниз, ей вслед летели улюлюканье и тошнотворный жирный хохот.
* * *
– Все правильно, – сказал Славка. – Общество само себя чистит. Я бы не из-под полы эту дрянь продавал, а наладил бы выпуск в промышленных масштабах. Чтобы в каждой аптеке – хоть завались. Все желающие – пожалуйста… Нюхать, курить, колоться. Чем скорее, тем лучше. Тогда к моменту мрыги население сократится. Чтобы всем хватило времени на эвакуацию. Всем нормальным людям.
– Это твой отец так думает? – тихо спросила Лидка.
Славка хмыкнул:
– При чем тут отец? Отец по имиджу – гуманист… Ну вот скажи честно: тебе эту Светку жалко?
Лидка задумалась. Но вспомнила не Светку, а тех парней на лестнице. Вот уж кого не жалко ни капельки. Чем скорей они сдохнут, тем лучше…
А потом вспомнила Славку, каким он был в музее. Коротко, исподтишка глянула на депутатского сына – сказать сейчас то, что вертится на языке? Но тогда, скорее всего, «детской дружбе» конец и встречам с депутатом Зарудным – тоже…
– А давай фильмец посмотрим, – пробормотала она в ответ на его удивленный взгляд. – А то у меня времени мало… Обещала вернуться засветло.
* * *
До дня окончательного апокалипсиса, вычисленного по методу Бродовского—Фильке, осталось сорок пять дней.
Теперь Лидку отвозили в лицей и забирали из лицея. Близились экзамены; у входа и в коридорах дежурили охранники.
В семьдесят седьмой какой-то кретин притащил на уроки пистолет и перестрелял четверых одноклассников.
В двести пятой грохнули под чьей-то партой самодельный взрывпакет. Кого-то судили, кого-то упекли в колонию; все равно ни дня не проходило без стычки. Сломанные носы считать перестали – считали только проломленные черепа. И мертвецов, а их по всему городу было уже изрядно.
В лицей приходил проповедник. На перемене вокруг него образовалась заинтересованная толпа; Лидка кружила вокруг да около, а потом прислушалась.
Спокойным, даже чуть усталым голосом проповедник рассказывал о человеческих грехах, в который раз переполнивших чашу терпения Его. Предлагал оглянуться вокруг, поглядеть на себя со стороны – все, все погрязли во грехе, и кто знает, смилуется ли Он на этот раз и откроет ли спасительные Врата, чтобы дать человечеству еще один шанс…
С неба опустится огонь. Из моря выйдут чудовища. Все, как обычно.
Лидка ощутила, как изнутри, откуда-то из живота, поднимается к горлу холодный сгусток.
…Доска объявлений оказалась сплошь заклеена листовками. Новыми, крупными, и фотография желтолицего была тоже новой, отличного качества. Слова «девятое июня» были выделены жирно и красным. И горела, корчилась в огне человеческая фигурка.
Листовки покрывали стены и столбы, трепетали краешками у входа в Лидкин подъезд, а одна прилепилась на двери как раз на уровне глаз.
Лидка против воли прочитала:
«Погибшие цивилизации не оставили после себя ничего, кроме пепла. Жители исчезнувших городов так же верили в бесконечность… Сограждане! Наш мир доживает последние дни! Поспешим очистить души, ибо только те, кто чистыми предстанут… девятого июня…»
Нижний край листовки был оборван. Из-под неровного края выглядывал пошлый рисунок, и Лидка даже знала, кто его здесь нацарапал – один из отставных Светкиных ухажеров.
Но ведь проповедник в лицее говорил, что, хоть Он и разгневан, жалость, возможно, снова возьмет верх, и Врата откроются!
И проповедник не называл точной даты. Он говорил «скоро» и в подтверждение своим словам делал широкий жест рукой, будто приглашая полюбоваться творящимся вокруг безобразием…
Двери открыла Яна.
– Что с тобой? Опять двойка?
Лидка молча прошла мимо, удалилась в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь.
* * *
– Славы нету дома, – сказала Клавдия Васильевна Зарудная, жена депутата и Славкина мама. – Он у врача, лечит зубы. Позвони завтра, Лида.
Она собралась с духом:
– Прошу прощения… Андрей Игоревич дома?
Пауза.
