— А-а-а... А-а-а... — как плачущий ребенок.
Второй, что пытался свернуть шею, понял, что он теперь один и что ему с дядькой Ваней не справиться, — он отскочил, вытащил финку, и та белой полоской — он размахивал рукой — мелькала над темной землей и травой. «Боится», — подумал дядька Ваня и побежал за него, не так уж стараясь набежать, но звучно топоча ногами, чтоб напугать больше. Тот метнулся в сторону — исчез в лесу.
Тяжело дыша, дядька Ваня вернулся к лежачему. Он еще постанывал, но скоро затих. «Мать честная! Да я ему позвоночник перешиб», — подумал дядька Ваня и присел над ним, трогая и легонько тормоша:
— Эй... Эй, очнись!
Лежачий был мертв. Ощупывая его, дядька Ваня наткнулся рукой на две папиросы, выпавшие из нагрудного кармана.
— Из-за дерьма-то какого? А? — сказал дядька Ваня, покачивая головой. И вот тут (вдруг осознав, что и точно из-за дерьма) он испугался. «Ну его к чертям. Иначе не миновать мне тюри», — мелькнуло в голове, и дядька Ваня быстро зашагал к далеким огням Поселка, домой. На всякий случай он дал крюк. Свернул к реке и уже оттуда — к дому. С ровно и четко постукивающим сердцем вошел в барак. При свете оглядел себя — ничего, никаких следов. Он постучал к Сашуку Федотову. Как всегда заспанный, Сашук вышел с пухлой записной книжицей и начал вычитывать:
— Вторая смена... Крекинг-завод...
— Да не нужно мне это, — сказал дядька Ваня. Сашук зевнул. Его обычно вызывали, чтоб узнать о своей смене.
— Я ведь не пошел перемет ставить, — сказал дядька Ваня. — Не захотел. Зябко что-то.
— Где ж зябко. Теплынь.
— Слышь, Сашук. Людишки какие-то ко мне привязались. Следом ходят.
— Что за люди?
Дядька Ваня пожал плечами: не знаю...
Он уже спал, как что-то вдруг толкнуло его. «Кто тут?» — спросил он со сна. И сел на постели. Никого не было. И тут он услышал за окном шорохи. Он встал и на цыпочках подошел. Окно было распахнуто — он на ночь не закрывал его, теплынь. Он увидел три силуэта. У одного была за спиной берданка. «Ах, собаки!» — чуть не вскрикнул дядька Ваня. Но молчал.
С бухающим сердцем дядька Ваня подкрался к окну со стороны. Приник к стене. Теперь он видел лицо в профиль, плечо, руку человека и небольшой нож в этой руке... В эту минуту человек встал на завалинку. И всматривался в темь комнаты. Больше всего дядьку Ваню поразило это его лисье спокойствие — дядька не выдержал и крикнул:
— Я вам покажу!.. Марья, дай топора! я вот сейчас...
Тот человек спрыгнул с завалинки на землю, и не спеша — не спеша! — они ушли. Дядька Ваня стоял, оглушенный собственным криком, и вглядывался в темноту. Ушли?.. И опять била та нехорошая дрожь. Тяжело ступая, он прошел к шкапчику и выпил водки — он не закусывал, он опаленно отдыхивался и трясущейся рукой вытирал губы. «Да что ж это я дрожу?» — удивился он самому себе. Раза два под окном слышался свист. Надо было бы одеться, но сил не было. Так он и просидел с одеялом на плечах, пока не забрезжило.
Наутро ему стало стыдно своего страха.
— Ну что? Были? — спросил Сашук Федотов, когда шли на работу.
— Были.
Сашук покачал головой:
— Надо, может, мужичков кликнуть?.. Или, может, милицию позвать?
— Да будет тебе.
— Ну хоть давай я племяшу скажу. Он в милиции, при оружии, а придет просто как родич.
И тут дядька Ваня не выдержал:
— Не надо, Сашук. Ни мильтонов и никого других. Надо, чтоб все тихо. Я, понимаешь, убил... Из-за дерьма человека убил.
— Как убил?
— Да уж случилось...
Сашук Федотов внимательно выслушал и глубокомысленно сказал:
— Я ведь чувствовал, что ты где-то хвост им прижал. Я, правда, сначала на Зинку Тюрину думал... Ты ведь у нас хитер в этих делах...
— Какая к черту Зинка! — вспылил дядька Ваня. — При чем здесь она и они?
— И верно, — вздохнул Сашук. — Я как-то не подумал об этом.
Сашук устроил на работе так, что дядька Ваня смог поспать, — за него подежурят часа два или три. Тут же, на ватнике, постеленном на широкую доску, прижавшись к стене и дыша соляркой, дядька Ваня лежал с полчаса. Но уснуть не уснул. Сел, поджал ноги и смотрел перед собой. «Бу-бу-бу», — стучали компрессоры. А он смотрел перед собой и все обдумывал вдруг пришедшую мысль. Мысль была и проста, и хороша.
Но в завкоме ему сказали четко:
— Отпуск?.. Ты с ума сошел. Надо было раньше об этом думать.
— Раньше не раньше, а я уезжаю.
