Мы охотно согласились.
Вот и граница с Габоном. Ласково шумит небольшая река, разделяющая Конго и Габон. Это верховья Лвесе, окруженные влажным лесом. Ниже по течению река становится полноводной, могучей.
— Раньше через реку был мост, — заметил шеф. — Но после революции в нашей стране габонцы его взорвали. Не понимаю, зачем?
Он улыбнулся, показав кипенно-белые красивые зубы.
Вернулись в деревню. Ко мне подошел Франсуа Мукаса, радостный, со свертком в руках.
— Вот купил брюки, — сказал он, разворачивая сверток. — На деньги, заработанные в вашей миссии. Лицо его светилось.
Вечером меня пригласил в гости учитель, или, как его называют конголезцы, метр, — совсем еще молодой симпатичный мужчина. Когда я пришел, у него сидело несколько мужчин. Посреди большой комнаты стоял сервированный стол — с бананами, жареным арахисом и бутылкой кукурузной водки… Разговор за столом зашел о мировом футбольном чемпионате, который проходил в Лондоне. Метр и его гости были хорошо о нем осведомлены. Все знали нашего прославленного вратаря Льва Яшина. Метр показал мне одну из книг на французском языке, в которой был портрет Яшина. Присутствовавшие задавали много вопросов о нашей стране, о Москве. Их интерес понятен: они впервые видели представителя Советского Союза. Встреча закончилась тостом метра «За дружбу конголезского и русского народов».
Обследовав близлежащие окрестности деревни Нгубу-Нгубу, уходим в джунгли на несколько дней. Наш проводник, Родольф Бинзуди, живет в соседней деревне. Он пришел в Нгубу-Нгубу по делам и к вечеру должен был вернуться домой. Но, когда ему предложили стать проводником и отправиться с нами до селения Старая Момбика (ранее в тех местах он работал с французами), Родольф не раздумывая согласился. Он собрался за пять минут.
— А семья не будет беспокоиться? — поинтересовался я (у него жена и двое детей).
— Нет, — сказал он, как мне показалось, с грустью, — у нас так принято. А джунгли — наш родной дом.
Выходим из деревни и видим у крайней хижины конголезцев, плетущих сети.
— Для чего это? — спросил я у самого старого конголезца.
— Для охоты на антилоп, дикобразов. Ружей у нас нет, — продолжал он, — поэтому ловим зверей сетями.
Лес перемежается с заброшенными пашнями. Вдруг замечаю, что кругом торчат сломанные пальмы, виднеются примятые кустарники и деревья с ободранной корой. Это прошли слоны.
Когда день был уже на исходе, подошли к заброшенным хижинам и остановились на ночлег. Запылали костры в хижинах, забулькало в котелках варево. У меня отдельная хижина. Попив чаю, растянулся на раскладушке. Через проем в хижине виден огромный баобаб. Под монотонный шепот его ветвей стал быстро засыпать. Вдруг на мое лицо упало что-то мягкое и поползло. Я с брезгливостью смахнул с себя неведомое существо. Достал из-под подушки электрический фонарик и осветил им крышу хижины: под ней ползали гигантские пауки. Пришлось натянуть марлевый полог. Больше пауки меня не беспокоили.
Утром снова шагаем по тропе. Она сильно петляет, обходя реки и ручьи. И хотя путь становится длиннее, идти намного легче. К вечеру добрались до заброшенной деревни Старая Момбика, расположенной в 30 км от деревни Нгубу-Нгубу. Многие хижины повалены, деревья вокруг поломаны. Первое впечатление, что здесь пронесся мощный ураган. Оказывается, дело не в этом. Хижины почему-то не понравились проходившему стаду слонов, и оно с ними расправилось.
У одной из уцелевших хижин сидели четыре молодые женщины, покуривая трубки. Они пришли сюда из деревни Нгубу-Нгубу ловить рыбу. Заглянул в их корзины: в каждой лежало десятка по два мелких рыбешек. Сумерки сгущались. Ночь обещала быть холодной. А я вынужден спать под открытым небом из-за ухарства слонов, оставивших в заброшенной деревне одну-единственную хижину, которая в эту ночь была заполнена до отказа. Продрогший, чуть свет приступил я к отбору шлиховых проб, горя желанием выловить алмаз или на худой конец несколько зерен пиропа…
В селении Комоно
Селение Комоно располагается в 100 км к юго-востоку от Мосенджо. Обследуем его окрестности. Однажды (это было во второй половине августа) мы остановились у дерева и увидели остатки костра, около которого вырыта свежая лунка. Наш гид объяснил, что лунку выкопала антилопа. Она любит лакомиться остатками человеческой пищи, но, прежде чем их съесть, выкапывает лунку, собирает в нее остатки пищи и только тогда съедает.
В составе отряда произошли изменения: к нам прибыли петрограф Олег Богатиков и техник-геолог и переводчик Евгений Уваров, заменивший заболевшего Славу Зверева.
Как-то вечером, когда мы отдыхали на веранде после трудного маршрута, пришла группа мужчин и попросила показать алмазы. Охотно показываем, предлагаем посмотреть алмазы под лупой. Рассматривая, конголезцы восхищаются их диковинным блеском, какой-то особенной чистотой.
Через несколько дней мы переехали на новую стоянку к реке Лесо, расположенную в 10 км от Комоно. Для окончания работ в Комоно остались Габриель Нгуака и Евгений Уваров.
Однажды, описывая горные выработки по реке Лесо, я увидел, как шестилетняя дочь одного из рабочих подошла к канаве с водой и стала ловить корзиной лягушек. Поймав несколько штук, обернула каждую листом и бросила в костер. Минут через десять лягушки были готовы, и девочка с аппетитом стала их есть, посматривая на меня озорными глазенками. Искусство собирать постигается жителями лесов с детских лет.
От реки Лесо я пошел по старой грунтовой автомобильной дороге на реку Банголо. Я знал, что шесть лет назад по ней ездили французские геологи. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что дорога заросла высокими, толщиной до 15 см деревьями музанга (листья этих деревьев собраны в многочисленные зонтики-колпачки, будто сделанные руками человека). Одно из удивительных свойств влажных экваториальных лесов — быстрое зарастание вырубок. В тот день мне так и не удалось добраться до реки Банголо.
К исходу второго дня нашего пребывания на Лесо неожиданно появился Габриель и сообщил:
— Месье Эжен боку маляд (Женя сильно болен).
— Но что могло случиться со здоровым человеком за два дня? — недоумевал я.
— У него аппендицит. Его отвезли в Сибити и сделали операцию, — пояснил Габриель.
— Надо же такому случиться, — сокрушались мы.
На другой день (это было 26 августа) садимся в газик и мчимся в Сибити. Заходим в палату. Женя, бледный и слабый, радостно улыбнулся. И тихим голосом стал рассказывать.
— Да, ребята, — заговорил он, — и дома-то болеть скверно, а на чужбине — вдвойне хуже. И главное, во время приступа, когда я подумал, что мне конец, и прощался с жизнью, никого из вас не было рядом! Не с кем было обмолвиться словом. А мне так хотелось услышать родную речь. На другой день после операции, — продолжал Женя, — я выглянул в окно