– Андрей Игоревич дома, – сказала Клавдия Васильевна, и в голосе ее было вежливое удивление. – Но он занят.
Для храбрости Лидка напрягла мышцы живота:
– Прошу… прощения. Можно… позвать его к телефону?
Пауза.
– Он занят, Лида. – Голос уже прямо-таки ледяной. Следующим пунктом разговора будут короткие гудки.
– Пожалуйста! – почти крикнула Лидка, и что-то в ее голосе, наверное, было, потому что Клавдия Васильевна удержалась и положила трубку не на рычаг, а, по всей видимости, на столик.
Крышка столика вибрировала, как мембрана, позволяя Лидке слышать далекие шаги, сперва удаляющиеся, потом приближающиеся:
– Он очень занят, Лида… Позвони позже.
Отбой.
Лидка посидела на полу перед телефоном. Вернулась к столу, к беспорядочно набросанным учебникам.
Впрочем, уже можно не притворяться, не симулировать подготовку к экзаменам. Маме не до того, а отцу тем более. Даже Тимур не зубоскалит, даже Яна не придирается. Все старательно делают вид, что ничего не происходит. Всем почему-то очень важно сохранить видимость жизни. Говорить о лете, стричься и красить волосы, покупать новый купальник. Договариваться с начальником насчет отпуска в июле. Высаживать цветы в горшочек, проводить консультации перед экзаменами, репетировать выпускной вечер для средней группы, при этом почти уверовав, что ни отпуска, ни июля, ни выпускного не будет…
Завтра, тридцать первого, – сочинение.
Второго – математика. Пятого – история. Девятого – химия.
Девятого.
Лидке захотелось спать. Она легла на диван и с головой укуталась пледом. В комнате жарко и душно, но этот озноб…
Сон не шел.
Она села на диване. Зуб на зуб не попадал.
Она заболела.
Нет, она здорова. Она просто дико устала от ожидания. От страха. Еще эти экзамены, будто старый горчичник, который почему-то нельзя снять. Человек уже умирает, а ему горчичник на грудь, и нельзя отлепить вонючую бумажку, почему-то нельзя…
Лидка вышла на балкон.
Было тепло и сыро. Пахло мокрой пылью.
Она навалилась на перила и посмотрела вниз. Под самым домом лежала темная полоска асфальта. Если упасть головой вниз…
В какой-то момент ей поверилось, что она не просто может это сделать, а не сумеет этого избежать. Перелезет через перила и прыгнет, как учили в бассейне, головой вниз. Раз – и нету ничего…
Третий этаж. Низковато. Был бы, например, седьмой – не раздумывала бы, а так остается вероятность неудачи, боли, жизни со сломанным позвоночником. Если подняться на крышу… Но ведь это надо выходить из квартиры, куда-то идти, встречать соседей, отвечать на недоуменные вопросы…
Лидка разжала пальцы на перилах. Побрела в комнату, включила телевизор. Просто так, механически.
– …пожилые люди прекрасно помнят, как во время позапрошлого кризиса, в конце пятьдесят первого цикла, то есть почти сорок лет назад, такая же оголтелая шайка играла на естественном для человека страхе апокалипсиса! Их рекламные тексты используются почти дословно и нынешними кликушами, совпадает время начала кампании – за двести дней до оглашенного срока, а день выбран до крайности цинично – накануне выпускных балов наших детей!
Лидкины щеки и уши вспыхнули, зачесались, сделались жгуче-горячими и, наверное, ослепительно красными.
– Здравствуйте, Андрей Игоревич…
И, будто услышав ее лепет, депутат Зарудный энергично кивнул:
– Да! Удар всей своей тяжестью пришелся именно на них, ожидающих свой первый апокалипсис! На них, не знающих цены бульварным листовкам! Именно среди последнего поколения, причем средней и младшей групп, со страшной скоростью растет число суицидов, множатся молодежные секты, причем я предпочел бы видеть своего сына скорее в подростковой банде, чем в таком вот клубе самоубийц!
Лидка глупо хихикнула. Вообразила себе Славку в подростковой банде – того Славку, что сидит сейчас за тремя замками…
– А мы, родители? – Андрей Игоревич подался вперед, вперив взгляд Лидке в переносицу. – Мы уделяем время на то, чтобы рассеять преждевременный страх наших детей? Или сами поддаемся ему, пусть тайно, но поддаемся?
