Встреча назначена в ресторане рядом с её галереей. Маме около пятидесяти, а одевается она так, будто ей двадцать, но причудливо, как художник. У неё голубые глаза, как и у меня, у нас схожие вкусы в еде, но, в отличие от меня, она всё ещё ищет любовь.
Мы здороваемся и садимся за стол. Едим без лишних разговоров, в ресторане под открытым небом, несмотря на то, что сейчас конец октября. Когда мы дошли до десерта, Мередит (Дит для своих друзей и для меня, кто уже много лет не называл свою маму мамой), уставилась на меня и спросила:
— Что Корнелл сделал на этот раз? Когда ты мне звонишь ни с того, ни с сего и приглашаешь на обед в рабочее время, я знаю, что ты хочешь насолить отцу.
— Я не настолько ребячлив, Дит, — заверяю я, хотя и не уверен в этом. — Но то, что он мудак, не вызывает сомнений. Иногда я думаю, что его земная миссия состоит в том, чтобы изо всех сил пытаться сломить меня. А моя задача — не сломаться, даже если он будет давить меня бульдозером.
— Главное, чтобы твоё решение не ломаться основывалось на правильных причинах.
— Это способ сказать мне, что я должен позволить ему сломить меня?
— Нет, милый. Просто иногда я задаюсь вопросом, является ли это стремление работать до изнеможения, производя в три раза больше, чем он когда-либо делал в твоём возрасте, достижением того, чего хочешь ты, или это просто показуха. Ты работаешь как сумасшедший в изматывающем ритме, у тебя даже нет достойной личной жизни…
— У меня прекрасная личная жизнь. Достойная — слово, которое даже не приходит мне в голову.
— Прыгать от одной женщины к другой — не значит иметь прекрасную личную жизнь. Влюбиться — да, почувствовать бабочек в животе — да, заснуть с женщиной, которая тебе нравится на самом деле — да. Или планировать совместное будущее.
— Для женщины, у которой за плечами неудачный брак и художника, рисующего работы, похожие на окровавленные, разорванные тела, ты произносишь речи, слишком похожие на фразы, встречающиеся в некоторых шоколадных конфетах.
Она расхохоталась, ничуть не обидевшись.
— Мои кровавые работы, по сути, представляют собой любовь. Я, несмотря на крах моего брака, не перестала верить в настоящую любовь, ту, без которой не можешь дышать и которая удовлетворяет сексуально больше, чем любая посредственная интрижка.
— Я отказываюсь вступать с тобой в определённые дискуссии, однако знай, — сексуально я очень удовлетворён.
Она смотрит на меня, как на наивного ребёнка, и жалеет с высоты неизвестно каких знаний и опыта совершенной любви.
— Ты думаешь, что это так, потому что никогда не мог провести сравнение между чисто плотскими отношениями, которые оставляют для себя то время, которое находят и часто даже отнимают что-то у тебя, и глубокими отношениями, которые не остаются на поверхности, а потрясают до глубины души.
— Дит, если ты собираешься пожелать мне снова испытать нечто подобное, позволь сказать тебе, чтобы ты отправлялась в ад. На этом фронте я уже побывал. Мне достаточно чисто плотских отношений, и я не желаю эмоций, которые потрясут меня до глубины души.
— Какая чушь! — говорит она со снисходительной улыбкой. — Ты никогда не был влюблён в Лилиан, если имеешь в виду это. Ты думаешь, что любил её, потому что она, несомненно, была прекрасна и вошла в твою жизнь в определённый период, когда ты чувствовал себя очень растерянным и очень одиноким. Это была и моя вина; я точно не намерена прятаться за соломинкой. Теперь, спустя столько лет, ты по-своему сублимировал эти чувства и страдания. Но это была не любовь, а лишь её плохая имитация. Если бы вы жили вместе, вы бы закончили, как твой отец и я. Вы бы поняли, насколько вы разные, но, прежде всего, как каждый из вас сумел выявить худшее в другом. Лилиан капризная, непостоянная и очень хитрая маленькая карьеристка. Ей нравилось держать тебя на грани, тебя и этого придурка Эмери. Слава богу, что ребёнок, которого она ждала, не твой, иначе это разрушило бы твою жизнь. Не появление ребёнка, а Лилиан, с её эгоизмом примадонны.
