Что касается семьи тети Ривы, то во время войны она с дочкой Эммой, сестрой Шифрой и ее дочерью Сусанной эвакуировалась в Свердловск, а после войны всей семьей переехали в Харьков. В настоящее время Эмма уже со своей семьей живет в Израиле.
Давид жил на Донской улице между Газетным переулком и Большим проспектом, совсем рядом с домом, в котором жила семья моей матери. У него и его жены Лизы был единственный сын. С Матвеем, который умер еще в детском возрасте, встретиться мне не пришлось. Дядя Давид пошел по стопам своего отца, он работал гравером. Помню широкую улыбку и толстые красные губы. Его подарки мне и Инне были плодами его рук — печати с нашими именами и фамилиями. Причем печати были не простые, а с механикой: при нажатии они раскрывались, печатка отрывалась от подушечки с краской и с треском прижималась к бумаге. Середина тридцатых годов почему-то для многих, в том числе и для членов нашей большой семьи, стала рубежной — люди переезжали в другие города, в том числе, в столицы. Почему ростовские масштабы оказались недостаточными для простого гравера, я не знаю, но Давид и Лиза переехали в Москву. Поселились они в районе, который звучал для меня достаточно загадочно — на Лосином Острове, в Лосиноостровске. К сожалению, Давид прожил в Москве недолго, всего несколько лет. Он умер от быстро развившегося рака пищевода довольно молодым.
Шифра жила совсем близко от нас — в доме на углу улиц Канкрынской и Николаевской. Канкрынская — это вторая улица от Дона. Ростов стоит на горе, и поэтому, начиная с четвертой-пятой улицы от Дона и ниже, крутизна перпендикулярных Дону улиц резко нарастает. Это очень было заметно по их дому, в котором Шифра жила с мужем Ильей Спектром, а с середины 30-х и с дочерью Сусанной, а также по нашему дому — на углу Канкрынской и Казанского переулка. Со стороны Канкрынской наш дом был одноэтажным, а десятью-двадцатью метрами ближе к Дону — уже двухэтажным. Прожить Шифре с Ильей долго не пришлось. В 41-м Шифра с Сусанной эвакуировались вместе с семьей Ривы куда-то в Сибирь, а затем остались в Свердловске (Екатеринбурге), где Сусанна живет и поныне.
Из всех наших родственников со стороны отца, Сусанна, пожалуй, самый близкий и теплый человек. Она в курсе почти всех событий, происходящих в каждой малой семье, она наиболее подвижный человек, побывавший в гостях у всех, кого только можно было посетить. Со всеми переписывалась раньше и переписывается поныне, лишь бы когда-нибудь этот человек ответил. Именно от нее я имею информацию, где сейчас находятся некоторые из наших общих родственников. Мы с ней много раз встречались, и в Ростове, и в Сочи, когда она каждый год после войны приезжала к нашей общей тете Соне, которая, не имея семьи и детей, относилась к ней, да и к Эмме, в полном смысле слова, по-матерински. До сих пор помню тети Сонино “Эмусенька и Санусенька”. Довольно часто она приезжала и к нам, в Ленинград. Помню ее приезд где-то в середине восьмидесятых, под Новый год. Мы тогда (к сожалению, довольно редкий семейный случай), на ходу сымпровизировали концерт, в котором приняли участие все, включая наших детей и даже кошку Люсю. Помню, как всем было радостно, и как от души смеялась Сусанна. Где-то даже сохранилась, так называемая, программа этого концерта, в которой, в частности, сообщалось что “весь вечер у ковра Люся Штеренберг”. Последний раз Сусанна приезжала к нам в конце восьмидесятых или начале девяностых. Из Америки я написал ей письмо, на которое она ответила и сообщила номер своего телефона. Я с ней разговаривал один, максимум, два раза. После чего все мои звонки, а их было много, оказались безрезультатны.
Самой многочисленной была семья Полины: две дочери, сын и пятеро внуков. Муж тети Поли, Бенцион Айзин, относился к той весьма распространенной категории евреев, — фантазеров, которые всю жизнь находятся в активном поиске лучшей жизни, перебирая самые различные, порой удивительные, работы и специальности. Помню его довольно частые посещения моего отца и их длительные, очень многозначительные беседы. О чем говорили, я, конечно, не знал. Одна из дочерей Полины, Берта, все ее звали Брушей, преподавательница русского языка, жила с матерью и в то время холостым братом недалеко от нас: на Тургеневской улице между Казанским переулком и Николаевской улицей.
У Берты было двое детей, мальчики Леня и Юра. Старший Леня формально был моим племянником, хотя был младше меня всего лишь на несколько лет. Свои родственные отношения со мной он усвоил хорошо, и почти каждый день встречал меня у своей калитки — в школу я ходил всегда по Тургеневской — с громким криком “Дядя Юра!”. Вначале мне это даже льстило — не каждого ученика первого-второго класса называют дядей. Но потом, после того как меня начали высмеивать, я старался всячески избегать этих встреч.
Запомнился мой первый послевоенный приезд на море в 1951 году — в последние месяцы моей холостой жизни. У тети Сони уже гостила целая команда племянников: Эмма, Сусанна и Леня. Тем не менее, с большой радостью она включила и меня в состав своей маленькой, но безразмерной комнаты. Леня жаловался на девочек, на то, что они плохо помогают тете Соне. Я это тоже заметил. Леня окончил военное училище, стал кадровым военным, изобретателем. Теперь он со своей женой Стеллой и детьми Виктором и Наташей живет в Америке, в Калифорнии. Дети добились успехов как компьютерщики и как бизнесмены.
Мой двоюродный брат Иосиф, для родственников Яся (по еврейским обычаям изменять имена с некоторым сюсюканием), был значительно старше меня и до войны казался ужасно взрослым. Он закончил не то Автодорожный техникум, не то институт. Внешне, и не только внешне, очень походил на своего отца. Мы с ним в послевоенное время довольно часто встречались в Ростове, Ленинграде, Сочи и у него дома в Москве. Отец его жены Лили был коммерческим человеком и организовал в середине сороковых подпольное производство шелковых дамских головных платков. Яся, конечно же, ему помогал. Сначала все шло хорошо, семья богатела, но однажды, во время очередной поездки из Ленинграда в Ростов на студенческие каникулы, когда я зашел к ним в дом, вся семья хором поднесла пальцы ко рту — ничего не говори! Они все находились под наблюдением милиции. Отца вроде не посадили, но Ясю — фронтовика (и все его родные очень переживали это событие) исключили из партии. Такое горе и за что?!
Довольно давно, в конце семидесятых или в начале восьмидесятых, Яся с женой и двумя детьми — Борисом и Татьяной — эмигрировали в Америку и поселились в Детройте. До меня доходили слухи, что Борис успешно организовал какое-то дело, и Яся был одним из его служащих. Яся умер в девяностых годах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