— Я те уеду! — закричал пошедший Калабанов. — Мы народ на лето распустили, планировали — ты понял? Работать кто будет?
— А ты поменьше на мотоцикле своем гоняй — вот и найдется кому работать! — И дядька Ваня хлопнул дверью. Вышел. Ответить-то он ответил, и неплохо, но и уехать не уедешь, это тоже было ясно. Да и злость появилась — неужели испугался? Плевать он хотел. Не испугался их в лесу, не испугается и еще раз. Тут главное выдержка. И для начала дядька Ваня спокойно доработал свою смену.
Главное, было чем-то заняться до ночи. И не думать. Он оглядел удочки, но идти к реке на вечернюю зорьку и, значит, возвращаться ночью — нет, этого как-то не хотелось. И тогда он вспомнил Зинку Тюрину. А что? — тоже дело. Дома он хорошенько выпил водки и двинул к ее бараку. В груди разливалось тепло, дядька Ваня улыбался.
Он дошел к тому бараку, где жила Зинка с мужем. Надо было как-то ее вызвать, а березнячок — у речки — это ж совсем рядом. Бабенка это дело любила. Стоило мужику быть покрепче и лицом поглаже, глаза ее тут же выдавали ему всю правду.
Дядька Ваня прошелся мимо их окон и призадумался — как зайти, под каким видом? Муж Зинки, голубоглазый гигант слесарь, был человек доверчивый, с сердцем ребенка. И понятно, ей верил. Однажды, когда Зинку накрыли с Дубининым, голубоглазый силач спросил, заплакал:
— Он изнасиловал, что ль, тебя?
— Ага. Ага. Так и было. — Что еще могла сказать Зинка?
— Эх, горе горькое. А стыда-то сколько... Ладно, подавай заявление.
— Куда?
— В милицию... Или не надо? — удивился силач и снова заплакал.
Заявление подали, и Дубинин залетел на пять лет, не больше и не меньше — ровно на пятерку... Дядька Ваня еще раз прошелся под окнами. Немного поколебался. Но затем решил: «Небось второй раз ей в этом деле не поверят!» — и он вошел в барак, а затем стукнул в дверь.
— Здорово, слесарь, — сказал он. — Ты за грибами не ходил?
— Не, — сказал тот, выпучивая от неожиданности свои голубые очи.
Зинка молчала — чистила рыбу.
— А мне сказали, ты ходил. Брешут же люди. Ну извини. — И дядька Ваня ушел.
Через три минуты выскочила Зинка.
— Мой все удивлялся, — заулыбалась она дядьке Ване. — Никогда, говорит, Ванюха ко мне не заглядывал, даже в праздники... А за грибами, между прочим, мой не ходил ни разу в жизни.
— Может, с тобой сходим? — набрав воздуху в грудь, решительно сказал дядька Ваня.
— Я?
— А чего ж. Сходим да наберем! И дядька Ваня заиграл серыми глазами. И захохотал: «Га-га-га-га...»
— Какие там сейчас грибы! — фыркнула Зинка. Это уж ее дело было такое — отказываться.
— Да тут они. В этом березнячке.
— Какие еще грибы... Скажешь тоже! — смеялась она.
— Да нам много их и не надо, — улыбался дядька Ваня. — Штучки три найдем и по домам. Если подряд, это ведь быстро. Часа не займет.
Она еще помялась и поломалась. «Ну только не сейчас. Завтра. Ближе к обеду... И чтоб не опаздывать. Раз уж уговор — значит, не опаздывать», — сказала и повернулась. Ушла. Дядька Ваня, чувствуя в теле выпитое, провожал ее глазами. Эх, баба. Не понимает момента!.. До завтра еще дожить надо!
Но настроение было ничего себе — славное настроение. Он еще прикупил водки, набрал в запас еды, позвал к себе Сашука Федотова, и они вдвоем сели за обильный стол.
— Вот прямо тут к окну и подходили? — спрашивал Сашук.
— Прямо тут. Думают, у меня выдержки нет...
— Выпьем?
— Давай!
Выпили, и Сашук стал высказывать любимые свои мысли:
— Я всегда говорил, Ваня, с семьей разлучаться нельзя. Вот не останься ты один, ничего бы не случилось. Верно? — Сашук продолжал: — Семья — это как пашня. Тут надо пахать и пахать. Жена и семья — это все. Это в жизни самое-самое, Ваня!
Сашук всплакнул и протер глаза. Жена была от него через три стенки барака, в пятнадцати, можно сказать, шагах, но ему казалось, что он сейчас один, а жена далеко, и потому он как-то особенно любил и жалел ее. Выпили за жену Сашука и вообще — за семью. Запели песню.
Через стенку им постучали — ночь уже.
— Цыц вы! — крикнул дядька Ваня. Они стали петь потише, но зато уж пели вволю. Сашук сказал:
— Ладно. Я с тобой, Ваня, останусь... Встретим их как надо.
— А знаешь, какая у меня мысль, Сашук?
— Ну?
— Вот жду я их. Знаю, что придут... И смелости тоже хватает. А нет-нет и мысль приходит: им-то терять уже нечего, а у меня дети.
— Это правильно, Ваня. Это очень правильно. Семья — это самое-самое.
— А с другой стороны: сколько ж их можно бояться?
