– Мама, – кротко сказал Даниил. – Ты опять?
Голубые глаза матери сияли так же ярко, как и в молодости. Большой, тонкий, чуть крючковатый нос торчал вроде бы угрожающе, но все равно как-то смешно и очень по-родному. «От ее внешности мне почти ничего не досталось, – почему-то пожалел Даниил, вдруг посмотрев на нее глазами постороннего человека. – Хорошая порода»… А вслух сказал:
– Почему ты не приходила так долго?
– Ты же ученый у меня… Мать не признаешь… – то ли она шутила, то ли вправду так считала – скорее, и то, и другое. – Я думала с тобой поговорить, но только ты не хотел-то, сорванец этакий! Все ждала – вот выпьет водочки, оттает… поговорим… ан нет… О злыднях все думает. Хорошо, что о годах своих подумал, о старости, вот и мать вспомнилась и пришла к тебе!
Да, конечно, это был один из первых постулатов, который ему вдолбили еще в школе – если «объект» помещен в среду, которую он считает для себя безопасной, слегка расслаблен подходящими средствами (напитки, музыка, еда – все, что угодно), нет ничего проще, чем внушить ему нужную тебе мысль посредством простых и сложных ассоциаций… Глупо было спрашивать. Даниил рассмеялся, мать тоже. И внезапно все встало на свои места.
– Хорошего человека убивать тебя посылают, чистая у него душа, Нанечка, – негромко, но с силой сказала мать. – А грех-то на тебе ляжет…
Помолчали. «Это же моя работа», – хотел было ответить Даниил, но слова застряли где-то глубоко в груди. Вместо этого он заныл, совсем как в детстве:
– Мама, мама, я совсем запутался, уже ничто меня не радует, ничего не хочется… Жизнь проживаю, а кажется, все зря!
– Отогнать надо злыдней от себя, Нанечка!
– Мама, ты не знаешь! – воскликнул Даниил, и тут…
Самолет качнуло. Яркие лампы, освещавшие салон по всей его длине, разом погасли. В тусклом желтом мерцании маленьких круглых лампочек индивидуального освещения, оставшихся гореть над несколькими креслами, ему удалось разглядеть, как со стороны хвоста самолета на них медленно надвигалась… Норма Норвилене. Даниил оцепенел от ужаса. Когда первые страх и недоумение («разве это возможно?») прошли, Даниил обратил внимание на то, как странно она выглядела. Приглядевшись, он задержал дыхание, затем задышал чаще и зажмурился. Обычно Норма одевалась очень скромно, даже мешковато, преимущественно в темные тона. Ноги никогда не открывала, волосы не распускала и косметикой не пользовалась. А сейчас перед ним предстала соблазнительная красотка, сошедшая со страниц заграничного журнала – одного из тех, которые иногда проходили через его руки. Он не сомневался, что это Норма, но все же… Короткая и очень тесная ярко-красная кофточка, скорее открывающая высокую грудь со всей ее анатомией, чем защищавшая от постороннего взора. Смело подведенные глаза, благородный нос, влажные, пухлые губки. Роскошная платина длинных прямых волос, струящихся и переливающихся при каждом движении. И главное – ноги, ноги! Доктор Вербицкий мог бы поклясться на чем угодно, что таких стройных, длинных и красивых ножек он еще никогда ни у кого не встречал. Тонкая ткань кокетливой мини-юбочки, бесстыдно обтягивающей аккуратные бедра, едва могла заслонить собою то место, откуда они начинались. И ему невольно захотелось посмотреть, откуда же они все-таки начинаются…
Когда ошеломление этим неожиданным явлением немного прошло, Даниил оглянулся на мать. Второй его шок заключался в том, что мама тоже видела Норму! И смотрела на нее с неподдельным удивлением и скрытым ужасом. Тем временем…
– Ничего не хочешь, говоришь? – низким томным голосом обратилась Норма к Даниилу, подойдя к нему совсем близко. – Как же так?
Даниил тихо застонал. Он понял, что всегда, всю жизнь хотел эту странную, невозможную женщину, и только ее одну. Еще с самого детства, с того самого дня, когда он, в запале обычной детской ссоры обозвав ее «чухонкой», немедленно отлетел к ближайшей стенке от одного ее спокойного, насмешливого взгляда. За что Норму поставили в угол в красной комнате на целых три часа и лишили ужина – без специального разрешения возбранялось пользоваться подобными приемчиками по отношению к кому бы то ни было. Даниил весь вечер злорадно нарезал круги вокруг нее и осторожно дразнился. Она терпела, терпела и вдруг заплакала… А может быть, еще раньше, даже с самого первого дня пребывания в этом чудном интернате, с 12 лет, когда воспитательница водила его, новенького, по жилому корпусу и знакомила с ребятами. Они постучались в одну из комнат, и когда в ответ на слабое «да» воспитательница толкнула дверь, Даня увидел маленькую светленькую девочку. Она сидела за большим столом в комнате, которая казалась просто огромной, и быстро что-то писала в толстую тетрадку. Две тонкие косички торчали над ее склоненной шейкой. Увидев их, она слезла с высокого стула, подошла прямо к нему и, серьезно глядя в глаза, спросила: «А у тебя мама есть?». Ей было десять лет…
– Норма… Ты… Вы… – Даниил сглотнул слюну и открыл глаза. Самолет продолжало качать, он весь вспотел. Оказывается, Норма уже отодвинулась от него и, не обращая больше никакого внимания, как будто его здесь вовсе не было, пристально смотрела на его мать.