— Видимо, у тебя с отцом всё-таки есть что-то общее, — заявляю я. — Что ты знаешь о том, что произошло? Как ты смеешь судить о том, что я чувствовал и насколько это было для меня важно?
Несмотря на мой яростный взгляд, Дит не перестаёт смотреть на меня с нежностью.
— Дорогой, я не сомневаюсь, что это было важно для тебя. Важно в то время. Я появлялась нечасто, твоего отца было слишком много, ты не знал, что делать со своей жизнью. Ты начал заниматься ерундой, а потом появилась она, и ты почувствовал, что она тебя спасла. Но, смею надеяться, ты сам мог спасти себя. Ты никогда не был придурком, у тебя было мужество короля, а ошибки закончились. Она соблазнила тебя своими мягкими манерами и притворной миловидностью, и то же самое она делала с Эмери. В конце концов, она предпочла залететь от того, кого считала в то время скакуном-победителем. История доказала, что она ошибалась. Эмери никогда не будет тебе ровней. Ты победил его по всем фронтам. Вот почему я задаюсь вопросом, являются ли твои рабочие ритмы тем, чего ты действительно хочешь, а не способом доказать отцу и Лилиан, что они всегда ошибались на твой счёт и ты — чистокровный скаковой жеребец. Именно поэтому я надеюсь, что ты влюбишься и твоё сердце будет занято. Я боюсь, в противном случае эта ведьма попытается напасть снова. Ты видел себя в зеркале, мой мальчик? Ты считаешь, что выглядишь заурядно? А ты видел Эмери Андерсона? За четырнадцать лет он постарел на тридцать. Конечно, Лилиан помогла их уничтожить. Наряду с проблемами, создаваемыми его младшим братом, конечно.
Неприязнь мамы к Лилиан — история очень давняя. Время от времени Дит впускает её через окно в наших разговорах. Лилиан никогда не нравилась Дит. И хотя они редко встречались, мама всегда утверждала, что ей достаточно взгляда, чтобы оценить человека. Оглядываясь назад, можно сказать, — мама не ошиблась. Мне не было и 20, когда Лилиан познакомила меня со значением слова «боль». Она выбрала Эмери не потому, что любила его; то же самое можно сказать, если бы она выбрала меня. Она выбрала того из нас, кто казался более амбициозным и перспективным.
Дит не ошибается в этом. Но она ошибается, когда утверждает, что я не любил Лилиан. Полюбив её, я совершил ошибку. Но я любил Лилиан. Я был от неё без ума. Из-за неё я до полусмерти избил Эмери. И я никогда не буду испытывать таких чувств к кому-либо ещё, проживи хоть сто лет. В конце концов, жизнь показала мне это. Моё сердце — это камень без вибраций. Ни одна из женщин, с которыми у меня завязывались короткие отношения, не была для меня важной. Я не стремлюсь к глубоким историям, и мне плевать на планы. Просто живу настоящим, трачу деньги на то, чтобы окружить себя красивыми вещами, офигительно трахаюсь, и этого достаточно.
Разговоры Дит о Лилиан, пусть редкие и дозированные, как капельница, всегда похожи. Но мама впервые упоминает младшего брата Эмери, и это вызывает у меня любопытство, учитывая последние события.
Возможно, мама ожидает возражений по самым эмоциональным для меня вопросам, а я удивляю её, спрашивая, что она знает о маленьком негодяе. Я узнаю, что Винсент, художник, который в прошлом году выставлялся в галерее у Дит, какое-то время часто бывал в одном кругу с Джеймсом, и однажды разговорился о нём. Он рассказал ей о различных подвигах, совершённых этим засранцем.
Например, однажды вечером, уезжая с вечеринки, Джеймс сел за руль, несмотря на то, что был пьян и под воздействием наркотиков, что привело к неизбежной аварии. С ним в машине находилась подруга, которая после аварии осталась парализована ниже пояса. Джеймс же чудом остался невредимым. Этот мудак и его не менее мудаковатые родственники выписали большой чек семье девушки, которая была не в состоянии отказаться. Они также смазали нужные шестерёнки, чтобы новость не просочилась наружу. Что-то всё равно стало известно, но не в такой степени, чтобы доводить дело до суда.
Винсент, который был на той вечеринке и видел, как парочка выходила вместе, пытался предупредить девушку, что Джеймс — плохой парень, он избивает девушек, с которыми встречается, и если у него на шее не висит обвинение в изнасиловании, то только потому, что его семья зашила много ртов.