– Мама! – крикнул Даниил, внезапно испугавшись. Что-то происходило между двумя женщинами. Он никогда не думал, что ласковые ярко-голубые, временами синие, глаза его матери могут причинять такую боль. Они буквально метали молнии, эти молнии случайно попадали и в него, хлеща по щекам, рукам, которыми он пытался закрыться. Между тем Даниил заметил, как бесцветные глаза Нормы постепенно начали загораться изнутри опасным красным огнем. Казалось, они все прожигали насквозь. Даниил в ужасе бросился между двумя женщинами…
…Он проснулся от какого-то хрипа над головой. Прислушавшись, понял, что это включились забарахлившие динамики: «Наш самолет попал в зону турбулентности… через несколько… секунд мы выйдем… пассажиров просим… не покидать свои места…» Он не только разобрал слова, но даже смог узнать в сильно искаженном бормотании голос хорошенькой vip-стюардессы. Самолет энергично потряхивало, его попутчики смирно сидели на своих местах, многие, кажется, дремали. Освещение отсутствовало. И только две-три лампы индивидуального освещения мерцали где-то вдали тускло и уныло, как в преисподней…
* * *
После томительных шести часов полета пассажиры спецрейса наконец с облегчением ступили на трап самолета. Город на берегу величайшей реки встретил их щедрым ярким солнцем, неожиданным зноем и каким-то особенным весельем. По высокому сияющему небу, как бы танцуя, легко проносились маленькие нарядные барашки облачков. Солнце умильно улыбалось сквозь белую пену их кудрявой шерсти. Да, Туймада ему сразу понравилась. Особенно девочки в национальных одеждах. Тонкие, грациозные, они с искренними, прямо-таки лучезарными улыбками преподнесли прибывшим напитки (кажется, называется кумыс?) в традиционной деревянной посуде, вручили сувениры, искусно выточенные из бивня мамонта, и произнесли мягкими голосами на двух языках: «Добро пожаловать!». Крепко пожимала руки встречающая высоких гостей делегация. Эти люди ему тоже понравились. Он сразу увидел, что в начале жизненного пути им всем пришлось много страдать – едва ли не больше, чем ему самому в детстве; они очень много работали – едва ли не изнурительнее, чем он сам сейчас; и в массе своей были скромны, что было очень близко его натуре. Балаболок и фанфаронов доктор Вербицкий не терпел. Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что приехал сюда работать, а не выражать свои симпатии и антипатии. Поэтому держал себя холодно и вежливо.
Из просторного салона большой черной машины, с включенными мигалками, стремительно проносящейся по раскаленным улицам загадочного северного города, Даниил с некоторым удивлением успел заметить, что девушки все были одеты по последней моде. Очень часто попадались премиленькие мордашки…
Вечером, на приеме в обкоме, он познакомился с «объектом». Объект оказался высоким худощавым мужчиной примерно одного с ним возраста. Он улыбнулся на вопрос Даниила, умеет ли стрелять так же метко, как прославленные якутские снайперы (на следующий день была назначена увеселительная поездка на природу, громко названная «охотой»). «Нет, конечно, – ответил объект с мягкой улыбкой. – По правде говоря, ружье я держал всего два раза в жизни… да и то попросили подержать…» И они, рассмеявшись, немного порассуждали о силе установившихся штампов, и о необходимости их разрушения. Во время разговора Даниил заметил краем глаза, что чаще остальных возле них оказывался невысокий плотный мужчина с волевым и энергичным лицом.
* * *
Приехав на каникулы в родные места, Ганя не обнаружил там особых перемен. Разве что ему показалось, что везде стало как-то темно. Мрачная тень на улицах, сумрак в помещениях, хотя лето стояло, как всегда, солнечное и жаркое. Темно было дома у тети, к тому же сыро и холодно. Темно в здании, где Ганя прежде работал, куда он заглянул по старой памяти, а также в двухэтажной средней школе, в которую он, как бывший ученик, сходил без особой охоты, повинуясь традиции. Светло было только в здании райкома партии, куда он пришел навестить Петра Петровича Нестерова, друга своего покойного дяди, своего бывшего начальника, из заместителей председателя исполкома выросшего до второго секретаря райкома. Чувствовалось, что там кипит жизнь, решаются судьбы. Дядя Петр искренне обрадовался Гане:
